Как ни велики были потери арабского войска, все же оно намного превосходило объединенные силы абазгов и картлийцев. Смертельно раненный зверь опаснее вдвойне — ему уже ничего другого не остается, как только подороже продать свою жизнь. Крадучись, подобрались на рассвете картлийцы и абазги к лагерю врага; он не охранялся, из него доносились стоны и мольбы о помощи. Мусульманские воины просили Аллаха смилостивиться над ними, проклинали войну и этот чужой край, где им приходится умирать. Внезапное нападение невесть откуда появившегося войска внесло в стан арабов панику. Отчаянные попытки Сулеймана и начальников отрядов сплотить воинов ни к чему не привели. Это был не бой, а истребление. Картлийцы и абазги вымещали на воинах Сулеймана накопившуюся годами ненависть к чужеземным поработителям. Богумил и Зураб не чувствовали того упоения боем, который присущ настоящему воину, лицом к лицу схватившемуся с достойным противником, они истребляли врагов в силу суровой необходимости, как земледелец истребляет саранчу. Гуда, как и они, деловито выполнял привычную работу, его лук беспрерывно то сгибался, то со звоном разгибался, посылая смертоносные стрелы, а когда колчан опустел, Гуда взялся за меч. Мириан и Арчил тоже не испытывали боевого пыла от своей кровавой работы, Федор же рубил врагов с озорством. А черный, как жук, приземистый и очень широкоплечий нахарар Тачат кромсал арабов с застывшим на лице выражением свирепой радости — он наслаждался местью за поруганную и растерзанную Армению, за свой разгромленный и сожженный удел, за племянника Арута.

Для Леона это был первый бой, если не считать поединка с Гасаном. Вначале он придерживался приемов, выработанных правилами мечевого боя, но вид крови опьянил его; он крушил врагов, руководствуясь старым правилом: если хочешь, чтобы у тебя не было врагов, уничтожай их.

Но не все арабские воины были больны, не все поддались панике и покорно предали себя воле Аллаха. Отдельные разрозненные кучки их сражались с ожесточением обреченных; особенно упорное сопротивление оказали кельбиты. Смертельно раненный зверь был еще силен, острые когти его перебитых лап опасны. Один из таких когтей в предсмертной судороге вонзился в живое тело картлийского войска и нанес ему тяжелую рану.

Бывает так: в прогоревшем костре вдруг займется какой-нибудь сук и оживит его ненадолго ярким пламенем. В догорающем костре битвы картлийцев и абазгов против арабов такой вспышкой стала кровавая свалка вокруг Мириана и Арчила. Зеид собрал уцелевших и ринулся на них. Он решил: раз Аллаху угодно, чтобы они покинули этот мир, так пусть покинут его и картлийские правители. Это из-за них мусульмане отправились в несчастный поход на Анакопию. Зураб и Богумил увидели, что Мириан и Арчил окружены и едва отбиваются от многочисленных кельбитов; богатыри напролом бросились им на помощь, пробивая себе дорогу мечами. За ними поспешил Гуда. Однако они опоздали: Зеид успел ударить Мириана копьем в бок, но в тот же миг его голова с оскаленными зубами покатилась — ее снес Зураб; Богумил же выбил из рук другого кельбита секиру, которую тот занес над Арчилом, и дал ему такой пинок ногой, что кельбит свалился замертво; сам Арчил не мог защищаться, потому что поддерживал брата, тяжело повисшего на нем. Зураб прикрыл их собой. До этого Гуда бился хладнокровно и расчетливо, но сейчас он рассвирепел. Богумил и Зураб тоже были неистовы в своем гневе. Но кельбиты не уступали им в злобе. Увидев, что картлийские правители и их защитники в большой опасности, Леон и Федор со своими воинами ураганом налетели на кельбитов и перебили их всех до единого. Сопротивление последней группы арабов было сломлено. Картлийцы и абазги беспощадно довершили разгром арабского войска. Лишь небольшой части его во главе с Сулейманом удалось спастись бегством. Тридцатипятитысячная армия мусульман, осаждавшая Анакопию, перестала существовать. В этой жестокой битве трехтысячное войско картлийцев и абазгов, потеряв лишь шестьдесят воинов, одержало блистательную победу. Крылатая весть о ней разнеслась по всей Картли и Абазгии. Помчались гонцы и в далекий Константинополь.

Тяжелое ранение Мириана омрачило радость победы. Его бережно несли на носилках. Иногда ему становилось лучше. Лекарям даже казалось, что он начинает поправляться, но потом снова наступало ухудшение и тогда войско останавливалось на несколько дней, хотя все стремились быстрее попасть в Анакопию. Одну из таких вынужденных остановок по просьбе Мириана сделали возле светлоструйиой реки Гумисты. Здесь Мириану легче дышалось. Он хотел продлить ощущение прохлады и покоя. Рана почти не болела, но на запавших щеках у него горел нездоровый румянец, а глаза лихорадочно блестели. Возле него неотступно находился Арчил. Мириан услышал топот коней и оживленные голоса.

— Что там? — спросил он.

— Посланец императора, — ответил ему один из служилых людей.

Мириан с помощью Арчила и подоспевшего лекаря приподнялся. Он увидел важного сановника, приближающегося к нему в сопровождении нескольких воинов в золоченых латах, какие носила стража Палатия. За ними шли Леон и Федор.

— Говори, зачем послан, — потребовал Мириан, видя, что посланец императора нерешительно замялся перед ним.

Сановник низко поклонился, что было не в обычае палатийской знати.

— Наш Божественный император повелел мне так сказать тебе от своего светлейшего имени: «Бог даровал тебе победу, а я дарю корону». С этими словами сановник взял у одного из своих спутников золотую корону и, став на колено, торжественно протянул ее Мириану. Тот бережно принял ее, надел на себя.

— Большей награды еще никто не удостаивался, — сказал он. — Передай Божественному императору Льву мои слова, которые говорю как перед богом: ты дал мне корону, а взамен приобрел мою жизнь и преданность.

Мириан снял корону и передал ее брату, потом обессилено откинулся на подушки и устало закрыл глаза. Арчил сделал знак всем удалиться. Когда люди отошли, он увидел устремленный на него взгляд брата.

— Как ты понимаешь это? — Мириан кивнул на корону.

— Это достойная награда и...

— И знак того, что император признает восстановление нашего царства, — докончил Мириан.

— Под рукой Ромейской империи, — добавил Арчил.

— Пока... Дальше, брат мой, тебе придется самому... Моя жизнь и преданность императору... — Мириан иронически усмехнулся, продлятся недолго, тебя же мои слова ни к чему не обязывают... — Заметив протестующий жест брата, Мириан просто сказал: — Нежилец я. На тебя все наше дело остается... Вели продолжать путь. Надо торопиться.

9

Картлийцы несли Мириана на плечах; шли осторожно, боясь оступиться и невзначай встряхнуть носилки. Леон, Арчил, Федор и Зураб ехали пообочь. Предупрежденные гонцами, анакопийцы высыпали навстречу печальному шествию; их было много, так как, население города-крепости уже вернулось из лесов. Они выстроились по обе стороны дороги, ведущей в крепость от начала подъема до ворот; провожая взглядами носилки, перешептывались: жив ли царь? Говорят — плох. Упаси бог от несчастья! Не так хотелось анакопийцам встретить победителей, но рвущуюся из сердец радость встречи со своими воинами, среди которых были их сыновья, братья, отцы, приходилось сдерживать из уважения к печали картлийцев.

У ворот Мириан очнулся и приказал остановиться; он приподнялся на носилках и окинул взглядом крепостные стены, главную башню, осажденную мальчишками, посмотрел на народ, погладил приникшую к нему Гурандухт, затем, собравшись с силами, произнес:

— Анакопийцы, бог дал нам победу над жестокими врагами. Почему же вы не радуетесь? Прочь уныние! Вы видите, я живой и я с вами, дети мои! Веселитесь!..

Анакопийцы и воины ответили царю восторженными возгласами. Ободренные словами Мириана, люди бросились обнимать победителей. Хрисула повисла на шее Богумила и со слезами радости, не стесняясь людей, целовала его. Богатырь подхватил Хрисулу, да так и вошел в крепость, неся ее на руках. Зураб и Гуда посмеивались: не ожидали они от своего сурового друга столь откровенного проявления нежности. Леон тоже улыбнулся. Он посмотрел на Гурандухт, взгляды их встретились. Как ни была царевна опечалена состоянием отца, он все же уловил промелькнувшую в ее глазах радость. «Значат, думала, ждала».