Адель высовывает голову в окно, чтоб избавиться от глупых мыслей. При мыслях о Владимире Ивановиче она краснела и бледнела в полном одиночестве. Но даже от высовывания головы в окно виденье не исчезало! Она почему-то везде вместо Лёши подставляла Владимира Ивановича, видела на своей руке его тонкие пальцы Микеланджело и чувствовала, что сердце бешено стучит в горле…
А-а-а-а! – Это медсестра из процедурного звала Адельку полным именем, но долетало только слабое «а-а-а!».
Уу-у-у-у-у! – Орала во всю силу лёгких Аделька. Это значило «иду-у-у!». Ей нравилось громко орать и будить поликлинику, возвращая к жизни.
Перелом пришёл! – Кричала медсестра. – И «задница!». – «Задницей» называли гнойные абсцессы на ягодицах от нестерильных уколов. – Неси гипс со склада и физраствор!
Было очень интересно наблюдать, как «грищя», а по паспорту Григорий Сильвестрович, берёт мокрый бинт с прослойками гипса и накладывает его высоко на предплечье, чтоб зафиксировать сломанный мизинец…
Значит, на чём я остановилась? Так, на работе всё улажено. Надо ехать. Написать с утра в баночку из-под сметаны, и ехать. Ещё вечером надо предупредить Лёшу, что её завтра весь день не будет, потому, что… потому, что они с мамой едут в Большой Город по делам!
Почему-то мысль попросить Лёшу поехать с ней не появилсь. Ей казалось, что это личные дела, её проблемы и Лёша здесь вообще ни при чём.
Она решила проехать на автобусе до конечной остановки через Большой Город, а потом уже добираться до заветной больницы на такси.
В поликлинике говорили, что туда не надо ни записываться, ни открывать карточку. Можно просто прийти, даже инкогнито, приобрести себе лягушку за определённым номером, оплатить её санитарке в карман, а потом, на следующий день, возвращаться за ответом. Конечно, лягушка могла сдохнуть и просто так, от старости, от болезни, но санитарка никакой ответственности перед покупателем не несла.
Больница в Большом Городе была, конечно, великолепна в своей монументальности и, как говорил мемориальный щит, «была основана на базе военного госпиталя». Она вся утопала в зелени. Деревянные скамейки с изогнутыми спинками стояли вдоль широких аллей, посыпанных гравием. Ни на одной из них не красовалось воззвания «М+Т=Любовь до гроба» и тут же дружеский ответ «Дураки оба!». Высокие чугунные фонари, сделанные под газовые прошлого века, были совершенно целыми, не побитыми и, вероятно, ночью действительно лили свой матовый свет на поросшую густым, влажным плющом землю. У них на территории Горбольницы горел один фонарь около проходной. Адель глубоко вздохнула. Ах! С каким удовольствием она бы проработала здесь всю жизнь! Вот так каждый день входила через дверь с вертушкой и охранником – толстеньким старичком в клетчатой рубашке с добрым лицом и бородавкой на носу. Задумчиво брела по чистой аллее к корпусу… А ещё лучше – воо-о-он к тому одноэтажному зданию на самом краю больничного двора… Хоть медсестрой, хоть санитаркой, хоть кем она бы здесь работала! Но, разве ей мама с папой разрешат поступить в среднее учебное заведенье?!
В страшном, как ядерные боеголовки, отделении гинекологии, самом тихом и самом зловещем, самцы лягушек поднялись в цене на пятьдесят процентов! Что в них усовершенствовалось, Адельке объяснить не смогли. «Семь рублей, пятьдесят копеек! – неряшливая тётка в кожаном фартуке благоухала смесью болотной тины и человечьей мочи. – Хочешь – покупай, хочешь – сама лови лагушку!» Тётка так и сказала «лагушку». «Это точно! – подумала Адель. – Если б я сама в воду не полезла, а попросила Лёшку поймать мне лягушек в озере, потом бы сделала им уколы, мне бы обошлось гораздо дешевле! Только куда поселить на ночь зелёный хор, чтоб утром произвести освидетельствование, и чтоб до утра Маркиза лягушек не загрызла? Безусловно, семь с полтиной жалко, но придётся отдавать. Только, чур, пусть мне выберут самую хорошую лягушку!»
Нэ вальнуиса! (не волнуйся!) – тётка ласково поглаживала объёмный карман прямо в центре непромокаемого фартука, в котором только что осели кровью заработанные санитарочьи семь с полтиной. – Всё будэт харашо!
«Эх! Блин! – успокаивать явился старый друг, внутренний голос. – Если б ещё знать, что для меня это самое „хорошо“ и что именно „плохо“»!
Жалко до слёз денег, на которые вполне можно купить две пары колготок местного производства, или почти восемь метров ситца, только дело сделано. Денег осталось только на обратную дорогу. Теперь можно гулять до полного одурения, отупевания, усталости, пока в туалет не захочется. Для туалета придётся ехать в Новый Универмаг, потому что сходить больше негде. Здесь, в Большом Городе, дома стоят так близко друг к другу, прямо как камни в Египетских пирамидах, между которыми не просунешь лезвие ножа! В подвалах живут люди, а в подъездах стеклянные двери и всё видно на улице. Вроде подворотня, ан нет! Какая-то керосиновая лавка со старыми мужиками! То ли дело в их Городе! Где приспичит, там и туалет! В общих подъездах, на лестничной площадке между этажами, в лифте, если работает, в углу двора, около любого куста, в скверах за памятниками и так далее. Конечно, это всё для мужчин, но если очень постараться и есть кому покараулить, то и женщина может побаловать себя. А здесь всё «культурно», газоны, троллейбусы и платный туалет при магазине. Можно поехать в Новый Универмаг, побродить по этажам, потом посидеть в Александровском саду. Чего спешить домой? Пусть там мама сама наслаждается всеми «маркизами».
Она поднялась на эскалаторе из метрополитена и по подземному переходу вышла на противоположную от универмага сторону площади. Ей хотелось взглянуть на магазин «Детский Мир». Вот она, витрина большого, двухэтажного магазина с тощими и лысыми женскими манекенами. Отбитые участки «кожи» обнажают белое «мясо», напоминающее известняк. «Интересно, – думает Адель, – почему у них отбиты пальцы? Может от старости или от транспортировки? Может эти манекены, похожие на немецкие куклы, которые ей деда приносил со склада, доставили сюда из Западной Германии, ещё когда разделили её на две части Берлинской стеной? Скорее всего, да. Только они стояли раньше в других окнах. А куда в таком случае дели Айболитика в очках и с бородкой, в белом халате и в натуральный рост, который ставил бегемоту гигантский градусник? Ещё там стояли почти настоящая пальма и страусёнок с перевязанным горлом. Совсем недалеко аэрокассы с самолётами, подвешенными на люстры; продуктовый магазин, и празднично-зелёный шпинат на его витрине круглосуточно поливается водой. Вода сплошной завесой стекает с верхней части окна, образуя на стекле волны, напоминающие драпировку театральных занавесок. Дальше – Картинная галерея. Говорят, во время Великой Отечественной войны в этом здании тоже был госпиталь. Потом… Потом над проезжей частью проспекта, прямо в зарослях старого платана, висит голубая застеклённая будка с регулировщиком. Он сидит в двух метрах от земли и смотрит за движением машин на дороге. Напротив – театр Оперы и Балета с красной черепичной крышей, весь увитый плющом. В Большом Городе много очень старых зданий, в которые врос плющ. Сколько раз они сюда приезжали классом! И как тогда папа на опере «Руслан и Людмила» решил, что поющая в углу сцены гигантская Голова это мать Руслана, и сам Руслан её очень любит!
Адель стояла перед покусанными манекенами «Детского мира», запелёнутыми в образцы тканей местной трикотажной фабрики «не кричащих», скромных расцветок. Часы над аптекой, очень похожие на привокзальные, показывали одиннадцать часов, значит – весь день впереди. Ах, как она давно знала и любила эти часы! Вообще она здесь любила всё.
Жаль, что утро, а то вечером можно было бы окончательно обманув себя, вернуться в прошлое, пахнущее соседской липой и свежей выпечкой из хлебной, где раньше, оказывается, помощники кондитера месили тесто босыми ногами. Оказывается, все это видели. Тогда можно было заглянуть в пекарню, если они работали. Конечно, Аделаида с дедой гуляли и днём, но это только по выходным. Каждый день они с бабулей встречали деду с работы и медленно, прогулочным шагом шли по узеньким кривым улочкам Старого Города домой. Это когда уже было темно. Мимо парка с памятником Марксу и Энгельсу, мимо школы, мимо правительственного гаража… Бабуля рассказывала, что произошло задень, весело смеялась. Деда всегда был серьёзен… Воспоминание о бабуле и о колечке, которое она продала, чтоб заплатить за разную дрянь, резкой болью отозвалось в сердце.