— А как на комбинате обстоит дело с детскими яслями, садами?

— Да ты никак, Акимушка, в роли ревизора приехал? За детские ясли и сады у меня отвечает заместитель но быту.

— А кто у тебя отвечает за молодежные общежития? Ты часто заглядываешь туда? — Вереница взял Осокина под руку и неожиданно предложил: — Давай завернем к молодежи?

Предложение Вереницы смутило Осокина. Отказать в просьбе он не смел, но и выполнить ее не мог. И не мог по одной причине: не знал, где находятся общежития рабочих.

— Ты чего насупился? Наверное, стесняешься показывать казенщину? И когда мы с этим покончим, Андрей? Неужели мы настолько бедны, что до сих пор не выгнали из общежитий дух казенщины?

Осокин, шагая по улице, горел одним желанием: встретить кого-либо из комбината, пригласить вместе пройти в общежития и таким образом выскочить из замкнувшейся ловушки. На углу проспекта Химиков и Молодежной, на счастье, встретился руководитель духового оркестра Дворца культуры Борис Иванович Иволгин. Андрей Карпович немного воспрянул духом и первым поприветствовал позарез нужного человека. Иволгин, пораженный небывалым вниманием директора, с улыбочкой откланялся и вприпрыжку, как воробушек, затрусил к автобусной остановке.

— Минутку, — задержал его Осокин. — Мы хотим вас пригласить в общежития. Поинтересуетесь, так сказать, музыкальными запросами молодежи, тем-сем…

— С великим удовольствием! — согласился Иволгин. — Я с великим удовольствием!..

Андрей Карпович, представив Иволгина Веренице, бодро зашагал вперед. Прошли один квартал. Еще один. И еще один. Проспект Химиков свернул направо. Повернул вправо и Андрей Карпович. Иволгин, семеня рядом с Вереницей, удивился:

— Вы же меня, Андрей Карпович, в общежития приглашали?

— Поинтересуетесь, так сказать, музыкальными запросами молодежи, кружок какой-нибудь создадите… Вы у нас по этой части незаменимый человек.

Борис Иванович поинтересовался, не предстоит ли какой фестиваль, потому как сам директор беспокоится о культурно-массовой работе, сколько будет на это мероприятие выделено средств, предложил три кандидатуры, которые могут солидно и на высоком профессиональном уровне заняться хором, танцевальной группой…

— Мы это дело так поставим, — начал заверять Иволгин Осокина, — все только ахнут! Актеры будут читать стихи под барабанный бой!..

— Ладно, об этом после, — остудил пыл Иволгина Оссеин.

— Мы сейчас прямо в общежития? — переспросил упавшим голосом Борис Иванович. — А почему мы идем к хлебокомбинату? Нам же надо в другую сторону.

— В обратную? — уточнил Вереница.

— Да, в обратную, — подтвердил Иволгин.

— Тогда в другой раз туда заглянем.

Борис Иванович обрадовался, что посадил Осокина при высоком начальстве в галошу, и, опасаясь дальнейших осложнений, схитрил:

— Можно, конечно, уже и прямо. Это, Аким Сидорович, совсем рядышком. Точно, Андрей Карпович, рядышком?

— То в обратную сторону, то прямо, — нахмурился Вереница. — Лучше, Карпович, заглянем в цеха…

— Я могу быть свободен? — осведомился Иволгин и, сгибаясь под тяжелым взглядом Осокина, остановился как вкопанный. — Мне можно идти?

— Идите!

Иволгин, откланявшись, засеменил к автобусной остановке. Аким Сидорович и Андрей Карпович молча зашагали вперед.

Глава тринадцатая

Главный технолог химкомбината Пилипчук выступление начал робким, сдавленным голосом.

— Пожалуйста, громче, — попросил Иван Алексеевич Гай. — И главное, говорите правду.

— Я постараюсь. Значится так: я, конечно, сильно растерялся, когда узнал о беде в цехе аммиака. Так растерялся — не мог принимать никаких мер…

Голос Пилипчука окреп, зазвучал громко и твердо. Он чуточку выпятил впалую грудь, голову поднял выше и, решительно взмахнув рукой, попросил разрешения добавить еще немного. Желание главного технолога удовлетворили. Демьян Михайлович смело посмотрел на Осокина через сдвинутые на кончик носа очки и, чувствуя, как сердце начинает спокойнее биться в груди, продолжил:

— Меня за трусость можете снять с работы. А может быть, товарищи, мне пора и того… Я о пенсии говорю.

Демьян Михайлович задумался, как бы оглядываясь на пройденный путь, и, почесывая лысеющую макушку, скороговоркой закончил:

— Андрей Карпович хотел и меня ошельмовать. Вначале он вынудил Задольного написать рапорт, а затем, желая еще больше запутать ситуацию, решил все дело возложить на меня. Теперь, надеюсь, вам все ясно?

Члены бюро переглянулись. Иван Алексеевич Гай заметил:

— Спасибо и на этом. А вы, Андрей Карпович, что можете дополнить?

Осокину хотелось дать отпор Пилипчуку, затем схватиться с Гаем… Повернувшись к Артему Максимовичу Полюшкину, он решил просить слова, но, услышав желание Акима Сидоровича высказать свое мнение, остепенился.

Страх и самозащита. Эти два чувства полностью захватили Осокина. Он, не отрывая глаз от трибуны, к которой, как ему казалось, чертовски медленно шагает Аким Сидорович, ждал, что скажет заместитель министра.

Вереница несколько секунд молча постоял у трибуны, затем оперся о крышку локтями, склонил набок красивую седую голову и, пристально глядя на кого-то из сидящих за столом, вздохнул.

«Не тяни! — умолял про себя друга детства Осокин. — Я теперь готов ко всему».

— Хочу оговориться, — предупредил Вереница. — В настоящее время я переживаю два чувства. Одно — светлое, радостное. Пройдет немного времени, и наши химкомбинаты станут производить минеральные удобрения высокой концентрации. Я не буду говорить о колоссальной экономии государственных средств. Каждому это ясно без слов. Первые образцы таких удобрений нам показал Игорь Николаевич Задольный. Он представил нам и другое: новую технологию. — Аким Сидорович выпил глоток воды и тем же спокойным голосом продолжил: — Труд Игоря Николаевича будет отмечен достойно…

«Еще в герои произведут! — вздрогнул Осокин. — Не рановато ли птенцу обретать орлиные крылья?»

— Новая технология Задольного, — оценил Аким Сидорович, — это готовая к защите диссертация.

«Ошалеет! — заерзал в кресле Осокин. — Вот этим мы и портим молодежь. Чуть что — на пьедестал!»

— Министерство не оставит без внимания и подвиг всех товарищей, принявших участие в предотвращении аварии. Я на коллегии доложу всю сложность обстановки, в которой вам пришлось действовать.

«Опять козырной туз в руках Задольного! — завидовал Осокин. — У нас любят делать звезды!»

Аким Сидорович отпил из стакана еще глоток воды и, задумчиво глядя на Андрея Карповича, с болью признался:

— Есть в нашей радости и капля горечи. Мне трудно, очень трудно о ней говорить. Но молчать я не могу.

«И ты, Акимушка, дубить мою шкуру начинаешь? — упал духом Осокин. — А я дурак, ждал твоей поддержки!»

— В адрес Андрея Карповича, которого я знаю десятки лет, сказали много горьких слов. Взвесив все обстоятельства и объективно оценив поступки, я пришел к печальным выводам…

Высокий лоб Вереницы перерезала глубокая морщина. Его умные, чуточку прищуренные глаза сузились еще больше, и он, поглаживая пятерней седую шевелюру, стал говорить тверже. Андрей Карпович плохо разбирал его слова. Он скорее интуитивно понимал их смысл, по отдельным фразам догадывался, о чем идет речь, и все время думал о себе:

«Спета твоя песенка, Андрей! Спета!»

— Есть у русского народа хорошая пословица, — вспомнил Вереница. — Она говорит: «На всякого мудреца довольно простоты». Эта простота и помогла нам разглядеть истинное лицо Андрея Карповича.

Аким Сидорович о друге говорил кратко, подкрепляя каждое слово примером:

— Смешно об этом вспоминать, — остановился на одном из фактов Вереница. — В цехе слабой азотной кислоты молодые рабочие приняли меня за директора. Этот случай хорошо подтверждает слова Ивана Алексеевича Гая о тех руководителях, которые свою деятельность на производстве стали видеть только с позиций администраторов…