По снятии перевязки оказалось, что рана начиналась от левого

Пугра лобной кости на один дюйм выше левого глазного края и,

простираясь горизонтально назад по краю левой височной и темян-

ной кости, оканчивалась на один дюйм выше левого уха. Все

протяжение раны занимало в длину 6, а ширину 2 поперечные пальца.

Пуля прошла спереди назад; отверстие входа свободно пропускало

указательный палец и было меньше отверстия выхода. По вскрытии

раны, чрез соединение обоих отверстий, прежде моего прибытия

извлечены были из раны 18 осколков раздробленной кости (10 боль

ших и 8 мелких).

Во время самой операции, как передали мне морские медики,

больной изредка стонал и подносил левую руку к ране;

кровотечение при этом, вначале довольно обильное, скоро остановилось.

По снятии первой повязки я покрыл рану одною лишь корпиею

и назначил холодные примочки на время, пока принесут лед.

В 10-м часу вечера пульс начал возвышаться и доходил до /5

в минуту, дыханий около 30 в минуту. В 11-м часу пульс 85,

дыханий 30 в минуту. В 12 часов пульс 100, дыханий 35. Больному от

времени до времени давали по чайной ложечке холодной воды,

которую он глотал с большим трудом.

В это время явилась небольшая испарина и движения левою

рукою сделались чаще; больной попрежнему лежал на спине,

приклонившись на правый бок.

В исходе 1-го часа пульс упал на 80 ударов в минуту, дыхание

ма 32, конечности холоднее, правая рука неподвижна, левая

постоянно протягивается к голове.

В 6 часов утра 29 июня пульс 76, дыхание 24 в минуту, боль-

нон начал открывать глаза и левую руку чаще проводить к ране.

Когда ему мешали в этом, то он едва внятным голосом, по

донесению дежурного медика, раз проговорил: «Эх, Боже мой, что за

вздор!»

До 9 часов утра не обнаруживалось никакой перемены. Теперь

я велел сделать больному обливание головы холодной водою с

известной высоты. Но обливания эти, несколько раз повторенные, не

обнаружили в это время непосредственной реакции.

Спустя лишь % часа больной стал чаще открывать глаза и

пополудни движением левой руки, казалось, давал знак, чтобы ему

дали одеться, и потом немного посидел.

В 6-м часу вечера эти следы самосознания опять совершенно

исчезли; больной спал и дышал довольно спокойно.

Когда он проснулся, час спустя, я велел опять повторить

довольно продолжительные холодные обливания, но действие их было

не весьма значительно; пульс ускорился от 60 до 75 и стал

несколько полнее; он открывал несколько раз глаза, но сознание не

пробудилось. Корпия на ране была переменена. До 9 часов больной

часто переворачивался, сколько ему это позволяло ограниченное

владение членами, то на бок, то на спину, брался постоянно за голову

и несколько раз покашливал.

При посещении моем в 12-м часу ночи я застал больного

лежащего неподвижно, со значительным хрипящим и поверхностным,

более брюшным дыханием (resp. Abdominalis). Пульс на обеих

руках весьма слаб и мал (начало агонии).

30 июня с 2 часов пополуночи пульс, до того времени

нитеобразный, то исчезает, то появляется снова; дыхание такое же, как с

полуночи, сделалось только чаще, пальцы и подошвы ног холодны.

В 4 часа утра пульс стал опять несколько полнее, но сделался

весьма частым.

В 6 часов судороги продолжались две минуты, пульс исчез

почти совершенно при постоянном подергивании сгибательных мышц

руки.

В 8 часов утра больной успокоился, но дыхание попрежнему

ускоренное, поверхностное, а пульс едва слышен; это состояние

продолжалось до 10, с которого времени дыхание стало более и более

затрудняться.

В 10У2 дыхание появлялось только чрез каждые гА минуты и в

11 часов и 5 минут больной совершил последнее дыхание.

.

Храбрые защитники Севастополя!

Провидению угодно испытать нас новою тяжкою потерею:

адмирал Нахимов, пораженный неприятельскою пулею на Корниловой

бастионе, сего числа (30 июня) скончался.

Не мы одни будем оплакивать потерю доблестного сослуживца,

достойнейшего начальника, витязя без страха и упрека, — вся

Россия вместе с нами прольет слезы искреннего сожаления о кончине

героя синопского.

Моряки Черноморского флота! Он был свидетелем всех ваших

доблестей, он умел ценить ваше несравненное самоотвержение, он

разделял с вами опасности, руководил вас на пути славы и победы.

Преждевременная смерть доблестного адмирала возлагает на нас

обязанность дорогою ценою воздать неприятелю за понесенную нами

потерю.

Каждый воин, стоящий на оборонительной линии Севастополя,

жаждет, я, несомненно, уверен, исполнить этот священный долг;

каждый матрос удесятерит усилие для славы русского оружия.

Завтрашнего числа в 5 часов после обеда имеет быть погребение

умершего от раны адмирала Нахимова, для чего назначаются: 4-й

баталион Модлинского резервного пехотного полка в полном

составе, имея во взводе по 17 рядов, с хором горнистов и барабанщиков,

а другой сводный батальон от экипажей Черноморского порта по

наряду от Управления командира порта, хор музыки от

Екатеринбургского пехотного полка; 6 орудий от резерва полевой

артиллерии по назначению генерал-майора Шейдемана, баталионам на ружье

и на каждое орудие иметь по три холостых заряда; всем этим

войскам прибыть к церкви адмиралтейского собора к 4^2 часам после

©беда, выслав заблаговременно линейных унтер-офицеров для

занятия места, которое укажет генерального штаба подполковник

Циммерман; отрядом этим господин начальник гарнизона приказать

изволил командовать командующему 16-ю резервною дивизиею

генерал-майору Липскому; независимо от сего, по распоряжению

управления командира порта должен быть назначен почетный караул от войск

Черноморского флота по чину покойника, от коего и поставить

часовых, равно должно быть назначено «определенное число штаб- и

обер-офицеров для несения орденов покойника и прочего по

положению; к погребению покойника приглашаются те только гг.

генералы, штаб-обер-офицеры, которые не заняты обязанностями службы;

форма одежды для офицеров в параде и при погребении в

сюртуках без эполет и без шарфов.

Генерал-майор князь Васильчиков

Грустно мне писать это письмо, дорогие мои друзья, но что же

делать? И вы, вероятно, еще прежде получения этого письма знали

о незаменимой потере, которую испытал наш Черноморский флот.

28-го числа в 6 часов вечера ранен штуцерной пулей Павел

Степанович Нахимов и ранен в голову, так что рана чрезвычайно опасна,

но что грустнее для меня, это то, что он ранен на моей батарее.

Вот подробности этого несчастия. 28-го числа вечером мы служили

вечерню перед праздником, и во время нашего служения нам дали

знать, что приехал Павел Степанович и отправился на мою батарею.

Керн и я сейчас же побежали его встретить и застали его,

осматривающего неприятельские работы. Я помню еще, как он, узнав,

что Керн был на молитве, сказал ему: «Зачем вы пришли? Я вас

вовсе не беспокою». Осмотревши работы неприятеля с одной стороны,

и так как моя батарея расположена полукругом, он пошел на

другую сторону и, взойдя на барбет, устроенный для полевых орудий,

начал осматривать работы, и хотя его предупреждали, чтобы не

высовывался слишком, но он, как и постоянно 10 месяцев, не

поберег себя и продолжал осматривать работы, совершенно высунув из-