— Никогда! — гордо ответил Евстафий.

— Выньте ему глаза. Пусть он не увидит своего Ису, — бросил Сулейман телохранителям.

Евстафия поволокли на муки, на смерть. Поостыв, Сулейман сказал своим приближенным:

— Проклятые кяфиры! Они показывают, будто у них большие запасы продовольствия. Они думают, что, узнав об этом, я сниму осаду. — Он зло рассмеялся. — Кяфиры меня не обманут. Раз они стараются убедить нас в том, что у них много мяса, значит, у них его нет. Но вид засыпающей форели, которую все еще держал в руках воин, смутил Сулеймана. Он был достаточно умен и опытен. Значит, из крепости есть выход и осажденные свободно пользуются им; они даже выходят на рыбную ловлю. Сулейман заскрежетал зубами. Снова штурмовать эту проклятую крепость — значит положить у ее стен несколько тысяч своих воинов и притом без твердой надежды взять ее, а уйти ни с чем означало, навлечь на свою седую голову гнев наместника.

— Приказываю собрать все отряды. Через пять дней будем штурмовать Анакопию день и ночь, пока у кяфиров от усталости не выпадут мечи из рук.

На третий день, когда отряды стали стекаться в лагерь, к Сулейману пришел его врач Гусейн и замялся, не решаясь к нему обратиться. Тот заметил это.

— Милостью Аллаха, сегодня я здоров, — сказал Сулейман.

Хаким бросил нерешительный взгляд на присутствующих. Сулейман понял: врач хочет сообщить ему нечто такое, что не должно дойти до ушей других.

Сулейман махнул рукой.

— Разрешаю вам удалиться.

Все поспешили разойтись, полагая, что Гусейн будет лечить старые раны их начальника.

— Лев пустыни, умерло несколько воинов, — тихо сказал врачеватель.

— Умершие от ран, полученныю в бою за веру, также попадут в рай, — спокойно ответил Сулейман.

— Но они умерли не от ран...

Гусейн явно боялся говорить. Сулейман нахмурился.

— А от чего? Надеюсь, на этот раз Аллах уберег воинов от дурного меда?

— Меда они больше не ели... Они умерли от желудочной болезни... Есть еще больные.

Сулейман вскипел.

— Лечи их! На то тебя и вразумил Аллах.

— Одного, двух десяток я могу вылечить, но если заболеет половина, или, не приведи Аллах, все войско...

Сулейман медленно встал, до него дошел страшный смысл сообщения врачевателя. Он схватил его за грудь, и, притянув к себе, оказал:

— Если умрет еще хоть один воин, я прикажу повесить тебя вверх ногами. Собери своих помощников и лечи больных. Иди.

Сулейман не на шутку встревожился. Он понимал: врачеватель не стал бы беспокоить его по пустякам. Гусейн, боясь навлечь на себя его гнев, конечно, преуменьшил число умерших. Во время вечернего намаза Сулейман горячо молился, призывая Аллаха отвести от храброго мусульманского войска новую напасть, но молитва его не успокоила. Он лег спать в самом скверном расположении духа и всю ночь проворочался с боку на бок. Утром, едва рассвело, он вызвал Гусейна. Тот пришел усталый, с тенями под глазами, по всему было видно, что хаким не спал. — Ну? — нетерпеливо бросил Сулейман.

— Лев пустыни, умерло еще несколько... и еще заболели... — пролепетал Гусейн, бледнея. Он не посмел сказать, сколько воинов недосчиталось войско за эту ночь. Хаким боялся не за себя. Он уже твердо знал: войско постигла большая беда.

Сулейман похолодел, он догадывался, что означают эти «несколько» и «еще заболели». Лев пустыни не решался выйти к начальникам отрядов, которые собрались у его палатки, и понимал, что их громкие взволнованные слова явно предназначались для него.

— Беда пришла в наш лагерь...

— Аллах отвернулся от нас...

— У меня в эту ночь умерло двенадцать воинов...

— А в моем отряде — десять, многие больны.

— Это абазги наслали на нас порчу...

— Мы все здесь околеем...

— Уходить надо с этой проклятой земли...

— Уходить, пока не поздно...

Сулейман знал законы войны; он умел подавить панику, охватившую войско, и снова бросить его в бой, но здесь перед ним был враг невидимый, враг страшный и неумолимый. Против этого врага старый военачальник был бессилен. Он понял: войско ропщет, и если он не уведет его отсюда, оно само разбежится. Гордый Лев пустыни, непобедимый Сулейман ибн-Исам сдался невидимому врагу...

8

— Уходят!.. Агаряне уходят!..

Этот возглас дозорного заставил анакопийцев подняться на крепостные стены. С удивлением и радостью они увидели, что арабы свертывают свой лагерь.

— Спешат. Что у них случилось? — недоумевал Леон.

Более опытный в житейских и воинских делах Мириад с сомнением покачал головой.

— А не хотят ли саркинозы выманить нас из крепости? Не скрывается ли где-нибудь поблизости часть их войска? Прикажи своим, эристав Леон, пусть осмотрят окрестности и проследят, куда направляется мусульманское войско.

Федор с готовностью вызвался идти с дозорными.

— Будь осторожен. В бой не вступай, — предостерег Леон, отпуская брата.

Меж тем арабы отряд за отрядом потянулись в ту сторону, откуда пришли. Их поспешный уход походил на бегство. Анакопийцам оставалось лишь строить на этот счет различные догадки. Крепостных ворот не открывали — остерегались какого-нибудь подвоха. В полдень от Федора прискакал гонец. Это был один из тех воинов, которые сопровождали Леона в Собгиси.

— Апсха, мусульмане дохнут, как мухи! — возбужденно сообщил он. Мириан перекрестился.

— Бог услышал наши молитвы и покарал поганых! — торжественно проговорил он, но тут же озабоченно посоветовал Леону: — Ворота не открывайте, дабы люди не ходили туда, где стояли враги. Болезнь может перекинуться на наших воинов.

Шкуакуа, однако, настояла на том, чтобы ее выпустили. Знахарка отправилась к тому месту, где был вражеский лагерь. Там она нашла то, что искала. Поза, в какой лежал облепленный синими мухами непогребенный араб, и кровавые следы его желудочной болезни сказали ей больше, чем мог бы сказать он сам, когда был еще живым.

— Плоды моей земли не пошли тебе впрок. Ты ел их незрелыми и пил плохую воду, — бормотала старуха. — Ты пришел к нам грабить и убивать, а нашел свою смерть. Где ты, мать этого несчастного? Ты не дождешься своего сына — его наказали духи гор.

Шкуакуа закидала труп ворохом сухих веток и дровами; она раздула в неостывшем еще пепелище тлеющие угли и поднесла огонь к куче хвороста; взметнулось рыжее пламя. Знахарка ходила вокруг погребального костра и шептала заклинания:

— Гори, огонь, ярко, гори, огонь, жарко; ты — согревающий, ты — очищающий, ты и добрый, ты и грозный. Будь к нам добр, к врагам — грозен. Сожги врага, очисти нашу землю. Пусть с твоим пламенем и дымом враг изойдет в небо вместе со своей хворью...

Второй гонец примчался лишь на следующее утро. Федор сообщал, что арабы уже миновали Келасури и идут по земле Эгриси. Но куда оно могло уйти от врага, которого несли в себе тысячи его воинов? Когда же Федор сообщил, что арабское войско остановилось, не в силах тащить с собой всех больных, Мириан с посветлевшим лицом сказал своим воинам:

— Настал час возмездия! Пойдем и сразимся с губителями веры Христовой. Их войско все еще велико против нашего, но коли захочет бог, один наш воин обтратит в бегство тысячу, а двое — две тысячи.

Тадзреулы ответили с воодушевлением:

— Веди нас!

— Отомстим за Картли!

Леон оставил Анакопию на попечение Ахры.

— Береги царевну Гурандухт, — сказал он ему на прощание.

Мириан, Арчил и Леон спешно повели воинов по следам врага, а был он, этот след, ужасен. Стаи воронья разлетались с растерзанных ночным зверьем трупов арабов, тошнотворный запах тления — тяжелый и густой в неподвижном знойном воздухе — сопровождал трехтысячное войско Мириана и Леона всю дорогу. К вечеру следующего дня их встретил Федор. Он почернел, осунулся, но был возбужден и рвался в бой.

— В стане агарян царит уныние, — сказал он. — Войско не может двигаться дальше. Сейчас как раз время напасть на него.

— Мы затем и пришли, — сказал Мириан.