«Федора». Он жил как бы в двух измерениях, по такому счету:

купчик Гвоздиков из «Битых черепков» — это нечто из области

миражей и призраков, зато царь Федор перед Архангельским со¬

бором — доподлинная реальность.

Если обычно репетиции с участием Орленева проходили легко,

празднично, в атмосфере веселой непринужденности, то на этот

раз он замучил себя пробами и повторениями. В театре говорили,

что он ведет «скачку с препятствиями», имея в виду и ускорен¬

ный темп репетиций и загадки-преграды, с которыми он сталки¬

вался в тексте трагедии. Напряжение Орленева, дерзость его пла¬

нов, его счастливые предчувствия (иногда, правда, сменявшиеся

растерянностью и упадком духа) нервной волной постепенно за¬

хватили участников спектакля и от них всю труппу, несмотря на

ее разобщенность и вражду «звезд». Газеты узнали о необычных

репетициях, и в хронике появились сообщения о том, что «Царь

Федор» будет представлен с «должным для такого выдающегося

русского произведения тщанием». По Петербургу поползли слухи,

что в трактовке трагедии есть политическая подкладка, что это

хорошо обдуманный маскарад, где за событиями трехсотлетней

давности вырисовывается нынешний режим и его правители

(актер Б. А. Рославлев в неизданных «Театральных записках»

пишет, например, что в известной реплике «Я царь, или не царь?»

петербургская публика усмотрела прямой намек на отношения

Николая II с его матерью, вдовствующей императрицей Марией

Федоровной, властной женщиной, постоянно вмешивавшейся

в государственные дела сына4), что это критика русского само¬

державия, суворинская критика справа, но все-таки критика. Не¬

даром на генеральную репетицию «Царя Федора» помимо выс¬

ших светских и церковных властей явились и представители

двора во главе с великими князьями.

Много толков вызывала и московская постановка «Царя Фе¬

дора» в Художественно-Общедоступном театре (премьера кото¬

рого была назначена на два дня позже, чем в Петербурге) — кто

у кого что заимствовал, чьи шансы предпочтительней. О новом,

открывающем свой первый сезон театре Станиславского и Неми¬

ровича-Данченко, о его ансамбле, художественной дисциплине,

мизансценировке рассказывали чудеса, и это подогревало сопер¬

ничество двух столиц. За неделю до первого представления «Царя

Федора» в «Новом времени» появилась полемическая заметка, по

всем признакам принадлежавшая перу Суворина. Это был раздра¬

женный упрек в адрес московских газет, сообщивших, что пред¬

ставители труппы Литературно-артистического кружка, побывав¬

шие па репетициях «Царя Федора» в Художественно-Общедо¬

ступном театре, «пришли в такое умиление», что отложили свою

постановку и будут ее переделывать по московскому образцу.

Автор спешит опровергнуть ничем не обоснованные слухи: «Га¬

зеты, хотя и говорят об этом весьма убежденно, но тем не менее

заблуждаются... Постановки обоих театров резко отличаются

друг от друга, начиная с понимания центральной фигуры траге¬

дии и кончая мелочными подробностями»,—пишет «Новое

время». И более того, «дирекция Литературного кружка, вполне

сочувствуя московскому предприятию, интересуясь его серьезной

режиссерской работой, решительно не согласна с теми приемами,

с какими подошли москвичи к постановке трагедии Толстого.

Впрочем, во всем этом нетрудно будет убедиться при исполнении

«Федора» в Москве и Петербурге» 5.

В этой атмосфере ожиданий, намеков, слухов, нервного ажио¬

тажа, борьбы самолюбий, скрытой и явной полемики в понедель¬

ник 12 октября 1898 года в суворинском театре состоялась премь¬

ера «Царя Федора» с участием Орленева.

С той минуты, как открылся занавес и князь Андрей Шуй¬

ский обратился к боярам (в тексте пьесы — к духовным лицам)

с планом антигодуновского заговора, зал насторожился. Пока что

это был эффект чисто внешний.

Существуют разные мнения по поводу изобразительной сто¬

роны спектакля «Царь Федор» в суворинском театре. Газеты

дружно признали ее образцовой, в разных версиях повторяя, что

картины русской истории впервые на петербургской сцене приоб¬

рели такой очеловеченный и обжитой вид. Критик «Новостей и

Биржевой газеты» с несколько эксцентричным для тех лет псев¬

донимом Импрессионист уверял читателей, что со времен гастро¬

лей Мейнингенской труппы он не видел более тщательной и вер¬

ной духу истории постановки6. На основе этих триумфальных от¬

зывов одиннадцать лет спустя в ретроспективном обзоре журнал

Театра Литературно-художественного общества в Петербурге7,

описывая блеск декораций и костюмов в «Царе Федоре», с при¬

знанием отметил вкус и такт художника И. Суворова — знатока

русской старины. По словам летописца театра, все декорации

в трагедии были «интересны и эффектны», а художественное

изображение Золотой палаты он называет «прямо бесподобным».

Однако последующие оценки были далеко не такие единодушные.

Прошло еще двадцать лет, и П. П. Гнедич — писатель, историк

искусства, театральный деятель, с 1896 по 1901 год служивший

у Суворина управляющим труппой и непосредственно участвовав¬

ший в постановке «Царя Федора» — в своих воспоминаниях по¬

пытался разрушить легенду о ее самобытности и поэзии, пощадив

только Орленева, да и то с оговорками. С непонятным самоупое¬

нием, как бы себе назло, он унизил свое детище: все в нем было

обманом и ловкостью рук; «Гипноз публики доходил до того, что

сад Шуйского, который изображала старая ходовая декорация

леса, уже три года ходившая в нашем театре чуть не ежедневно,

возбудил неистовый восторг не только зрителей, айв печати.

Берега Яузы были написаны так плохо, что на другой день после

представления пьесы были размыты и написаны вновь. А послед¬

няя картина — Московский Кремль на третьем и четвертом плане

представлял собою только расчерченный холст, и Кремль по¬

явился во всей красе только на пятом представлении» 8. Гнедич

зло посмеялся и над сценическими эффектами, так понравивши¬

мися критике и публике *.

Действительно, «Царь Федор» у Суворина по сравнению со

спектаклем Художественного театра с достоверностью его реа¬

лизма (о котором, по преданию, Ключевский сказал: «До сих пор

я знал только по летописям, как оканчивался русский бунт, те¬

перь я знаю, как он начинается» 9) много проигрывал в остроте

исторического видения и в чувстве натуры, особенно в тех карти¬

нах, где действие трагедии из царских и боярских палат уходило

на городские просторы, на московские улицы конца XVI века.

Но ведь были у суворинского «Федора» и страстные защитники,

и среди них Стасов и Амфитеатров, высоко оценившие искусство,

с которым были выполнены для спектакля декорации, костюмы и

бутафория. Нелегко теперь, спустя десятилетия, сказать, кто и

в каких пунктах был прав в этом споре.

Я видел «Царя Федора» с Орленевым в сентябре 1926 года

в Ленинграде (по тогдашней привычке записал свои впечатления,

* Не скрывая своей иронии, он разоблачает нехитрые тайны театра.

Оказывается, что для поразившего воображение петербургских рецензентов

«гала-помера» (лихой гонец скакал от первой кулисы через мост и скры¬

вался в воротах города) суворинская дирекция пригласила какого-то ка¬

зака, давно отслужившего свой срок; по правилам кавалерийской службы

гонец выезжал на сцепу на старой белой лошади и получал за это два

с полтиной. Никакой художественности пе было и в сцене колокольного

звона. В этом случае дирекция, не утруждая себя выдумкой, пригласила

звопаря из Аничкова дворца и платила ему по той же таксе — два с пол¬