Поздняя осень, в Большом Городе очень тепло. Из высоких фонарей струится оранжевый свет. Он заливает улицу загадочным, почти таинственным светом. От него всё меняет цвет и становится сказочным. Например, дурацкое голубое пальто Аделаиды становится цвета лесных фиалок. Это очень красиво! Говорят, что в природе этот цвет существует, но в жизни Адель никогда его не видела и что именно им рисовать, не знает. Поэтому «фиолетовый», как называет его мама, карандаш в пенале самый длинный и не использованный, тогда как синий и зеленый уже давно стали огрызками. Ими Адель рисует небо и лес. Навстречу идут знакомые. Мужчины вежливо раскланиваются. Они с палочкой, которая называется «тросточка», в длинных тёмных плащах, которые «макинтош». Женщины в туфлях на высоком, тонком каблуке, в пальто. На плечах лежат самые настоящие чёрные дохлые лисы со стеклянными глазами и висячими лапками. Одна из них останавливается поговорить. Адель её знает. Бабуля её называет «Юля», но это очень редкое и трудное имя, поэтому про себя Адель её зовёт «бабушка Июля». «Июля» похоже на жаркий месяц июль. Разве плохо? Как раз в июле они ездят на море! Бабушка Июля очень маленькая и худенькая. На её узеньких плечах тоже лежит дохлая лиса с лапками.

Это чернобурка! – говорит бабуля Аделаиде, когда бабушка Июля уходит. – Чернобурка – это чёрная лиса. Бывают рыжие, а бывают чёрные лисы. Понимаешь?

Она понимает. Когда она вырастет, у неё обязательно тоже будет такая же дохлая лиса, как у бабушки Июли. Бабушка Июля старенькая, но в этом освещении лицо её разгладилось, кожа гладкая, бархатная, глаза блестят. Она красивая…

Втроём спускаются в подземный переход. Седой, сгорбленный старичок в деревенской телогрейке и серой войлочной шапочке торгует маленькими букетиками фиалок по двадцать копеек за штуку. Около него огромный мешок. Сколько там таких букетиков? Когда он их продаст? Так же можно простоять всю ночь в холодном подземном переходе! Там на углу, не доходя до Дома Правительства деда купит себе «Вечерний Город», а ей, Аделаиде – пирожное «корзиночку».

От чего этот свет такой рыжий? Интересно, он сам такой, или из-за деревьев, сквозь которые свет должен протечь, чтоб осветить лица? Аделаида знает, что эти замечательной красоты деревья называются платаны. Они очень величественные и гордые. У них тонкая, светлая, почти белая кора. Платаны – задумчивые свидетели прекрасного прошлого – не торопятся скинуть листву. Они всю зиму так и стоят, раскрашенные во все бесчисленные оттенки богатой терракоты, только изредка, торжественно роняют лист, потом второй, словно посылют кому-то невидимому тайные посланья. И эта переписка продлится до весны, пока коричневые почки не начнут выдавливать из себя клейкие листики на тоненьких стебельках. Однако и тогда вековые великаны будут помнить о своей любимой. Когда появятся новые зелёные листочки, великаны, устав тщетно ждать от любимой ответа, всё реже и реже станут посылать свои рыжие конверты. Только в начале июня они полностью осознают, как смешны были их усилия! Они расстанутся с последним листом цвета древней охры.

Ветер бесследно унесёт осколки безответной любви к прекрасной незнакомке, смешивая запах сухого листа с нежными ароматами трав и солнца. Только это теперь совсем не страшно, потому, что на смену прошлогодней растаявшей «бумаге» уже зеленеет новая – глянцевая и свежая! Так должно быть и у людей.

Вот они, чугунные трёхметровые ворота. Они пока не заперты. Это попозже к ночи дворник-курд в длинном фартуке запрёт их на замок. Три ступеньки вниз. Коричневая дверь с облупленной краской. А в проходной кухне в кране вода с пузырьками и свежий запах земляничного мыла. Надо быстро закрыть ставни, а то, если сперва включить свет, то все прохожие будут заглядывать в окна, как в телевизор. Так говорит бабуля. Потом они втроём сядут ужинать. Аделька украдкой высунет язык висящему на люстре пластмассовому Буратино. Он обидится и станет смотреть в сторону. Адель станет его жалко. Она мысленно попросит у него прощения, и они помирятся. Потом деда откинет с экрана телевизора бордовую бархотку и включит телевизор. Экран будет долго нагреваться, потом появится изображение. Они будут смотреть скучные новости на русском. «Скучные» потому, что Аделаиде нравится КВН и капитан Бакинской команды Юлий Гусман, а деда говорит, что КВНа каждый день не бывает. А она не верит и думает, что если убрать «Новости», то начнётся КВН! Потом появится заставка с фуникулёром и телевизионной вышкой. И будет видно ресторан, в котором пела Иоланта – Далида. Тогда деда сказал, что Аделаида и Далида похожи, и что Далида тоже гречанка, что Аделаида вырастет такой же как она красавицей и будет хорошо петь. Но… Иоланта оказалась итальянкой, а Аделаида стала просто Аделька – невысокая толстушка с жидкими волосами, которая не умеет ни петь, ни плясать…

Она вдруг пришла в себя и почувствовала, как становится трудно дышать. На вдохе воздух с хрипом и свистом входит в лёгкие, но попадает не в них, а проходит мимо, словно просачивается и исчезает. Выдох короткий. Она держит себя за горло обеими руками, хочется растянуть гортань, чтоб вмещала чуть больше спасительного воздуха! Лёгкие сжались в комок и не желают раскрываться. «Сейчас будет приступ! – с ужасом поняла Адель. – Самый ужасный приступ, когда громко хрипишь и чувствуешь, что каждый выдох – последний! Дура! Тебе нельзя сдерживаться и если хочешь плакать – плачь! Потом вот такой спазм…» – промелькнуло в тупеющей голове.

Аделаида?! – чужой, но в то же время удивительно родной голос то ли померещился, то ли правда позвал по имени…

Глава 21

Огромная толпа, казалось, готова была разнести новый гастроном на кирпичики.

Правда, «гастрономом» первый этаж девятислойной серой постройки назвать можно было очень условно. Там давно перестали водиться даже солёные огурцы в огромных пятилитровых банках – последние обитатели столь скромного пристанища. На самом деле эти гигантские, похожие на кабачки мягкие овощи были совершенно несъедобны. Они кислили и солонили рот одновременно, но больше ничего не делали. Казалось, что производители не то, чтобы забыли кинуть туда хоть хвостик лаврушки или чесночка, они ещё и сам нестойкий запах огурца тщательно выбивали из готового изделия. Но их покупали. Покупали с удовольствием, потому что если жёлтый кормовой огурец разрезать напополам, аккуратно выгрести из него, похожие на тыквенные, огуречные семечки, то шкурки вполне можно было добавить в салат – винегрет, где по рецепту Анастаса Микояна настоятельно требовались «две-три» штуки одноимённого продукта. Если даже не строгать винегрет, то пятилитровая банка – остродефицитный товар, особенно осенью, когда хорошие запасливые хозяйки крутят консервы на зиму. Крышки тоже снимали аккуратно, потом помятые края расправляли на специальном приборе и снова закручивали банки с уже новым содержимым. Некоторые хозяйки клеили на свой продукт надписи, дескать, так и так, такого-то числа, такого-то года мною, мол, закручено пять литров яблочного варенья. Некоторые, уверенные в себе и своей памяти, которая «не подведёт», не делали этого. Поэтому довольно часто на варенье из белой черешни с лесными орешками стояла этикетка с изображением изогнутого огурца с жёлтым цветком на верхотуре. Зимой хозяйки в полутьме подвала путались и вполне могли к жареной картошке вместо баклажан с помидорами открыть сладкие груши того же цвета.

Именно эти банки сперва потеснили все остальные товары общего потребления – твёрдые как камень конфеты, страшные компоты, печенье в жёлтых пачках по двадцать копеек под названием «Пионер». По всей видимости, сперва съели «Пионера», и приступили к огурцам. Их тоже не замедлили оприходовать. Когда кончились расставленные вдоль всего магазина гигантские зелёные банки, витрины просто прикрыли металлическими листами с надписью «Нет ничего». Продавцы продолжали ходить на работу, обменивались вязальными секретами и учились распускать старые вещи, чтоб не рвалась нитка.