Репеёк и Линь с Балканом возвратились с полными мешками на спинах; они увидали, что новый столб обтесан, крючья с изоляторами ввернуты до отказа, — готовились к подъему. Мальчишкам велели варить кашицу на всех.

Мужики — все пятеро — разложили в сторонке от палатки большой костер и в него поставили, каждый для себя: три чайника и два котелка. Сами сидели вокруг на корточках, подправляли угольки каждый под свой чайник и тихонько ругали весь свет.

Столб сырой матерой сосны был неподъемно тяжел. Бехтеева считать не приходилось — он командовал. Старика все берегли. Поднимать столб приходилось Сверчку, Чорту Рыжему, Семену Бритому, да Семену с бородой. Пятеро и ничего бы — да ослаб народ. Репей и Линь варили кашицу.

— Вот лодыри, — сказал Сверчок, поглядывая сердито на мужиков, — поди, Старик, чтоб подсобили.

— Сам ты лодырь, Сверчок, — не упустил случая повздорить Рыжий чорт, — еще не крякнул, а уж за штаны держишься. Берись, ребята!

Он схватил вагу и подвел ее под столб.

— Давай, товарищи!

— Давай, а те сидят да бражничают.

Старик подошел к мужикам и сказал:

— Чаевничать собрались?

— Чаевничать, — за всех ответил черный в вязаном жилете.

— Чтобы вам один чайник на пятерых: и скипит скорее, да и смотрел бы один.

— А нам чего тогда делать?

— Да вот нам бы подсобили.

— Мы при лошадях, — угрюмо глядя в огонь и подправляя угольки под своим чайником.

— Ладно. — Старик отошел.

— Чего ладно? Чем ты нам угрозишь?

Старик молча вернулся к столбу и на ходу бросил Бехтееву: поднимай.

— Что, лодырь, не любишь, — закричал весело Рыжий Чорт Сверчку — поднапрись, Ваня.

Сам он вдруг он вдруг озверел, лицо покраснело, глаза засветились, и он запел:

— Что, ребята, припотели?

Самогонки захотели?

Эй, дубинушка, ухнем!

Ссунуты и в яму комлем столб стал подыматься. — С одной стороны его тянули веревкой, с другой подпирали баграми. Столб подымаешь, — кажется всего тяжелее, когда он уж на половину встал. В ту самую минуту, как Рыжий Чорт упёрся вагой в столб, видя, что он подается назад, Сверчок выругался, выдернул багор и закричал:

— Один работай, а пятеро сидят, — баста!

Бехтеев подхватил багор Сверчка, вонзил в столб и уперся.

— Не сдавай, товарищи. Старик, докажь молодым! Эх, кто б нам малость подсобил, — крикнул Рыжий Чорт в сторону мужиков, — товарищи, самую малость!

Мужики подгребали угольки к своим чайникам.

— Эх! Кто б нам подсобил, — кричал, весь багровый от натуги, Рыжий Чорт, — самую малость!!..

Не сговариваясь, Линь с Репейком вскочили от котла, подхватили багор и вдвоем уперлись им в столб, готовый рухнуть.

— Ай, молодчики! Ай, ребятишки! — вопил в неточный голос Рыжий Чорт, — встает, встает, встает, стоит, стоит…

Столб, подпертый баграми с трех сторон, стоял легко и прямо в яме.

Сверчок, как ни в чем не бывало, поплевал на руки, схватил заступ и стал зарывать яму.

— Чаевничают, серые дьяволы, — кивал он на мужиков.

Вечером, когда артель пошабашила и собирались спать, к палатке подошли и мужики. Около палатки стоял Старик; он процедил сквозь зубы:

— Вы бы засветло дров запасли, а то замерзнуть можно, — ночь идет крепкая.

— Как это замерзнуть? А палатка-то?

— В палатку я вас не пушу.

— Во-он что! А ты, бедова твоя голова, сурьезный.

— Ты уж и на мою долю вели сучьев набрать. Я с вами у костра ночевать буду.

— Это еще зачем?

— Да кто тебя знает: не вздумал бы ты коней угнать.

— Ах, ты, бедова твоя голова. А если я сяду на конь, да погоню.

— Вот, — показал револьвер Старик.

Черный мужик усмехнулся:

— Пойти сказать ребятам, чтоб сушнику набрали поболе: боюсь, как бы ты не простудился.

IX. Около взводного котла

Ноябрьской ночи нет конца. Еще свету не было, мужики дожгли последние сучки. Четверо дремали, а двое, Старик и Черный мужик в вязаном жилете, ни на минуту не сомкнули глаз. Сидели рядом и говорили. Обо всем переговорили, а ночь еще черна кругом завороженного морозом бора. Когда костер угас, мужик сказал:

— Дал бы топора, дров нарубить.

— Не дам.

— Ах ты, какой кремнистый! Вели мужикам-то в палатку ползти — застынут. А я уж с тобой один до света подежурю.

— Ладно.

— Хлопцы, ползи в палатку, хозяин дозволяет.

Мужики молча поднялись и ушли в палатку.

Черный весело говорил:

— Твоя сила. Звать меня, зови Михайлой, хлопцы ж у меня в руке.

Он протянул руку Старику. Тот дал ему свою.

— Утресь дивлюсь я на вас: маялись, маялись со столбом, а запрячь бы коней, да веревку через сук, одним гопом столб поставить.

— Таки сделаем, — ответил просто Старик.

Со светом разбудили артель, мужики пили чай из артельного чайника. Без слов двое взяли по шесту и пошли вместе с рабочими обивать от гололеда провода; впереди нашли еще упавший столб и поставили новый шутя, припрягши лошадей, как посоветовал Михайла.

Так взвод тельстроты двигался на запад, склоняясь вместе с телеграфной линией по просеке немного к югу, верста за верстой^[5]

.

В день проходили не больше восьми и не меньше пяти верст. Лошади не могли добывать корму из-под ледяной корки. Овес быстро убывал, пшено тоже. Мужики съели весь свой запас и питались от взводного котла. На пятый день из бора вышли в чернолесье, а за ним открылась бурая в пятнах снега, три года не паханная степь. Сейчас за лесом, на степном бугре на линии под-ряд повалено гололедом семнадцать столбов; почти все провода оборваны иль сорваны с изоляторов, а у иных столбов, где вязка крепче, изоляторы с крючьями выдраны вон. На этой версте взвод простоял пять дней, подвесив провода на старых укороченных столбах. Впереди у взвода было еще полсотни километров голой степью. По ночам лошади храпели и бились на коновязи, чуя зверя. Ночью Линёк проснулся: ворчал Балкан. Линёк погладил: шерсть на загривке пса стояла дыбом.

Линёк прислушился и разбудил Репья:

— Волки воют.

Лагерь всполошился. Мужики вылезли из палатки к коням. Рабочие взяли винтовки.

Волчий вой затих.

— Волки тут лютые, — говорил Михайло, — человечьей падалью питаются три года. Нынче фронта нет, так им лафа прошла.

Последним даром леса были два воза сырых дубовых дров. Взвод расставался с лесом без охоты. Неприметный в бору ветер в степи ледянил. Опять выпала изморозь, хватила оттепель. Провода оттаяли, работы меньше, не обивать их, но за оттепелью опять ударил мороз при ветре и пурге. Особенно трудно было работать на столбах: регулировать, натягивать и привязывать провода. По очереди надевали когти и взлезали на столбы; проработав полчаса, слезали и грели обмороженные руки у костра. Паёк пришлось убавить. Масло вышло все, фураж тоже приходил к концу.

Еще на краю неба синел покинутый взводом лес, а уж заговорило уныние.

— Не дойти нам до Ворожбы, — говорил Бехтеев вечером за кашей.

Все ждали, что ответит Старик. Он помолчал, потом ответил:

— Нам и не придется до Ворожбы итти. Навстречу нам оттуда тоже идет взвод. Мне говорили еще в штабе.

— Да верно ли ты знаешь?

— Знаю. С той стороны продуктов больше.

— Жди!

— Сдохнем в степи с голоду, тут подметено начисто, самые разоренные места пойдут, — говорил Сверчок.

— Не от голоду, так померзнем, — подтвердил Бехтеев, — нам дали работу не по силам.

— Кто ж мог знать! Думали, что только кой-где обрывы, дальше легче будет.

— А ты почем знаешь?

Старик нахмурился:

— Я завтра на двуколке съезжу, посмотрю вперед.

Ранним утром еще до свету Старик разбудил Репейка. У столба уже стояла запряженная в двуколку лошадь. Старик захватил коню овса, с собой винтовку, котелок и немного пшена, Репеёк сидел в двуколке рядом со Стариком за кучера. Балкан сначала увязался с ними, потом должно быть понял, что они едут не надолго, и вернулся к стану. Лошадь трусила рысцой, едва вытягивая двуколку на косогорах. Старик пристально всматривался в линию, есть ли обрывы. Проехали примерно десять верст, рассветало. Не встретили ни одного поваленного столба. Старик повеселел. Спустились в глубокий лог, поросший кудрявым лесом, за логом линия довольно круто подымалась в гору, а дорога ушла вправо: там виднелись черные трубы и развалины мазанок, — разоренный хутор. Старик велел Репью править прямо в гору целиком, сам соскочил, чтобы лошади легче было итти. Он обогнал. Когда Репеёк поднялся на бугор, Старик стоял там смотрел вперед. По голому склону, на сколько хватал глаз, линия была разрушена гололедом: то стояли столбы с оборванными, то лежали сломанные со спутанными проводами. За скатом на краю неба — опять бугор степного увала.