Жаксыбеков, одолевавший и в сорок лет переход по неосвещенному гезенку с нижнего горизонта шахты до верхнего, подтрунивал над молодыми специалистами, если они не успевали за ним или выбирались на дневную поверхность еле живыми от страха и усталости.

«Мы, люди старшего поколения, замечаем: смена пришла к нам не та, по иным меркам скроена. Покамест мы их держим на своих плечах, ворчим, негодуем, разочаровываемся. Гоним дурные мысли прочь!.. Но не сами ли породили страх перед будущим, не сами ли растили их, пестовали, оберегая чуть не до пенсионного возраста от всего, что нам самим в молодости служило закалкой? Что легко достается, то никогда не ценится. Разве в этой пословице дедов нет отгадки на наши тревоги о поведении взрослых детей, всего их поколения?..»

Так Жаксыбеков размышлял довольно часто, сетуя все больше на себя, в том ряду и за упущения младших на производстве, всеравношное отношение к делу, проявленное сегодня главным геологом.

«Часто ли мы доверяем какое-либо важное задание молодым, чтобы спросить затем по всем нормам строгости? А поручив, не кидаемся ли тотчас вслед: подсказать, уберечь от ошибки? Правда, мы быстрее вызревали в трудностях, не по годам скоро взрослели».

2

Кали Жаксыбеков вступал в должность директора комбината в тридцать. Попробуй кого-либо из сегодняшних тридцатилетних назначить на такую должность? Засмеют выдвиженца на подступах к утверждению! А сам Кали Нариманович к той поре прошел суровую школу, обретая опыт. За плечами аульского подпаска осталась Карсакпайская школа крестьянской молодежи, затем — ФЗУ, рабфак Казанского университета. И все это при совмещении с ежедневным трудом во имя куска хлеба. Нужда и молодая семья не погасили влечения к книге. Будучи отцом двух детей, живя на частной квартире, отвез документы в Московский институт цветных металлов и золота. Всем курсом запросились на фронт Отечественной. В конце сорок третьего вышел в запас по ранению. Вернулся в родные степи, нанялся в сторожа — больше никуда не принимали инвалида… И тут узнал, что их институт эвакуирован в Алма-Ату, объединился с Казанским горно-металлургическим. Как не поехать?

После окончания вуза принял должность горного инженера в Коунраде. В середине пятидесятых перевели сюда, в Актас. У него даже не спросили, хочет ли он взять под свою руку старый, дышащий на ладан комбинат. Сказали: «Так надо!» И, лишь когда ознакомился с предписанием, добавили: «Поможем!» Много ли помогли? Было кому подставлять локоть, кроме него? Жаксыбеков потянул возок, со скрипом поначалу, но тянул. У других шло хуже. Помощь требовалась прежде всего там, где получалось чересчур «тонко» с рудой.

Когда Жаксыбеков впервые появился в Актасе, здесь не набралось бы десятка тысяч жителей. Часть из них потомственные рудокопы, остальные промышляли кто где: рыбачили в окрестных реках и озерах, ходили в тайгу за пушниной. Были даже бортники — совсем древнее ремесло. По отрогам гор бродили старатели — вымывали золото. Кормились кто чем. Проводив мужчин на фронт, случалось, и совсем бедовали.

Прозябали, подобно людям, два рудника, стоявшие на отшибе, возле леса. Соединенные ходками под землей, они имели один подъемник на два хозяйства.

Полутаежное, полупромышленное селение это уже тогда называлось рабочим поселком. Но кого здесь больше — промыслового люда или жителей, ведущих сельский образ жизни, определить было трудно. В пойме реки Кумисты^[29], в низинах вдоль нее, стояли домишки рыбаков и животноводов. На холмах повыше, вокруг сопок, обитали пчеловоды и люди, связанные с лесом. Почти в каждом из этих строений, порой слепленных кое-как, квартировало по одному или несколько пришлых, нездешних. Такие сразу шли искать судьбы на бергалы^[30]. Особенно густо селились приезжие по берегам реки.

Приземистые длинные каменные бараки стояли вразнобой на правом берегу Кумисты. Они были сложены во времена хозяйничания здесь англичан. Эту мрачную окраину Актаса старожилы называли — Шанхаем. Возможно, за неказистый вид строений, за людскую скученность, за всякие иные неподобства, творимые кочевым, гораздым на пустые затеи людом. В годы первых пятилеток в Актасе на левом берегу было возведено с десяток двухэтажных домов, которые тогда еще поименовали новым словом — Соцгородок. Клали их из кирпича, на совесть, но десятилетия суетной жизни, когда строители забывали сами о себе, наложили свой отпечаток и на этих селитьбах. Во всем рабочем поселке, когда он предстал перед глазами Жаксыбекова, более-менее приличным оставалось лишь одно здание рудоуправления. Оно казалось высоким и горделивым, потому что стояло на возвышении.

Кали едва сровнялось к той поре тридцать. Получив назначение в Актас, инженер жаждал как можно скорее утвердить свое имя среди бывалых горняков… Он был одержим в начинаниях, не любил и не умел оглядываться по сторонам. Всякое встречное течение лишь раззадоривало его, бросало в новую схватку.

Разве дело только в Жаксыбекове? То было время больших перемен во всем крае. Несметные богатства таежного взгорья попали наконец на глаза поборникам индустриализации. С лихорадочной поспешностью принимались решения по скорому освоению открытых руд. К безвестному тогда Актасу тянули рельсовую ветку от Ускена. Союзное министерство цветной металлургии обновляло рудники. В штреки и забои опускали невиданные дотоле механизмы. Открыли курсы, где молодые казахи учились новым профессиям… Поблизости от подъемного ствола возвели обогатительную фабрику. В довершение заложили на Кумисте электростанцию.

А люди все прибывали по новой железной дороге, не ведая о том, что год-два тому назад здесь не слышали паровозного гудка. Взору приезжего человека открывался строительный муравейник. «Что здесь будет?» — спрашивали новоселы, страшась обилия подвод, машин, грохота моторов. «Говорят, город!» — поспешно отвечали новичкам слишком занятые мастеровые.

Мысль о городе с прямыми улицами, уходящими в тайгу или к речному побережью, с домами культуры, баней, музыкальной школой, яслями для малышей зародилась в голове мечтательного горного инженера, вдруг понявшего, что Актас — его судьба, престол для его неуемной души, будущая слава республики, жемчужина горнорудной промышленности…

Однажды, когда Кали Нариманович по служебным делам выехал в очередную командировку в Москву, он не поленился продлить путь до берегов Невы. Возвратился в свое лесное межгорье с группой молодых архитекторов. То были такие же одержимые, как он сам, градостроители. Парни совсем недавно окончили вузы и жаждали увидеть в камне и лесах свои дипломные проекты. Они готовы были целовать землю, на которой им разрешало местное начальство возвести по студенческим эскизам жилые дома, кафе, молодежные общежития, на перекрестке улиц — Дворец бракосочетания… Кали, считай, ровесник каждому из ленинградцев, подзадоривал их обещанием назвать дома культуры и проспекты именами их создателей: проспект имени Владимира Парыгина, Дом культуры горняков — Саши Якушенко, быткомбинат — Николая Поснова, набережная Краснобрыжего. Был такой среди энтузиастов, кучерявый веселый паренек с литейного. Он разработал оригинальный проект набережной Кумисты внутри города.

Приезжие ваятели, зачисленные в штат как бурильщики подземных глубин, трудились в Актасе без малого год. Парыгин и Поснов оставались еще на несколько месяцев. Сколько было за это время изведено пачек «Беломора», распито безалкогольных и не совсем таковых напитков. Целые фонтаны восторженных слов исторгнуты во славу будущего города!

Город рос, и все это видели. Ближние и дальние… Мало того: он обретал свой лик, стиль, непохожесть на другие населенные пункты, возникшие за последние десятилетия в республике.

Жаксыбекова на разные лады склоняли на областных совещаниях за увлечение не своим делом, посылали на его голову кары, нередко обрушивали их за всякие упущения в прямых заботах о добыче руд. Но наказать серьезно, тем более устранить с должности, не решались. Кали Нариманович при любых увлечениях умудрялся выполнить план по отгрузке сырья. Руда из Актаса шла богатая, обеспечивая успех дела у плавильщиков.