мальную жизнь, будет растить Витю, а случилось так, что оста-

лась навсегда в чужой семье, возле чужого ребенка.

Только сейчас, через столько лет я понимаю, как он должен

был меня ненавидеть, этот бледный, заброшенный пацан. Я от-

няла у него мать, сделав его почти сиротой, я отняла у него дет-

ство... Ее сказки и песни украдены у него, только он их никогда

не слыхал. Нечаянная любовь к чужому ребенку стала преда-

тельством собственного сына. Вот ведь как иногда бывает...

133

Ирина Цыпина

Детский лепет возвращает меня в мои израильские проблемы.

Почему я еще здесь, в чужом доме, в чужой семье? Гото-

вая все принять и полюбить... Мой маленький сын сейчас, в эту

минуту, где-то играет в футбол, еще не зная, какому риску я под-

вергаю наш хрупкий семейный мир.

Нет, я не смогу работать бэби-ситтером... Только не спра-

шивайте, это сложно объяснить, тем более на иврите.

Я помню редкие приезды ее непутевого Витьки. Он часто

дебоширил, ссорился с ней, кричал и всегда был «навеселе».

Растерянная Наташа всегда молчала, только морщинки у

губ становились все заметнее и глубже. Она уже давно не уме-

ла улыбаться...

В детстве мы всех воспринимаем через себя. Помню все-

гда спешащих родителей, отец делал карьеру, мама писала дис-

сертацию, бабушка была «гранд-дамой», и только Наташа ни-

куда не торопилась, всегда была рядом, всегда была со мной.

Самая понимающая, самая любящая...

В эмиграции выживают люди без комплексов. Я знаю: в эк-

стремальной ситуации надо подавить эмоции. Но кто поймет

логику поступков? Память тасует те страшные дни...

Я опять в прошлом...

Палата интенсивной терапии. За окнами снег, зима. Она по-

чти неживая. Узнала? Не узнала?

О, как фанатично молилась я возле нее, умирающей, не зная

ее обрядов и молитв... Не хватало слез, не хватало сил, мир

сосредоточился возле этой больничной койки... Я теряла ее.

Помню отчетливо то воскресенье: после бессонной ночи,

проведенной в больнице, я провалилась в тяжелый сон.

Настойчивый звонок в дверь будит меня, но от усталости не

могу встать. Кто-то вздыхает, топчется за дверью... Медленно

открываю. Витька. Трезвый и постаревший ее сын.

Он стеснительно теребит в руках потертую шапку-ушанку и

ничего не говорит. Мы не виделись, думаю, лет 20... Нет, это не

телепатия и не мистика, не парапсихологический эксперимент; 134

Бегство из рая

просто, я вызвала его телеграммой к тяжело больной матери.

Но, почему он так спокоен? Ведь Она там одна в ужасной белой

тишине больницы! Почему у него такой отчужденный взгляд?

Ее глаза... Только никогда они не были такими далекими, колю-

чими, злыми.

Витька, Витька, прости!!!

Ты суешь мне маленький пакетик с замерзшими на морозе

мандаринками и растворяешься без слов в черном проеме две-

ри. Ты ушел, почти отказался, исчез... Не ломился через строй

санитарок в реанимацию, не умолял врачей, не рыдал на плече

медсестры, не ждал часами в холодном каменном вестибюле.

Ты ушел. Это меня она звала в бреду, это меня она узнала из

забытья, это я ее, как ребенка, выходила. Ее выздоровление было

как чудо, как сказка со счастливым концом... А счастья не бы-

вало!!!

Я уехала. Она осталась, что называется, «доживать» в ста-

рости и бедности российской разрухи. Прости меня, Б-г. . Вот и

все.

Жара. Хамсин. Чужой язык. И уходящие в прошлое родные

лица... И некого винить. И не у кого просить прощения...

ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ИМПРОВИЗАЦИЯ

А как они танцевали... Как они в танце принадлежали друг

другу... И не важно, какой танец они исполняли: обжигающие, как текила, самбу, ламбаду, сальсу, или пьянящее, как французс-

кое шампанское, всегда аристократичное, сводящее с ума сво-

ей чувственностью, танго; изысканное, как дорогой коньяк, рет-

ро или современную, безумно ритмичную, импровизацию под

мощные децибелы, вызывающе раскованно, может, чуть вуль-

гарно, но с таким шармом, что невозможно от них не зажечься.

У Вики были очень синие пронзительные глаза, бьющие

сумасшедшей энергией в танце; но абсолютно холодные и про-

зрачные при обычном общении. Казалось, что она танцует только

135

Ирина Цыпина

для него. А Вадим высокий красавец-брюнет с обжигающим

взглядом, идеальный партнер для аргентинского танго. Он смот-

рел всегда на нее с таким обожанием, с того самого времени, когда они, 19-тилетние студенты, «изнасиловав» родителей, при-

шли в загс в окружении толпы друзей с белыми мраморными

гладиолусами (в России было принято в те годы невесте дарить

эти холодные цветы).

Его еврейская мама так рьяно, так шумно не хотела этого

брака, что только приблизила день свадьбы. Ее отец, парторг

крупного военного завода, бывший летчик, был вне себя от яро-

сти, но и это ничего не решило. Молодежь танцевала и кричала:

«Горько», ресторанный оркестр исполнял на бис «Ах, эта свадь-

ба пела и плясала...», подвыпившие еврейские родственники лихо

отбивали «Семь 40», всем было весело, в открытые двери вры-

вался холодный морозный воздух и остужал разгоряченных гос-

тей. Шел 197...-й год. На пустынные ночные улицы падал ян-

варский снег.

Помните, «снег кружится и тает, и тает...»? Сколько лет ра-

стаяло за это время, сколько близких людей... Их свадьба была

первой на нашем курсе, и было это безумно давно, когда только

входили в моду сапоги на огромной платформе и канадские дуб-

ленки с капюшоном; когда все были влюблены в Мирей Матье, а стрижка «Сэссон» была признаком «соответствия». Тогда жен-

щины пользовались польской косметикой и были все равно пре-

красны. Мы слушали томную Славу Пшебыльску и целовались

под записи Адамо «Падает снег». А в магазине «Мелодия» брали

штурмом суперхиты Давида Тухманова «По волнам моей памя-

ти». Это было тогда, когда ночью выстраивались очереди на

подписные издания Ф. Достоевского и Л. Фейхтвангера. Но где-

то в далеком Париже уже была запретная «Эммануэль».

Все завидовали их отношениям, в них было какое-то колдов-

ство. И как знак Судьбы ее обручальное кольцо по моде тех лет

на всю фалангу безымянного пальца из червонного золота. Импро-

визация в танце, Импровизация в жизни, так иногда бывает.

Мы жили в одном городе. Общались. Редко виделись, но

всегда были рады встрече. Наши дети были ровесниками.

136

Бегство из рая

Изредка ходили друг к другу в гости. Их дом был частью их

мира. В интерьере не было ничего стандартного. Все было оду-

хотворено, необычно и безумно красиво. Нет, это был не просто

хороший вкус, это был Полет, дизайн, очень талантливый и нео-

бычный. Они собирали антикварные напольные вазы, покупка

каждой была похожа на захватывающий авантюрный роман. В

вазах несуеверно стояли черные тюльпаны, выращенные ими

на даче. На стенах висели подлинники Бакста и Кандинского, старинные акварели и подсвечники с витыми разноцветными све-

чами. В их городской квартире цвела миниатюрная японская виш-

ня сакура, странные, проросшие цветами растения зимний

сад, когда вся страна стояла в очереди за яйцами и студенты

дружно ездили в колхоз на картошку. Но я же говорю, что они

были другими... И не ищите объяснений.

Какие божественные заварные эклеры подавала Она к чаю

с жасмином! Каким прозрачным был китайский фарфор! И аро-

матические свечи так тонко пахли ванилью, что не хотелось

уходить, хотелось навсегда остаться в этой другой, незнакомой, жизни, так непохожей на всю нашу студенческую аскетичность

и убогость тех лет.

Жизнь закрутила-завертела... Каждого затягивал свой круг