Он искал его везде, где тот мог оказаться, но нигде не заставал ни самого Клешнева, ни Лизы. Борис хотел сказать Клешневу, что теперь он понимает то, чего не понимал в марте. Теперь он готов на все.

В исполкоме его направили в кабинет печати.

В кабинете печати хлопотали два журналиста: один — полный, в пенсне, другой — тоже в пенсне, но худощавый.

Человек, в котором Борис сразу узнал видного общественного деятеля, сунул голову в дверь и спросил:

— Когда выдаете гонорар?

— А вам за что? — осведомился полный журналист, не подымая глаз от бумаги, которую он быстро заполнял рядами черных строк.

— За статью «Россия погибла», — отвечал деятель.

— В субботу, — сказал журналист, почтительно прекращая работу: он уважал автора статьи. — Здравствуйте (он назвал имя и отчество деятеля).

— Здравствуйте.

И деятель скрылся.

Борис прошел через зал к лестнице, которая вела вниз, в столовую. Почти все столики были заняты. Борис тоже спросил обед. Он получил у стойки тарелку беф-строганова, нашел свободное место и сел за стол. Против него сидел человек в офицерской форме, один из кандидатов в Учредительное собрание. Этот кандидат положил в рот кусок мяса, пожевал и выплюнул. Возмущенно обратился к Борису:

— Сволочи! Какими обедами кормят!

Встал и пошел из столовой. Борис подумал, что пищи, которую он оставил на столе, хватило бы на обед целому семейству: Петербург уже голодал. Вид сытых, алчных привередливых деятелей был отвратителен ему.

Мимо прошел Григорий Жилкин. Он увидел Бориса и присел рядом с ним.

— Ты приехал? Поправился?.. — Не ожидая ответа, он заговорил о другом: — Вся надежда теперь на Учредительное собрание.. — И снова перебил себя: — Что ты тут делаешь?

Он был очень возбужден.

— Ищу Клешнева, — отвечал Борис. — Ты не знаешь, где он?

— Клешнева? Зачем? — Григорий даже покраснел от негодования. — Я старше тебя на десять лет, я больше имею политического и житейского опыта, и я тебя серьезно предостерегаю: брось всех этих людей. Они тебе по молодости лет нравятся. Но это не шутка и не развлечение — решается судьба революции. Безумие в таких делах недопустимо. Оно ведет к гибели. Брось Клешнева!

— Нет, — угрюмо отвечал Борис.

Оба они не подозревали того, что в этом мимолетном разговоре решается их судьба — надолго, быть может навсегда.

— Опомнись, — сказал Григорий. — Клешнев меня больше не интересует: если он погибнет, я его не пожалею. Но твоя судьба мне все-таки небезразлична. Я не хочу, чтобы ты зря погибал. Я тебе говорю: брось это.

Борис покачал головой.

— Лучше ты опомнись, — отозвался он.

Григорий вскочил:

— Как ты смеешь! Мальчишка!

Он пошел к выходу. В дверях он обернулся, видимо надеясь, что Борис его окликнет, но Борис молча склонился над тарелкой.

«А ведь я действительно все еще мальчишка, — думал Борис. — Сначала я совершаю какой-нибудь поступок, а только потом начинаю соображать, правильно ли я поступил. Так я бросился на фронт, так ходил к члену Государственной думы, к Дмитрию Павловичу и даже к Фоме Клешневу. Так же, в сущности, получилось и с поездкой в Кавантсаари. Во всем, во всем так».

Пора взяться за ум. Пора научиться заранее обдумывать свои поступки. Надо перестроить себя. Иначе с ним может случиться все, что угодно. Может быть, он опять захочет отстраниться, как в финском санатории, или опять убежит, как тогда от Козловского. Нет, в его жизни больше не должно быть такого вздора. Ведь действительно: то, в чем он хочет участвовать, — не шутка и не развлечение. Но чего же он все-таки хочет? К чему стремится? «Я хочу быть с народом», — ответил он себе, но тут же почувствовал, что этих слов уже мало. Мало одного желания быть с народом. Нужно еще уметь по-настоящему бороться с его врагами.

Он хорошо знал этих врагов. Это был ненавистный Большой Кошель. Это были и гимназические товарищи Бориса вроде Сережи Орлова и... нет, лучше не перечислять. Ведь и отец Бориса служил таким людям, как господин Беренс, а если идти с народом, то надо идти против всех этих людей, а значит, и против отца. Значит, надо окончательно порвать со всем тем миром, в котором вырос и к которому привык с детства, а это гораздо трудней, чем убить полковника Херинга.

Борис встал и пошел к выходу.

В дверях он столкнулся с Фомой Клешневым, и хотя именно его он искал, все же встреча показалась ему неожиданной. Он растерялся. Судьба, которой искал Борис, стояла перед ним.

— Я Борис Лавров, — сказал он и умолк.

Клешнев внимательно взглянул на него.

— Да, — ответил он, хмуря темные брови.

И Борис отчетливо вспомнил, что обманул этого человека, не явившись к нему в марте в назначенный час. Борис заговорил:

— Я очень виноват... но я был на фронте... тяжелая рана... хотя дело не в этом... — Справившись с собой, он продолжал: — Я прошу любую работу. Я буду стараться.

Это вышло очень по-мальчишески, но поправляться было уже поздно.

Клешнев повел его к себе в комнату. По пути он сказал:

— Я не удивился, что вы тогда не пришли. И фронт тут ни при чем.

— Я тогда ничего еще не понимал, — заговорил Борис, — я...

— А теперь? — перебил Клешнев. — Что вы понимаете теперь? Ваш отец тоже когда-то уверял меня, что он все понимает.

— Мой отец? — удивился Борис.

— Вам надо знать. Ваш отец был со мной в одном революционном кружке. Он не только считал, что все понимает, но даже поучал других. А в опасный момент предпочел спокойную жизнь и отстранился. Он оказался предателем, хотя никого и не предал. Отход от борьбы — это тоже предательство. Я знал вашего отца и потому не удивился, что вы условились со мной тогда и не пришли.

Борис ответил срывающимся голосом:

— Я... я ручаюсь… это никогда больше не повторится... А насчет отца... Я давно порвал с семьей...

— Я вас предупредил, — строго промолвил Клешнев. — А теперь скажите, вы офицер?

— Нет, солдат.

— Жаль. Но командовать вы умеете?

— Умею.

— Нам нужны командиры. С Павловским полком никаких дел у вас было?

— Никаких.

— Я вас познакомлю с одним товарищем. Он должен сейчас прийти сюда. Подождите.

Клешнев ушел куда-то. Несколько солдат с вещевыми мешками у ног молча покуривали, тоже, видно, дожидаясь назначения. Борис присел на стул. Слова Клешнева об отце настолько поразили его, что сейчас он думал только о них. В сущности, Клешнев прямо сказал ему, что он, как и его отец, способен оказаться в прислужниках у господ Беренсов. Именно в этом состоял смысл его слов. И разве он не имел оснований думать так?..

Дверь отворилась, и в комнату вошли Клешнев и Николай Жуков.

— Сейчас мы с вами отправимся, — обратился Клешнев к ожидавшим солдатам.

Увидев Николая Жукова, Борис вскочил с места. Ему казалось, что Жуков, старый знакомый, должен обрадоваться встрече с ним:

— Николай Дмитриевич... Вы меня не узнали? Борис Лавров...

Но Николай не выказал никакой радости.

— Ну и что? — спросил он.

Клешнев, с усмешкой наблюдавший за этой сценой, сказал, обращаясь к Николаю:

— Попробуем товарища в Павловском полку. Он не офицер, но командовать умеет. Сведи его с Мытниным.

Николай испытующе посмотрел на Бориса. Ему показалось странным, что Клешнев рекомендовал этого барчука как своего, как человека, которому можно доверять. Но Николай привык верить Клешневу. По дороге в Павловский полк он расспрашивал Бориса:

— На каком фронте были?.. А сейчас откуда?.. — Борис подробно и точно отвечал на все вопросы. — Что ж, — проговорил Николай, — будете в полку за офицера, Мытнин все сделает, он в комитете влиятельный. Что комитет скажет, тому и подчиняйтесь. — Он усмехнулся внезапному воспоминанию. — Помните, как сапоги мне покупали?

Борис воскликнул:

— Да, конечно же! Вы мне еще сказали: «У нас разная судьба».

— Этого не помню. Может быть, и сказал.

Борис проговорил:

— А вот теперь — одинаковая?