тиной.

и эти записи полувековой давности облегчили мою задачу био¬

графа). Спектакль был рядовой, наспех обставленный, со случай¬

ными партнерами, и по контрасту со скудостью и провинциальной

отсталостью его антуража знаменитый гастролер, несмотря на

злые следы прожитых лет сохранивший тон импровизации, не

заученности, а поминутного открытия (как будто он играл свою

роль не в тысячный раз, а в первый раз), казался особенно при¬

влекательным. И, обращаясь к своим впечатлениям и сопоставляя

их с откликами современников петербургской премьеры, я думаю,

что если в оценке «Царя Федора» в Художественном театре прав

был Н. Эфрос, писавший, что у этого спектакля «два героя —

mise en scene и г. Москвин» 10, то у трагедии А. К. Толстого в су-

воринском театре был только один герой — Орленев, хотя тогда,

в 1898 году, его окружал сравнительно сильный ансамбль и

вполне сносный, а по тем условиям — даже незаурядный, декора¬

тивный фон. Объяснение этой диспропорции я вижу в том, что

Орленев в «Царе Федоре» не только хорошо представлял свое

время, но и пошел дальше его и в понимании нравственной про¬

блематики пьесы и в развитии художественной техники; все же

остальное в петербургском спектакле было на высоком профес¬

сиональном уровне, но на уровне домхатовском, «дореформенном»,

без проблеска будущего.

В мемуарах Орленева сказано, что на другой день после «Фе¬

дора» он «проснулся знаменитостью». И на самом деле: с утра

13 октября слава преследует его по пятам. На улице к нему под¬

ходят незнакомые люди и восхищаются его игрой. Поздним вече¬

ром в модном ресторане публика узнает его и устраивает овацию;

он теряется, не знает, как себя вести, и, смущаясь, предлагает

всем, кто находится в зале, вместе поужинать. Лакеи сдвигают

столы, и веселая встреча с речами и тостами затягивается до рас¬

света.

В ту ночь он потратил месячное жалованье, все до послед¬

него рубля, и хорошо еще, что кто-то из присутствующих взял па

себя часть расходов по оплате импровизированного ужина. Быть

знаменитым оказывается совсем не так удобно. Вихрь нарастает

с каждым днем: модные драматурги присылают ему только что

сочиненные новинки; актеры без ангажемента просят его о за¬

ступничестве; провинциальные антрепренеры приглашают на га¬

строли; газеты печатают интервью с ним; министры и генералы

зовут на торжественные приемы; он не знает отбоя от дам света

и полусвета, и т. д. Поначалу это коловращение забавляет Орле¬

нева, потом оно становится ему в тягость, ведь работы у него не

убавилось. С половины октября до половины января он играет

роль Федора пятьдесят (!) раз, и газеты пишут, что в Париже

такие триумфы еще бывают, у нас ничего похожего не слу¬

чалось.

А поток публики не прекращается. Дирекция ежедневно рас¬

кладывает трудный пасьянс — как усадить в зале всех желающих.

Перекупщики и через три месяца после премьеры наживают

большие деньги. Добрую половину почты Суворина в течение

всего сезона составляют просьбы о билетах на «Царя Федора».

Шефу театра нравится эта шумиха, он искренне радуется успеху

Орленева, потому что это и его успех — мог ли он надеяться, что

его режиссерски-антрепренерская интуиция так себя оправдает?

Он ясно понимает, как теперь ему нужен Орленев, и, видимо, по¬

тому, расхваливая его устно и печатно, внутри театра не дает ему

никаких поблажек. Зима в Петербурге в том году была неустойчи¬

вая, гнилая, началась эпидемия гриппа (тогда говорили — инфлю¬

энца), в середине декабря Орленев заболел, и, чтобы не отменять

спектакли и намекнуть только что прославившемуся актеру на

непостоянство судьбы и возможность любых замен, Суворин по¬

ручает роль Федора известному трагику — гастролеру Россову,

о котором еще шесть лет назад писал восторженные рецензии

гимназист Мейерхольд в пензенской газете. Пятнадцатого и сем¬

надцатого декабря Россов сыграл эту роль, и публика встретила

его холодно, без всякого воодушевления, не пытаясь даже срав¬

нивать его игру с психологической глубиной игры Орленева.

В том же декабре журнал «Театр и искусство» напечатал на¬

ивно-трогательное стихотворение К. Иванова, посвященное Орле-

неву и его Федору:

Автор не пытается ответить на этот вопрос («холодный спор

к чему же?»). Для него важно, что актер «свободен был и смел»

и согрел «небесным пламенем» замученную «житейской стужей»

современную публику. Лирика в журнале — это приятная, но

традиционная форма признания искусства актера (Некрасов по¬

свящал стихи Асенковой). А открытки в массовой продаже — это

уже дань новому, урбанистическому веку. В декабре 1898 года

фотограф Е. Мрозовская пригласила Орленева в свое ателье и

кадр за кадром запечатлела его игру в «Царе Федоре» в более

чем ста снимках. «Новое время» отметило, что не все заснятые

Мрозовской положения «достаточно характерны», но в целом они

дают «яркое представление» об искусстве актера12 (по словам га¬

зеты, в прошлом была только «одна работа подобного рода» — фо¬

тографии Андреева-Вурлака в роли Поприщина в «Записках су¬

масшедшего») *. Итак, роль Федора стала сенсацией в Петербурге.

Своеобразно ярким свидетельством тех чувств, которые испы¬

тали в те дни столичные любители театра, может служить

письмо Стасова к Суворину от 13 ноября 1898 года. Он поздрав¬

ляет Суворина с постановкой «Царя Федора». Пьеса А. К. Тол¬

стого, на его взгляд, «плоховата, жидковата и слабовата», но ее

значение в том, что она дала возможность «высказаться и вы¬

плыть наружу такому сильному, такому оригинальному таланту,

как Орленев». По утверждению Стасова, «Федор» событие всерос¬

сийское, захватывающее всю область национальной культуры.

«Наши сонные немножко, значит, проснулись!» Он уверен также,

что игра Орленева открывает перед театром новые горизонты. «Что

это за чудный талант! Это будет пооригинальнее, посильнее, и по¬

глубже, и понужнее для искусства, чем этот изящный итальян¬

ский цветочек — Дузе! Вообразите, я его смотрел, и в продолже¬

ние часов трех-четырех я не услыхал ни одного фальшивого, ни

одного разбавленного, ни одного рассиропленного и ни одного пре¬

увеличенного тона. Какая редкость на театре!! Правда у него

везде — вот и все тут! Сколько нервности, слабости, вспышек...

Восхищение, восхищение!»13. Стасов был человек увлекающийся,

и манера изложения у него была экспансивно-бурная, но такая

степень восторга и в его похвалах встречается не столь часто **.

Кто же после этого письма поверит, что успех «Федора» был

успехом политической интриги, скандальных намеков, полемиче¬

ского сближения Федора Иоанновича с Николаем II, а Бориса

Годунова с Витте? Некоторые мемуаристы (например, Рослав-

лев), проводя эту параллель, указывали на то, что Орленев по¬

вторял характерный жест Николая II и нервно подергивал бо¬

родку. Допустим, что это так и было. Но может ли фельетонная

гримировка истории под злободневность потрясти нравственное

чувство аудитории, может ли из пародии, пусть самой острой и

занимательной, родиться трагедия?

Тому, кто знает, с какой нежностью — другого слова я не

отыщу — относился Орленев к Федору, покажется невозможной

сама мысль, что в этой роли он кого-то высмеивал или передраз¬

* До нас дошли сто три снимка Орленева в роли царя Федора; каждый

из них имеет порядковый номер и каждый поясняет реплика по ходу

действия пьесы. Таким образом, мы можем восстановить с наглядностью,