– Построим часовню из кирпича, – решил чиновник.

– Конечно, так надежнее будет! – поддержал чиновника, барин.

В этот момент в лесу громко хрустнула ветка, с шумом упало несколько шишек.

– Кто там? – нервно выкрикнул чиновник и зачерпнул пригоршню соли из кармана.

Священник перекрестил чащобу и забормотал свое: «Да воскреснет бог!»

Барин подобрал шишку:

– А вдруг, это медведь? – предположил он. – Всяко-яко, шишками отобьемся!

– Не пужайтесь, люди добрые! – вышел из-за деревьев старичок-лесовичок.

– Ты что за диво? – удивился чиновник, глядя на лапти старичка и корзинку, сплетенную из лыка.

Лесовик поклонился:

– Леший я!

Барин отступил, уронив шишку. Но священник собрался с духом и выступил вперед.

– Дорогой лесной дух, мы хотим выстроить часовню для защиты деревенских жителей от злых духов!

– И для того, решили срубить мои деревья? – ворчливо осведомился леший, переменяясь в лице.

– Мы пожалели деревья, – вступил в разговор, барин, отирая пот со лба.

Руки его тряслись от страха, но он преодолел себя и встал рядом с чиновником.

– А ну, тогда, ступайте к людям! – разрешил леший и поставил корзинку.

– Мы построим часовню из кирпича! – успел прокричать вслед старичку, чиновник.

– Вы видели его глаза? – поежился священник. – Будто жуки черные.

– И лицо, словно земля коричневая, – поделился своим впечатлением, чиновник, – вся в трещинах.

– А, что в корзинке? – заглянул в корзину, барин и обомлел. – Золото?

Он взял в руки самый обыкновенный золотой слиток.

– Нам это не сниться? – ущипнул чиновника, батюшка.

– Ой! – подпрыгнул чиновник.

– Интересно, какой банк он ограбил? – задумался барин.

– Ну и леший, – громко воскликнул священник, потрясенно глядя на товарищей, – он же золото на строительство часовни оставил!

Вскоре они вернулись в деревню, где в доме тетушек их с нетерпением ожидали художники. Ожидали, но не бездействовали. Они придумали и рассчитали не хуже любого архитектора, как должна выглядеть часовня.

Тетушка Анфиса и тетушка Лизавета заглядывая в здоровенные листы, которые художники, в обыкновении использовали для эскизов, давали свои советы, демонстрируя любовь к балясинам и инкрустациям.

– Грибы? – обрадовалась, увидев корзину в руках священника, тетушка Анфиса.

– Золото!

– Золото? – переспросила тетушка Лизавета. – В нашем лесу?

– В вашем лесу живет леший, – сообщил барин, – мы его встретили, а он нам золотые слитки подарил!

Тонечка проявив любопытство, взяла один слиток в руки, с сомнением покачала головой:

– Вначале надо бы проверить!

– Ничего нет проще, – заверил всех барин, – у меня в городе друг ломбардом владеет.

И с этими словами взял корзинку, собираясь на улицу, за руль своего автомобиля.

– Погоди-ка, – ухватил его за рукав чиновник, с подозрением вглядываясь в лицо барина, – а где гарантия, что ты вернешься, а?

– Ребята, давайте жить дружно! – прогудел батюшка.

– Позвольте! – возмутился барин, вырываясь из цепких рук чиновника. – Что за недоверие?

– Эй! – подал голос Джек, стараясь предотвратить назревающий конфликт, но барин уже дал в ухо чиновнику.

Чиновник увернулся, кулак барина прошел по касательной и чиновник боднул барина головой в живот. Барин сложился пополам, выронил корзинку.

– Смотрите! – закричала Тонечка, указывая на то, что высыпалось из корзины.

Джилл тоненько взвизгнула.

На полу валялись бледные поганки.

– Вот вам и золотые слитки! – с удовлетворением кивнул Джек.

– Подлость какая! – возмутился чиновник.

Устыдившись своего поведения, он протянул руку для примирения, но барин руку не принял, оскорбленный до невозможности…

11

Володя Соловьев никак не мог уснуть. Ворочался на матрасе, брошенном в гостевой комнате у тетушек, укрывался с головой от храпа соседей. Он спокойно продержался весь день и ничем не выдал своего состояния. Но ночью все сомнения будто выпрыгнули и заплясали перед его мысленным взором. Что ему делать? Как добиться внимания Джилл?

Володя повернулся на другой бок, поправил подушку и попытался представить девушку в легкомысленном платьишке, а не в брючном комбинезоне со строительными инструментами в руках.

Тихо потрескивала накалившаяся русская печка. За окном мягко сыпал октябрьский мокрый снежок, о котором, в обыкновении, деревенские жители говорили, с сомнением покачивая головами, мол, ляжет этот снег или не ляжет?!

Когда Соловьев все-таки задремал, уже где-то около пяти утра, ему приснилось, что Джилл открывает со скрипом окно, ступает босыми ногами на пол и начинает весело кружиться посреди спящих тел художников.

Совершенно обнаженная и немыслимо прекрасная.

– Джилл! – позвал он после завтрака, по дороге к реке.

Джилл отстала от нестройной толпы строителей и художников, внимательно посмотрела на Володю.

– Меня мороз по коже продирает, когда ты рядом, – пожаловался ей Соловьев.

– Я не ведьма! – категорично заявила Джилл.

– Дело не в этом, – промямлил Володя, смущаясь и краснея, – понимаешь, аж мурашки по спине ползут!

– Да ну тебя, в самом деле! – рассердилась Джилл и бросив Володю, устремилась вперед, догонять остальных.

Часовню строили всем миром. Особенно старался чиновник, приободрившийся после исчезновения белой ведьмы. По прежнему не доверяя ситуации, он таскал соль в обеих карманах и кутаясь в зимнюю куртку, оглядывался на водную поверхность реки, уже подернутую первым ледком, готовый к боевым действиям, если понадобится.

Слово свое он сдержал и в пустующем доме также велись ремонтные работы с тем, чтобы впоследствии открыть и избу-читальню, и небольшой домик культуры. Одним словом, все для всестороннего развития человека в сельской глубинке.

Барин также руководил стройкой, но простудившись и оглушительно чихая, всякий раз отодвигался, с неприязнью глядя на чиновника:

– По-моему, у меня аллергия на тебя! – заявлял он, так и не простив своего товарища.

Несколько раз на стройке объявлялась тощая особа с копной соломенно-желтых волос, багровым носом пьяницы и настолько визгливым голосом, что выдержать ее могли только хмельные люди.

Происходило это во время веселых деревенских плясок, что устраивал дед Пафнутий, любитель выпить, попеть русских частушек и поплясать. Дед являлся на стройку с гармонью в руках, растягивая мехи, он предлагал:

– А ну-ко?! – и щурился задорно.

Строители не выдерживали, подогрев себя вечными, как жизнь, глотками самогона из бутыли Бориса Юрьевича Беляева. Бутыль он всегда носил с собой, во внутреннем кармане куртки, а пополнял, где? Загадка! Впрочем, многие догадывались, где!

Тем не менее, вместе с плясунами появлялась и кикимора болотная, от ее визга закладывало уши, но маленькая ведьмачка всегда приходила на помощь. Легонько дунув, она заставляла кикимору исчезнуть.

Кстати говоря, художники остались в деревне, по собственному почину. Барин решил оплатить их труд, что было встречено с восторгом. Все-таки творческие люди в России не умеют да и не могут посвящать свое время еще и бизнесу, не умеют зарабатывать деньги. Наверное, это будет актуально в России во все времена. Творческий человек, как проклятие и мать рыдает над увлекшимся рисованием не в меру дитятей так, будто дитятя умер. Какое? Мать знает, ни хлеба, ни денег малеванием в нашей стране не заработаешь!

И это чрезвычайно напрягает, особенно, в тяжелые, наши времена, когда у власти оказались люди совсем не могущие установить в стране государственный строй.

Так и хочется гаркнуть в сторону Кремля, а где же государственность? Да и черт с ними, грамотами и медалями! Послать бы подальше пустопорожние речи о стабильности и доходности населения и взять бы за шиворот некоторых правителей да носом ткнуть в мшистые ступеньки столетних изб, дать послушать скрип рассохшихся половиц, истоптанных вдоль и поперек брошенными, одинокими русскими бабульками; пустить по давным-давно прогнившему деревянному мосту через речку и посмотреть, как ловко будут скакать власть имущие с плачем и воем по прогибающимся доскам, а ведь местные-то жители каждый божий день также скачут; поставить бы чинуш под капель протекающих крыш школ-девятилеток; заставить пройтись по чертополоху, выросшему на когда-то вспаханному, перепаханному полю.