— Положите меня рядом с ним, — сказал он.

— Ты ведь только ранен, — возразил Богумил.

Старый рыбак покачал головой.

— Больше всего я боялся утонуть. — Он слабо улыбнулся. — Я кончил свою жизнь так, как хотел.

Янакис обвел взглядом свою поредевшую ватагу.

— Кучкан! — позвал он одного из рыбаков, — все, что я знал, передал тебе. Ты будешь хорошим вожаком рыбаков... Не ходите в море при южном ветре... — Старик глубоко вздохнул и откинулся на спину. Кучкан закрыл ему глаза. Рыбаки склонили головы; Зураб, Богумил и Гуда сняли шлемы. Тачат принес на руках своего племянника и положил его рядом со всеми. Он тоже снял шлем. Католикос Табор и архиепископ Епифан стали отпевать погибших. Абазги, картлийцы, апсилы, ромеи и армяне лежали, словно братья. Они и были братьями; их породнила кровь, пролитая в общей борьбе за Анакопию.

4

Арабы больше в этот день не атаковали. Они тоже занялись погребением трупов своих воинов. Но на следующий день штурм возобновился; он протекал столь же ожесточенно, как и накануне, но анакопийцы отбились и на этот раз. Отчаявшись взять город-крепость, Сулейман приказал сжечь его. Арабы стали пускать в Анакопию тысячи огненных стрел; небо было исполосовано их дымными следами, но в городе не оказалось пищи для огня. Возникшие местами небольшие пожары быстро погасили. Сулейман приказал прекратить атаки и перейти к планомерной осаде крепости; он надеялся взять ее защитников измором. Арабские дозоры день и ночь объезжали Анакопию, следя за тем, чтобы ни из нее, ни в нее не проникла даже птица. Но это была невыполнимая затея. С юга и северо-запада стены Анакопии были у них на виду, зато скрытые подходы к ней по ущелью реки Апсары, в особенности с севера, со стороны обрывов и дремучих лесов, заставили Сулеймана выставить здесь цепь сторожевых постов. Отправляясь на эти посты, арабские воины прощались с товарищами, потому что знали: не все вернутся живыми и невредимыми; те, кто возвращался, со страхом рассказывали, будто сами скалы, деревья, кустарники посылали в них убийственные стрелы. Абазгские лучники, как лесные духи, были невидимы и неуловимы.

Отряды арабов шныряли по окрестностям в поисках абазгов и продовольствия. Но поселения были безлюдны и пусты. Абазги ничего не оставили врагу и сами как сквозь землю провалились. Пришельцы уходили ни с чем. Но однажды один из отрядов кельбитов, которым командовал Зеид — преемник злосчастного Юсефа, наткнулся на нетронутую пасеку. Воины выкурили из дуплянок пчел и взяли много меда. Они сложили его в козьи мехи и ушли. Едва скрылся последний араб, как из кустов выползли два абазга. Это были старые друзья и вечные спорщики — Пшкач и длинноносый Мкан. Поведение их было странным. Вместо того, чтобы горевать по поводу разгромленных дуплянок и проклинать врагов, старики, похоже, были довольны.

— Мы не зря потрудились, Пшкач? У меня до сих пор кости болят. Сколько мы перетаскали этих дуплянок со всех пасек!

— Ты скрипишь, как старое дерево, — ворчливо сказал Пшкач. — Ради такого угощения мусульманам разве не стоило потревожить наши старые кости?

— Ты прав, мудрый Пшкач. Долго они будут помнить наше угощение.

Старики беззвучно рассмеялись и, как ящерицы, шмыгнули в кусты.

Арабы вернулись в лагерь, по-братски поделились своей добычей с другими воинами. Кельбиты разламывали соты и ели с лепешками пахучий золотистый мед, ели и благодарили Аллаха за счастливую находку. Самые полные соты Зеид отобрал и понес Сулейману. Пусть и он отведает знаменитого абазгского меда.

— Лев пустыни, мои воины принесли много меда, — раболепно кланяясь, сказал Зеид, держа серебряный поднос с отборными сотами.

Левая бровь Сулеймана поползла вверх.

— Ты, хочешь усладить мои уста медом, чтобы, я забыл спросить тебя о том, за чем посылал? — холодно проговорил он. — Где скот, где пленные?

— Мы не нашли скота, но мы его найдем, Лев пустыни, — ответил Зеид и покачнулся. Странное ощущение овладело им. Голова у него закружилась и его стало клонить к земле; поднос в руках Зеида заколебался, язык начал заплетаться: — Прикажи, Лев пустыни, ты только прикажи... Я пригоню тебе стадо абазгов...

— Что?! — Сулейман вскочил.— Ты пьян! Как ты смел осквернить уста богопротивным налитком!? — закричал он на ошалевшего Зеида. — Ты забыл, что сказано в коране: «Капля вина принесет тебе вред!» Сулейман хлопнул в ладоши. Два громадных телохранителя предстали перед ним, готовые обрушить его гнев на преемника Юсефа. Зеид выронил поднос. Видит Аллах, он и капли вина не брал в рот, но земля и небо вертелись у него перед глазами как сумасшедшие; а его желудок вот-вот вывернется наизнанку. Сулейман с отвращением смотрел на него. Суровый старый воин и ярый мусульманин готов был простить Зеиду безуспешные поиски скота, в котором нуждалось его голодное войско, но то, что тот упился до скотского состояния, привело его в бешенство. Он отдал было приказ исполосовать спину Зеида плетьми из кожи носорога, но тут к нему подбежал старый хаким Гусейн. Он молитвенно сложил руки и торопливо заговорил:

— Я, ничтожество перед твоей тенью, прошу, выслушай меня.

Сулейман знал, что Зеид земляк его лекаря и думал, тот станет просить за него. Он ценил Гусейна за искусное врачевание, но не любил отменять свои решения.

— Разреши мне посмотреть Зеида.

Не ожидая согласия Сулеймана, хаким откинул за волосы голову Зеида; он увидел посеревшее лицо в холодном поту и неподвижные расширившиеся зрачки.

— Что ты ел, несчастный? — спросил врач.

Зеид что-то бессмысленно бормотал, икал и держался за живот. Внезапно его вырвало. Сулейман и телохранители брезгливо отпрянули, хаким же невозмутимо стал рассматривать содержимое желудка Зеида.

— Нет, мусульманин не осквернил себя вином, — уверенно сказал он и задумался. Взгляд его остановился на валявшихся в пыли сотах.

— Мед!.. Ты ел мед? — спросил он.

Зеид промычал что-то и пополз от палатки Сулеймана в сторону, но не успел скрыть своего позора — его пронесло, что называется, во все дырки.

— Скорей в лагерь кельбитов! Это воины Зеида принесли мед, — воскликнул врач.

Но Сулейман и Гусейн опоздали. Все, кто ел мед, — а таких было много, — находились не в лучшем состоянии, чем их начальник. Многотысячное войско охватила паника; воины думали, что в их стане появилась черная смерть, как они называли чуму.

— Они умрут? — с тревогой спросил Сулейман.

— Аллах милостив, от дурного меда не умирают, — ответил врач.

Это несколько успокоило людей. Старый хаким сокрушался:

— Какой .же я верблюд! — он бил себя ладонями по голове. — У абазгов есть дурной мед. Они его нарочно оставили в ульях. Как я забыл об этом! О Аллах, за что ты наказал меня беспамятством! Еще воины Ксенофонта испытали на себе коварство дурного меда; половина его войска была одурманена им... Проклятые абазги, это они подсунули воинам Зепча дурной мед!..

— Когда находишься на земле врагов, о таких вещах не забывают, — строго сказал Сулейман. — Не будь ты моим хакимом, я бы приказал освежить твою память сотней плетей.

Но Гусейн знал: Сулейман этого но сделает. Старый военачальник часто болел и нуждался в нем, и потому лекарь был с ним смел, насколько это позволяло чувство меры, которое, впрочем, ему никогда не изменяло.

— Прикажи воинам выбросить этот мед, а впредь сначала давать его пробовать пленным, — распорядился Гусейн.

Происшествие с медом не прошло бесследно для кельбитов — после этого случая они были предметом насмешек, а сам Зеид получил не столь смешное, сколь обидное прозвище. Он поклялся Аллахом и собственной бородой отомстить абазгам за позор. Дни и ночи его отряд шастал по горам в поисках абазгов, а те были всюду и нигде. То и дело они напоминали о себе меткой стрелой, прилетевшей из глубины сумрачного леса, и тогда в отряде недосчитывались воина. Но Зеид был упрям и смел, к тому же руководимый жаждой мщения, углублялся все дальше в горы. Однажды его люди наткнулись на временное жилище абазгов; в нем еще горел очаг, пеклись просяные лепешки. Зеид приказал кельбитам: