Быстро поправился он и, сложив губы трубочкой, свистнул:

– На фиг! Она останется здесь!

– Это моя дочь! – рассердилась Валентина. – Она школьница, пошла в девятый класс! И, что значит, на фиг? Бессовестный ты человек, я люблю свою дочь, она – моя семья! А ты, на фиг?

– У нас еще и кот есть! – сунула под нос Налимову пушистого кота, Марина.

– Кошек не люблю, они гадят и противно пахнут! – отшатнулся Налимов.

– И кота на фиг? – поинтересовалась Марина.

– На фиг! – свистнул Налимов, упираясь спиной в двери.

– А может, это вас надо послать на фиг? – спросила серьезно девочка.

Налимов растерялся и поглядел на девочку. Она не преминула насмешливо высунуть язык:

– А торт у нас уже есть и, между прочим, мамин любимый, шоколадный! И разрешите полюбопытствовать, мистер обжора, на сколько лет вы старше моей матери?

– На сколько? – машинально переспросил Налимов, прижимая к груди йогуртовый торт и бутылку шампанского. – Если тебе лет сорок.

– Сорок исполнилось сегодня, – кивнула Валентина.

– То, – он неуверенно взглянул на женщину и выскочил за дверь.

Вслед ему раздался насмешливый хохот Марины:

– Очнись, дедуля!

Налимов прыгнул за руль своей иномарки, но торт с шампанским не позабыл аккуратно положить на соседнее сидение автомобиля.

Долго глядел на ярко освещенные окна квартиры Валентины и наконец, фыркнул:

– Вот и ладно, вовремя ситуация разрешилась.

В тот же день, у себя дома, он съел йогуртовый торт и выпил все шампанское.

8

Ночью Налимову снился сон.

Ему снилась полутемная контора, где он за гроши вкалывал обыкновенным писцом. Тщательно выводил буквы и слова, переписывая набело чьи-то каракули.

Почерк у него был каллиграфический. Он использовал остро заточенное перо и чернильницу. Отец Николай Проскудин был тут же. Добродушный и веселый управляющий, однако, какой-никакой, но начальник над Налимовым, не успел Валентин Михайлович удивиться этому обстоятельству жизни, как дверь распахнулась и вошла она, Валентина, одетая весьма элегантно и богато. В глазах ее блестела гордость и понимание всей значимости своего положения.

– Эй, человек! – властно позвала она, указывая кружевным зонтиком на Налимова. – Ступай во двор, помоги барину, живо!

И Налимов, чувствуя робость и одновременно восторг в душе, склонился в низком поклоне перед красивой хозяйкой, послушно выскочил прочь, из конторы.

На улице, узкой и окаймленной с обеих сторон белыми трехэтажными домами, он огляделся. Дамы, вышедшие на прогулку, в строгих длинных платьях, прикрываясь легкими зонтиками от солнца, парами, неторопливо прогуливались по деревянным тротуарам.

Мимо пронеслась карета с откидным верхом и два господина, приподняв над головой шляпы, поклонились хозяину Налимова и мужу хозяйки.

– Долго ли ты собираешься, рот разевать? – спросил он у Налимова и указал на корзинки, аккуратно прикрытые крышками.

Корзинки, одна подле другой, громоздились у его ног.

– Погрузи-ка все это! – и указал на место позади кареты.

– Смотри, укрепи, как следует! – раздраженно велел хозяин, он же Щербаков Павел Иванович.

Налимов бросился исполнять.

– Папенька, – выпорхнула с крыльца конторы Марина, она же Хавронья и засмеялась, демонстрируя отцу перепачканные чернилами пальцы, – полюбуйтесь, как я ручки свои испачкала.

– Милая ты моя! – залюбовался Щербаков, разнежившись, но заметив остолбеневшего Налимова, строго прикрикнул:

– Человек, знай свое место!

И Налимов, поспешно поклонившись, взялся за корзины.

Валентин Михайлович проснулся с бьющимся сердцем. Долго глядел в потолок, наблюдал за сумеречными тенями, двигающимися хаотично и непредсказуемо по всему пространству темной комнаты.

Наконец, вздохнул и, стараясь избавиться от ясности увиденного сна, сел, глядя перед собой.

– А, что если ученые изобретут прибор, способный вернуть память о прожитых жизнях? – потрясенно промолвил он. – Ведь этак можно будет не составлять завещания, не маяться с предприимчивыми детками, зачем, все равно мне же и отойдет!

И он оглядел свою комнату придирчивым взглядом.

– Впрочем, экономика, религия, всякие моральные ценности полетят тогда к чертовой матери! Человек умер и, родившись на соседней улице, возвратился к себе домой. Но тут возникает вопрос, – вскочил Налимов, подходя к окну, – если Щербаков был богатеем в прошлой жизни, к тому же, женатым на Валентине, а я всего лишь бедным писцом, слугой его, то должен ли я, снова становится его слугой и должна ли Валентина опять выйти за него замуж?

Не в силах разрешить данного вопроса, Налимов прошел на кухню.

Накромсав колбасы в шипящую сковородку, добавив с десяток яиц и заварив чаю, он решительно намазал сливочным маслом кусок хлеба:

– А все-таки есть бог на свете! – вспомнил он о бедственном положении Валентины.

Припомнил ее не богатую теперь квартиру и засмеялся, с чувством глубокого удовлетворения оглядывая свою кухню, отделанную, как впрочем, и все в квартире Налимова, под евроремонт, то есть с применением модных белесых обоев, пластиковой, ненадежной, но зато такой «модной» мебели и прочей бездарщины нынешнего века. Но Налимов, не чувствуя никакой ущербности своего бытия, смеялся тихим, насмешливым хохотом, перечисляя в уме и дорогую иномарку, стоявшую под окнами его дома, и хорошую зарплату, и всякое отсутствие детей, то есть дочери, поправил сам себя, Налимов, наморщив лоб, принялся вспоминать и дернулся, едва не пролив чай, получалось его собственная, родная дочь была ничуть не старше Валентины.

И тут раздался телефонный звонок. Сотовый телефон заходясь в мяукающей мелодии, которая нормального человека свела бы с ума, надрывался в кармане пиджака Налимова, в прихожей.

– Я слушаю!

– Извини, что так поздно беспокою, – раздался в трубке голос Щербакова, – но ты не мог бы поподробнее рассказать мне о своей бывшей подружке, помнишь, мы столкнулись с ней у твоего дома?

Сделал паузу Щербаков.

– Паша, ты семейный человек! – напомнил Налимов.

– Да, знаю я, – с досадой ответил Павел Иванович, – но понимаешь, не идет она у меня из головы.

– Это потому что вы были женаты в прошлой жизни! – сказал Налимов.

– Что?

– Да так, прости, ничего, – вздохнул Налимов, – а я предложение ей делал.

– И как? – напрягся на том конце виртуального провода, Щербаков.

– Никак, отшила она меня!

Щербаков долго молчал. Налимов слышал его тяжелое дыхание.

– Ты там заснул, что ли, Павел Иванович?

– Любишь ты ее, Валя?

– Не-а, просто меня священник с толку сбил, убедил, дескать, прояви порядочность, будь человеком и все такое! – с жаром, воскликнул Налимов.

– Стало быть, не любишь? – наседал Щербаков.

– Любишь, не любишь, – рассердился Налимов, – устроил тут!.. Не знаю, зачем я к ней попёрся, переел, наверное!

– Прости! – выдохнул Щербаков, – я и забыл, что имею дело с тобой!

– Да уж, – с достоинством, вспоминая про тяжелые корзинки из сна и свою услужливость, произнес Налимов и добавил, – я ей ничем не обязан!

– Кто она по профессии, где работает, где живет? – продолжал допытываться Щербаков. – Расскажи, дальше я сам!

Налимов выложил информацию, распрощался с мэром, и в два счета прикончив яичницу, повалился спать. Больше ему ничего не снилось.

9

В кабинете, за своим столом Налимов раздраженно листал небольшую коллекцию старых классных журналов.

– Валентин Михайлович! – сунула нос в щель двери очкастая педагогиня, в бардовом костюме с длинной юбкой и приталенным в талии, пиджаком. – Ребята закончили прополку!

– Пойдем, посмотрим!

Позади обширного здания школы располагался огород. Налимов, в течение многих лет заставлял школьников трудиться над грядками картошки, морковки, свеклы, капусты.

За этот огород Налимов получил множество почетных грамот, потому как мало кто из директоров городских школ занимался чем-то подобным.