– Эх, еще бы фотографии с конкурса! – сокрушенно покачал он головой.

– Будут! – заверила его завуч и помчалась вслед за Стебельковой.

10

В двери постучались, и в щель просунулась голова молодого ученого.

– Я вас слушаю, Андрей Алексеевич! – воскликнул с воодушевлением, Налимов.

Он знал, по-другому с учеными, преподававшими у него в школе, нельзя.

Ученые, что люди творческих профессий, что дети, как на подбор были легкоранимые и чрезвычайно обидчивые существа. Одним словом, люди с неустойчивой психикой.

Андрей Алексеевич пристально и испытующе посмотрел на Налимова.

– В лаборатории, – он показал глазами вниз, – я изобрел машину времени.

– Дорогой, Андрей Алексеевич, – встал Налимов, улыбаясь, – машину времени уже столько раз изобретали, право не удивительно, когда и вы объявили о своем триумфе.

– Как? – расстроился ученый. – Изобрели! Но кто? Кто меня опередил? Американцы?

Налимов пожал плечами, изображая недоумение, ох уж эти ученые, не знают элементарных художественных фильмов и произведений писателей-фантастов, а между тем года не проходит без новшеств, в сфере киноиндустрии на эту тему, не говоря уже о фантастических рассказах.

Налимов пришел вслед за ученым в подвальное помещение школы, переобуродованное под лабораторию. Пришлось потратиться, иначе заполучить некоторых светил наук ему нипочем бы не удалось.

В лаборатории Налимов бывал редко, он побаивался опытов и клевал носом под непонятные объяснения ученых, азартно исписывавших классную доску в попытке объяснить директору то или иное направление своих исследований, математическими или химическими, иногда физическими формулами.

Налимов ничего не понимал в точных науках, ближе всего ему была литература, и еще он обожал природоведение. В детстве Налимов каждый день вел дневник, в котором до пятнадцати лет одержимо указывал, какая температура воздуха за окном и рисовал солнышки или облачка, в зависимости от погодных условий.

– Ну, где же ваша машина? – встал в дверях лаборатории, Налимов.

– Как где? Да вот же она, перед вами! – воскликнул ученый, указывая на пустой белый стол на колесиках, сиротливо стоявший посередине большого, но полупустого помещения.

Налимов еще покрутил головой, не в состоянии понять, куда девалась остальная мебель, куда пропали шкафчики с колбами и прочей лабораторной ерундой?! Но ученый ждал ответа, напряженно глядя на директора.

– Отлично! – бодро сказал Налимов, добросовестно пялясь на идеально чистую столешницу.

– Что же делать? Я хотел запатентовать свое изобретение! – ученый неуклюже приблизился к Налимову и взял за руку, но Валентин Михайлович мягко высвободился, продолжая улыбаться, не хватало еще скорую психиатрическую вызывать, в панике подумал он, но виду не подал.

– Очевидно, меня опередили, – бормотал ученый, – но мы еще посмотрим, кто кого! Вот я возьму и скакну назад во времени, объявлю миру о своей машине времени раньше америкосов! Как вам такой вариант?

И он жутко расхохотался. Налимов попятился, но тут, ученый, склонившись к белому столу, чем-то защелкал и исчез вместе со столом…

Налимов моргнул, ошеломленно поглядел на опустевшую лабораторию и бросился бежать вверх, по лестнице.

Вслед ему раздался взрыв хохота. Налимов застыл на верхней ступеньке.

– Валентин Михайлович, мы вас разыграли! – радостно сообщил Андрей Алексеевич.

Налимов повернул обратно, спустился, недоверчиво вглядываясь в оживленные лица молодых ученых глядевших на него с детским восторгом.

И где они все прятались, подумал Налимов и поежился, чувствуя нарастающую обиду.

Лаборатория теперь была отнюдь не пустынна. Вся мебель, шкафчики вернулись на прежние места, и белый стол был тут же.

– Я не понимаю, – указал на мебель дрожащим пальцем, Налимов.

К стыду своему он никак не мог оправиться от шока.

– Фокус-покус! – хором прокричали ученые, и Налимову показалось, что вот сейчас они как первоклассники возьмутся за руки и поведут вокруг него хоровод.

– Но как? – вскричал Налимов и схватился за голову.

– С помощью зеркал! – торжественно сияя гордым взглядом, произнес Андрей Алексеевич.

– О, боже! – выдохнул Налимов и, не слушая путаных объяснений ученых, ринулся вверх по ступеням лестницы.

– Я спешу на обед! – вырвался он от них во двор школы, прыгнул за руль своей иномарки и дал газу.

Чтобы успокоить нервы, он, поставив машину возле дома, на место постоянной стоянки, отправился в рюмочную.

Его приятели, актеры драматического театра, усатый, долговязый в вязаной шапочке и толстый в очках, уже были тут.

Без слов подвинулись за круглым столом, уступая место еще и Налимову, взявшему свободный стул от соседнего столика. За столом сидел еще один человек, небритый, угрюмый и очень худой пьяница.

Налимов прислушался.

– Чем же ты питаешься? – ласково спрашивал усатый, подкладывая худому на тарелку кусочки нарезанной колбасы.

– Нахожу остатки овощей на опустевшем рынке, – вздохнул пьяница, – подбираю капустные листья, собираю закатившиеся под прилавки картофелины.

– А живешь на улице? – спросил долговязый и потрогал шапочку на голове.

– Живу в заброшенном доме, развожу огонь в печи и в котелке варю похлебку.

– Разреши тебе не поверить, – усомнился усатый, – разве в России есть заброшенные дома? Мне кажется, эти русские родную мать продадут в рабство лишь бы причередить себе ее кособокую хибарку.

– Погоди-ка, – сдернул очки, толстый, – почему ты говоришь: «эти русские»? Разве сам ты не русский?

– Я – цыган! – с вызовом ответил усатый и уставился на своих приятелей.

Долговязый раскрыл рот от удивления, но толстый не сдался:

– Как же ты можешь быть цыганом, если у тебя волосы русые и нос картошкой?

– Что же я, по-твоему, и цыганом не могу побыть? – обиделся усатый.

Толстый махнул рукой и посмотрел на пьяницу, под шумок уже прикончившего всю колбасу на тарелке. Толстый милосердно ссыпал ему свою порцию закуски.

– Так что же там с заброшенными домами? – напомнил он ему.

– Бывают заброшенные дома, еще как бывают, – оживился пьяница, – особливо, на окраинах города, в старых районах, где алкашня живет да полоумные бабки. Бабки помирают, алкашня помирает, дома остаются ничейные!

Выразительно посмотрел он в недоверчивые лица собутыльников.

– Как же ты без денег живешь? – продолжал допытываться толстый.

– Деньги – зло, а кто придумал их, пускай жарится в аду! – горячо вскричал пьяница. – Я зарабатываю. С утра нанимаюсь к «черным» на рынке. Товары перетаскиваю, фуры с арбузами разгружаю. Руки после трясутся так, что меня принимают за перепившего ханыгу.

– Платят тебе? – осведомился усатый.

– А то, как же, каждый день фунфырик или пол-литра водки отпускают! – выпрямился пьянчужка.

– Стало быть, ты им дешево обходишься, наверное, рады тебе «черные» хозяева жизни? – горько усмехнулся усатый.

– Я – ценный для них, работник! – подтвердил пьяница, кивая.

– Да, – сказал усатый и заметил Налимова, – будем знакомы!

Протянул он руку через весь стол. Долговязый снял шапочку, а толстый сдернул очки.

– Так ведь мы знакомы, – заявил Налимов, в испуге глядя на приятелей, – вы – актеры нашего городского драматического театра.

– Ох уж, это бремя славы, – засмущался усатый.

Толстый надел очки, а долговязый шапочку.

– За театр! – торжественно предложил тост, усатый.

Актеры встали, пьяница поспешно подскочил, присоединяясь и Налимов, поставив купленную в баре, бутылку водки на стол, поднялся на ноги.

11

Налимов проверял почту трижды в день, утром, когда спускался с пятого этажа на улицу; днем, когда поднимался на обед и вечером, когда возвращался с работы. И хотя ему никто не писал, все мыслимые и не мыслимые корреспонденты давным-давно перешли на электронный вид общения, все равно, Налимов тщательно перелистывал ежедневные рекламные газетки, что ему подкладывали в почтовый ящик неутомимые распространители. И однажды, Валентин Михайлович раскрыв газету заметил, как немедленно оттуда выпал длинный конверт – письмо от дочери, покинувшей город вместе с мужем и устроившейся еще лет десять назад, в деревне. Названия поселения, где жила дочь, Налимов не смог вспомнить, также, как и почерк дочери, однако обратный адрес был указан на конверте.