— Когда думаете подписать приказ о назначении главным технологом Игоря Николаевича Задольного?

— Приказ?.. Его надо согласовать с министерством.

— Приказ можете считать утвержденным, — заметил Вереница. — Коллегия возражать не будет.

Зал заседаний парткома через пять минут опустел. Последним из него вышел Осокин. И сделал это с определенной целью: хотел посмотреть, с кем поедет в город Иван Алексеевич Гай. Как и предполагал Осокин, Гай пригласил Задольного в автомашину, пожал руку Веренице, и горкомовская «Волга» умчалась с комбината.

Андрей Карпович, стараясь держаться гордо, напомнил Акиму Сидоровичу:

— Мария Антоновна может влепить нам по выговору.

— Надеюсь, без занесения в учетные карточки, — отшутился Вереница. — Мы тут о строительстве обогатительной фабрики толкуем.

— Стройку объявим комсомольской! — заверял Полюшкин. — Вы, Аким Сидорович, помогите нам на коллегии этот вопрос быстрее «пробить».

— Меня считайте сагитированным. Но и сами не плошайте.

— Да я готов хоть завтра выехать в Москву! — присоединился Осокин к Полюшкину. — В Госплан пойду, в Совет Министров…

— В Москву надо являться вооруженным цифрами, — посоветовал Вереница. — Подсчитайте, какую экономию государственных средств принесет обогатительная фабрика на вашем комбинате, — и карты на стол.

— Мария Антоновна нам все-таки вкатит по выговору, — прервал Осокин разговор Вереницы с Полюшкиным. — Я-то ее знаю…

Аким Сидорович взглянул на часы. До отхода поезда в Москву осталось не так уж много времени. Попрощавшись с членами бюро, Вереница попросил Осокина держать машину «под парами» и предложил еще раз пешком прогуляться по городу.

По широкому тротуару Акиму Сидоровичу шагалось легко и свободно. Он полной грудью вдыхал сладковатый воздух просыпавшейся земли и каждой клеткой чувствовал, как усталость покидает тело. Приближение весны в Яснодольске улавливалось во всем: и в звонких девичьих голосах, и в чуточку сдвинутых набекрень кепках ребят, и в веселых сутолоках на автобусных остановках, где молодежь скорее от радости, чем от желания покуражиться затевала снежные баталии. Аким Сидорович смотрел на юных яснодольцев и с грустинкой вспоминал свою молодость. Она у него была совсем другой.

Прошлое уносило Вереницу к дымным кострам, в тесные бараки с крышами, как решето, в очереди за хлебом… И все же минувшего Акиму Сидоровичу становилось жаль. В тяжелом прошлом все невзгоды скрашивало главное богатство — молодость.

— Эх, Андрей! — стукнул Вереница кулаком Осокина в плечо. — Сбросить бы сейчас годков двадцать!

— Неужели ты стариком себя считаешь?

— Мои дела, дорогой, о возрасте говорят. И то не успеваю сделать, и другое к назначенному сроку не выполняю…

— Помощничков чаще шевели! Они народец такой: попустишь — на голову сядут!

— Я об одном, ты о другом…

Андрей Карпович начал упорно отстаивать свою точку Зрения.

— Возьми, к примеру, хорошую семью, — возражал Вереница. — Почему в ней незыблем авторитет родителей? Дети прежде всего любят родителей за труд. Так, Андрей, и в коллективе.

— Ты это к чему?

— Да все к одному…

Осокин понимал, к чему клонит заместитель министра, только очень был недоволен, что тот все ходит вокруг да около.

— Да и другое в этом есть, Андрей. Мы об этом, правда, молчим, а напрасно…

— Говори, я слушаю.

Аким Сидорович взял Осокина под руку и откровенно поведал:

— Каждому поколению суждено свое. Наши отцы свершили революцию, отстояли власть Советов. На нашу долю выпала Великая Отечественная, годы восстановления народного хозяйства, электрификация страны… Да тебе ли это объяснять! А ты задумывался хоть раз, что ожидает Гаев и Задольных?

— И не один раз, — солгал Осокин.

— Тогда поймешь правильно. Своим детям мы должны дать орлиные крылья. И мы их даем. Сколько у нас тридцатилетних светил!..

— Ты предлагаешь молиться богу на молодежь?

— Нет, дорогой. Я не хочу стать порогом на пути тех, кто умнее меня. Вот, к примеру, твой Задольный. Какой у него размах в работе! Сколько он может принести пользы людям, если на его пути будет меньше порогов!

Осокин, подняв воротник пальто, зашагал быстрее. Аким Сидорович догадался, что наступил на самую больную мозоль друга, умолк.

— Эх, Андрей! — подходя к дому Осокина, признался Вереница. — Как хочется пожить еще лет тридцать! Чертовски хочется поглядеть на дела детей наших и внуков.

— Фантазер ты, Акимушка! Ты в молодости мечтал меньше.

— Я тогда больше о бирже труда и о новых сапогах думал. Помнишь, как в одной рубашке по очереди на свиданье к любимым ходили?

— Такое не забывается.

Мария Антоновна опоздавших встретила в штыки:

— Опять обманываете, басурманы! Я уже дважды на комбинат звонила. Как тебе, Андрей, не совестно! И ты, Акимушка, хорош!..

Просклоняв по всем падежам долгожданных, Мария Антоновна приказала им мыть руки и садиться за стол. Приказ хозяйки — закон для всех. Он не милует ни директоров, ни министров.

Божественный ужин, несмотря на старания Марии Антоновны, не клеился по одной причине: то Андрей Карпович «заведется» на пять минут и, получив от Акима Сидоровича «сдачу», умолкнет, то Вереница, точно с «цепи срывается».

— Значится, твой Мишка в Новосибирске уже цехом руководит? Оленька главврачом, говоришь, стала? Выходит, нет у тебя обиды за судьбы детей? А ты хоть раз задумывался, почему они так быстро пошли в гору?

— Молодым везде у нас дорога, — сдавался Андрей Карпович. — Давай, старина, пригубим еще по стопочке. За счастливую, так сказать, дорожку.

Выпить по второй Вереница отказался и, поблагодарив хозяев, засобирался в путь.

— На что это похоже? — заволновалась Мария Антоновна. — И не отдохнул по-человечески, и ужин остался не тронут… Я обижена, Аким! Честное слово, обижена!

Осокин взглядом приказал жене не быть слишком навязчивой, подал Веренице пальто, пыжиковую шапку, а когда гость начал извиняться за причиненные хлопоты, спросил:

— Когда, Акимушка, по-настоящему встретимся?

— Скоро, Андрей. Ну, дорогие, пока.

Вереница, крепко пожав руку Осокину, направился к двери. Андрей Карпович вышел его проводить.

На улице падал мягкий, пушистый снег. Аким Сидорович поднял голову вверх, как это любил делать в детстве, и посмотрел в небо. Миллионы темных снежинок, кружась в воздухе, пахли чем-то свежим и родным.

— А когда состоится очередная коллегия, — как бы невзначай поинтересовался Осокин.

— Коллегия?.. За коллегией дело не станет.

— Значится, завтра?.. Кланяйся Аринушке. Передай: ждем вас летом в гости.

— Обязательно приедем. Надеюсь, не откажешь в крыше над головой?

Друзья помолчали перед расставанием и зашагали к автомашине. Шофер Осокина, юркий малый лет двадцати трех, с лакейской услужливостью открыл дверцу на заднем сиденье.

— Я всегда езжу рядом с водителем, — предупредил Вереница. — Боюсь оторваться от рабочего класса.

— Шутник ты, Акимушка! — натянуто улыбнулся Осокин. — Честное слово, любишь пошутить!

— Когда как. Ну, бывай, Андрей!

Машина, выстрелив облачком сизого дыма, помчалась в сторону железнодорожного вокзала. Андрей Карпович проводил ее печальным взглядом до переезда и, глядя под ноги, точно старался найти что-то потерянное на тропинке, медленно зашагал к дому.

Глава четырнадцатая

Стройная женщина лет тридцати встретила Гая и Задольного приветливой улыбкой. Игорю в ней понравилось все: и темно-каштановые косы, венком обрамляющие красивую голову, и чистый высокий лоб, и миниатюрные клипсы, похожие на ягодки переспевшей калины, и легкая походка, и сердечная простота, которая как-то сразу заставляет постороннего чувствовать себя в чужом доме желанным гостем.

— Знакомься, Люда, — представил Иван Алексеевич Игоря. — Главный технолог химкомбината.

— Людмила Сергеевна. Главврач городской больницы.