Ванесса ругала себя за отсутствие организованности. Если бы она все планировала заранее, то обнаружила бы, что день, на который назначено интервью, придется на 20 декабря. Это был самый неподходящий для жизнерадостных интервью день, но Имоджен Феррис проявила настойчивость. В этом году главный иллюстрированный журнал графства сдавался в печать раньше обычного, потому что редакция закрывалась на Рождество, и Ванесса не хотела упускать возможность привлечь внимание общественности к благотворительному балу, на который ей предстояло продавать билеты.

Интервью началось хорошо. Имоджен принесла с собой бутылку шампанского, которую тут же откупорили. Ванесса попросила журналистку не курить, хотя Имоджен как-то сказала, что она предпочитает сигарету еде. Это объясняло тот факт, почему она была такой нервной и тонкой, как тростинка. Но уже после первого бокала Ванесса уступила и позволила своей обрадовавшейся гостье закурить.

Имоджен, казалось, интересовала каждая деталь в работе председателя благотворительного бала; она выказала понимание важности той роли, которую взяла на себя Ванесса по организации этого мероприятия. Ее восхищали самые мелкие аспекты организации от сочетания цветов в убранстве зала до расстановки кресел. Все это она скрупулезно заносила в свой блокнот, фиксируя, как она сказала, для потомков.

— Для потомков и «Суссекс каунти мэгэзин», — поправила ее Ванесса.

Они обе посмеялись над этим.

Ванесса насторожилась, когда Имоджен перевела разговор на дела в корпорации и скорбную новость, что Филип Локхарт вынужден покинуть свой пост президента.

— Это, должно быть, такой удар для всех его коллег, — предположила Имоджен, нервно теребя свои длинные каштановые локоны.

Ванесса была в недоумении: какое отношение это могло иметь к статье для светской хроники?

— Я считаю более благоразумным никогда не обсуждать никаких аспектов нашего бизнеса. — Эти слова прозвучали в ее устах довольно жестко и высокомерно, но она несколько смягчилась, когда Имоджен призналась, что задает такие «трудные вопросы» по настоянию своего редактора. Он пытается придать большую глубину освещению событий в их журнале, но она считает, что тем самым он просто удовлетворяет собственное любопытство.

Ванесса засмеялась.

— Ну, ему придется смириться с тем, что я не буду отвечать на них, — и она вежливо отказалась высказать свои соображения относительно владения акциями компании.

Имоджен попыталась пойти напролом.

— Если мистер Локхарт больше не сможет контролировать пакет акций ваших дочерей, кто будет этим заниматься?

Ванесса поджала губы и, оставив вопрос без ответа, убрала пустую бутылку со стола и спустилась в подвал за вином.

Имоджен вынуждена была признать, что ничего не добилась, и решила сменить тактику. Ее интерес к карьере Филипа заставил Ванессу предположить, не была ли Имоджен одним из прежних увлечений ее мужа.

Эти две женщины были очень разными. У них не было ничего общего, кроме их альма-матер, школы Святой Марии. Журналистка одевалась очень сексапильно, усиленно подчеркивая стройность своей фигуры, всегда носила бюстгальтер «Wonderbra» и не выходила за порог дома без туфель на высоких каблуках и искусно наложенного макияжа.

Когда Ванесса вернулась с бутылкой, Имоджен отложила свой блокнот и, сделав ставку на свою предупредительность, юмор и действие алкоголя, начала преодолевать барьер, который воздвигла Ванесса, отделявший ее близких от остального мира.

Ванесса расслабилась. Она окончила школу на несколько лет раньше Имоджен, но многие воспоминания у них были общими: учителя, обеды, даже школьный кот на чердаке.

— А вы помните, как нам постоянно говорили, что мы — самые умные, самые красивые девушки во всем графстве? — спросила Имоджен.

— Возможно, — неуверенно произнесла Ванесса.

— Нам повторяли это так часто, что мы не задавали никаких вопросов, просто принимали это как должное, — продолжала Имоджен. — И кто бы подумал сейчас, что мы были когда-то образцовыми ученицами.

— Жизнь распорядилась по-своему, — сказала Ванесса так тихо, что Имоджен едва расслышала ее.

— Обе одиноки, — пробормотала Имоджен.

Оставшись без мужа, Ванесса до этого момента не признавала, что оказалась в том же положении, что и любая старая дева вроде Имоджен. Имя миссис Филип Локхарт служило ей своеобразным защитным покрывалом даже теперь, когда его стала носить еще одна женщина. Ванессе показалось, будто кто-то грубо стащил с нее это покрывало, и она поежилась.

Не догадываясь о планах журналистки, Ванесса, слегка расчувствовавшись после выпитого вина, постепенно начала терять бдительность.

Просматривая семейный альбом, Имоджен увидела фотографию веселой, сияющей Ванессы в возрасте четырнадцати лет. Восхитившись ее красотой и отметив большое сходство Ванессы с ее дочерью Эми, Имоджен была озадачена горькой фразой Ванессы:

— Это, пожалуй, единственная фотография того времени, где я улыбаюсь.

Это было правдой. В альбоме больше не было фотографий ни того года, ни следующего, которые бы отражали события ее жизни до того момента, как она стала миссис Филип Локхарт.

Рассказав немного о своих школьных годах, Ванесса внезапно замолчала. Она больше не хотела говорить об этом периоде своей жизни, не хотела отвечать на вопросы, почему она внезапно покинула школьное хоккейное поле, большую библиотеку и средневековую часовню. Причина, по которой кованые железные ворота школы Святой Марии навсегда закрылись за ней, когда ей было всего пятнадцать, была известна очень немногим.

Имоджен искусно увела разговор от школьной темы; Ванесса начала рассказывать, как они с Филипом познакомились еще будучи подростками, но в последующие годы потеряли друг друга и вновь встретились, когда ей было уже почти двадцать. Она описывала эти события так живо, как будто они происходили только вчера.

Как ни старалась Имоджен, ей не удалось заставить Ванессу говорить плохо о Филипе или о разводе, о его новой жене или проблеме с акциями.

Она вздохнула. Все, что ей удалось выудить из Ванессы, была информация об этом дурацком бале. Тони это не заинтересует. Ему нужны голые факты, а не эмоциональные бессвязные воспоминания бывшей жены. Имоджен мысленно уже перенесла это интервью со страниц центральной газеты в свой провинциальный журнал.

Но ее терпение все же было вознаграждено. Когда она уже уходила, Ванесса извинилась за свое эмоциональное состояние, заметив, что должна была бы перенести время интервью.

— Мне очень жаль, что я была такой неразговорчивой, — тихо сказала она. — Я немного расстроена. Этот день всегда вызывает у меня грустные воспоминания.

— Вот как?

— Простите, я не могу об этом говорить.

— Ну, вы могли бы облегчить свою душу; это, конечно, не для печати, попробовала уговорить ее Имоджен.

Ванесса помедлила.

— Сегодняшний день всегда заставляет меня вспомнить о решении, которое я приняла много лет назад и о котором до сих пор жалею.

Имоджен ждала, надеясь, что Ванесса добавит еще что-нибудь, но она лишь молча проводила журналистку до двери.

Час спустя, окончательно протрезвев, Ванесса вспомнила выражение явного интереса в глазах журналистки. Не наболтала ли она Имоджен чего-то лишнего? Она мысленно прокрутила весь их разговор как на замедленном видео, И зачем она принесла вторую бутылку вина! Хотя она выпила из нее только один бокал, этого было достаточно, чтобы потерять бдительность. Неужели она была недостаточно скрытной?

Годовщины печальных событий безрадостны сами по себе, но, когда их к тому же и не с кем разделить, это во много-много раз хуже.

Ванесса вздохнула. Ее пугало Рождество в одиночестве, без дочерей. Она почувствовала себя старой. Некрасивой. Унылой.

Глава десятая

За долгие годы работы в журналистике Диана Грокотт, редактор финансового обозрения «Кроникл», очень близко познакомилась с Уолтером Тредголдом. Ее предыдущая работа в качестве обозревателя биржевого рынка для воскресного приложения часто приводила ее в офис Уолтера. Она считала, что сделала немало, чтобы помочь ему и всей корпорации Форрестера в юридических вопросах, особенно полтора года назад, в период покупки ими центрального журнала.