Как ни странно, Кали долго внушал себе веру в удачу геологов, в случай. Он не мог представить свой город пустынным, покинутым людьми. «Зачем в таком случае клянчили средства, напрягали мысль архитекторов, рвали жилы людям и машинам?.. Кто взбудоражил этой идеей всю республику?.. Не ты ли, Жаксыбеков? Если ты — ищи ответа на неизбежный вопрос: на чем перебиваться городу, загнанному в глухое межгорье?»

Да, были и ободряющие прогнозы. Жаксыбеков своими глазами видел заключения специалистов. Там говорилось: местной руды хватит на сто и двести лет. Другие высказывались осторожнее — до конца нашего столетия…

Геологи плохо считали, а горняки брали больше, чем полагалось. Такое впопыхах бывает. Часть нетронутой руды шла на целики^[31], оставалась в завалах. Ее уже не извлечь оттуда.

Актасский комбинат не сразу стал опорой городу. Силу флагмана индустрии на востоке республики он набирал постепенно. О нем все чаще вспоминали в докладах и годовых отчетах министерства. За каких-нибудь пятнадцать лет дважды отмечали орденами. Слава досталась нелегко. Выпадали целые кварталы, когда план едва тянули. Выходит, не так уж перекрыли против нормы? Дело, видно, в другом. Эксперты ЦКЗ^[32] неверно определили объем запасов. Не подтвердились прогнозы на этот счет. Редко, но и такое случается. На ком бы ни лежала вина за недогляд, горняк не может жить лишь сегодняшним днем. Добычной месяц, квартал, даже год дли него не гарантия благополучия. Проходчики должны пробить ходки к будущему забою за три-четыре месяца до начала выемки сырья. Всему комбинату с громоздкой системой подземных работ необходимо видеть себя в будущем на два, три, а то и пять лет вперед. Неясность и всякая смута на этот счет осядет в душе рабочего человека туманом.

Жаксыбеков рассуждал дальше: заговорят о завтрашнем дне комбината или воздержатся от таких разговоров в обкоме, он, директор, напомнит о своих тревогах сам. Он обязан это сделать. За ним город со стотысячным населением, где каждый житель, от школьника до глубокого старца, ждет решения своей судьбы. Им нет дела до того, кто там просчитался в определении запасов сырья. Одни ошиблись, другие обязаны поправить. Таков закон нашей жизни. Город — не человек. Его не свезешь на кладбище, когда умрет. И вообще смерть города это что-то совсем новое, чуждое здравому смыслу и логике. Личный опыт Жаксыбекова, наконец, интуиция знатока недр подсказывали ему нечто спасительное. Директор верил в землю, по которой ходил. Она еще никогда не подводила его. И сам, не ожидая указаний сверху, по своему неотступному решению уже начал кое-какие шаги в этом направлении.

Ревнюха возвратила Кали Наримановичу уверенность в движениях, четкость мысли. Давно замечал: воздух на вершине совсем другой. Городские шумы сюда не доходили. Прохладный ветерок нес к беседке исцеляющие запахи леса. Отдышался, живительные токи взбодрили мышцы.

Сейчас Жаксыбеков стоял на узорном крылечке «юрты», чувствуя приятную легкость в теле, пришедшую на смену усталости и сомнениям. Он созерцал звездное небо, улавливая слабое мерцание, вглядывался в мириады небесных светильников, дробно рассыпанных на всем протяжении Млечного Пути, искал свою звезду, которая, согласно древним сказаниям, являлась талисманом для живой души на земле…

Взгляд Кали Наримановича сошел по Млечному Пути к горизонту, пал на россыпь огней ночного Актаса. Зажженные руками людей, они напоминали снизившееся в межгорье небо. Каменный город, лежащий у ног Жаксыбекова, вобрал в себя за три десятилетия жар его сердца. Теперь, словно сытый зверь, город урчал сотнями моторов на склонах и в ущельях, отбрасывая прочь вековой сумрак, чья власть была здесь безраздельной. Неугомонный город жил своими устремлениями. Одновременно он возвращал часть отнятых сил человеку, руки которого долго и преданно пестовали его.

Надолго ли возвращал?

— Мой славный Актас! — произнес тот человек исповедально. — Город моей молодости! Белый город в ночи, похожий на корабль! Всю жизнь я шарил по темным складкам земли, опустошал ее утробу. Она осталась глухой и немой в ответ на мои мольбы… Только ты, белый город, радуешь и врачуешь меня! Будь всегда со мной, мой город!

3

Жаксыбеков вернулся домой за полночь. Долго не мог смежить веки. Сон был рваный, исполненный непонятной тревоги. Кали в дремотном состоянии продолжал свой спор с землей. Он требовал от глубин ясного ответа. С грустным чувством безысходности оторвался от постели. В окне весело поигрывали солнечные лучи.

— Хоть погодка хорошая! — успокаивал себя. Его тревожил предстоящий разговор в обкоме. Что ни говори, побаивался человек отправки на пенсию. Не за себя боялся — рудники оставляет пустыми… Вроде того: на его век хватило, и ладно.

Жена, Сагила, была на ногах. С кухни веяло запахом жареного мяса. По вялым, как бы замедленным, движениям супруги Кали догадался, что чувствует себя она не лучше, чем вчера. Давно жаловалась на головную боль и переутомление. Лучшим качеством Сагилы было терпение. Она не изводила мужа нудными расспросами, если не могла помочь. Лишь чаще, чем обычно, вздыхала и о чем-то разговаривала сама с собою. А еще Сагила умела искусно заваривать чай. И если особенно угождала этим мужу, тот вместо похвалы ее умению что-либо рассказывал о своих неурядицах, тревожащих душу, или о забавном человеке, которых вокруг него было много. В лучшем расположении духа Кали с нею на пару мог опорожнить трехлитровый самовар.

Теперь, после четырех десятков лет супружества, Сагила могла бы сказать безошибочно: самые счастливые часы их совместной жизни прошли за самоваром. Лишь этот сверкающий старинной медью их собеседник развязывал мужу язык, делал его откровенным. Самовар превращал Кали в человека очень домашнего и даже в чем-то наивного. Лишь по вечерам, да и то если возвращался слишком поздно, Кали избегал обильного чаепития. Обходился пиалой шубата^[33] и выпивал бутылку кефира, цедя его прямо через широкое горло.

Многие женщины Актаса откровенно завидовали семейному счастью Сагилы. Женщина не спорила со знакомыми и подругами. Да и о чем спорить? Счастье ведь каждый человек понимает по-своему. Увидит иная свежий цветастый халат на директорше, оттеняющий румянец на ее щеках, и в голос хвалит ее вкус, а обладательницу халата называет счастливой. А цена этому счастью — две десятки, не больше. Пойди за угол к универмагу и обрети точно такое же, потратясь совсем немного. Для соседей не было секретом: супруги Жаксыбековы жили в согласии и достатке. Все прихоти хозяйки дома здесь исполнялись без промедления. Женщину никогда не волновали такие проблемы быта: что сегодня приготовить на обед, в чем пойти в театр или во что обуться в ростепель? Все у нее имелось на любую погоду. В пяти комнатах кирпичного особняка, выстроенного в тихом месте, в тени деревьев, они жили вдвоем. Каждая комната обставлена дорогой мебелью, на стенах ручной работы ковры, полы прикрыты шерстяными паласами. Так что, если измерить счастье более солидным достатком, чем цветастый халат, дом Жаксыбековых был образцом рая…

Впрочем, у каждой женщины свое понятие о рае. Скорым на язык подругам Сагилы нелишне было бы хоть изредка спросить о том у самой хозяйки роскошно обставленного дома.

Дети Жаксыбековых давно выросли. Разумеется, едва получив аттестаты зрелости, заявили о своем нежелании долго оставаться под родительским кровом. Учились старательно. Это было в характере родителей — всегда стремиться к чему-то большему, чем имеешь сегодня. Оба сына окончили горный институт, получили диплом инженера. Теперь они семейные, живут в Алма-Ате. Младшая дочь Ляззет, в Москве, в аспирантуре.

Сагила в прежние годы брала внуков на воспитание. Она хотела растить их, как сынов, ласкать, заполнить свой день заботой о малышах и тем самым скрасить себе остаток жизни. Снохи, Айгуль и Фатима, поначалу, когда младенцы были беспомощными и требовали неусыпного внимания, даже поощряли свекровь в ее нежной любви к внукам, охотно отдавали малышей, привозили к «предкам» издалека. Но едва крошки начинали ходить и о чем-то лепетать, называя бабушку мамой, красотки грубо разрушали их счастливое сообщество, заставляя тем самым Сагилу терзаться тоской по детским голосам и ручонкам, скучать и чувствовать себя никому не нужным существом на свете.