Со временем, однако, полное подчинение церкви государству сослужило православию не лучшую службу. Да, прихожане по-прежнему шли в храм со своими тяготами и скорбями и обретали утешение в сладкозвучном пении церковного хора и дружеском участии членов церковной общины. Однако прирученная самодержавием церковь, целиком сосредоточившись на частной, внутренней, духовной жизни человека, никогда не осмеливалась возвысить свой голос против властей предержащих. Нежелание церкви выступать защитником справедливости отталкивало от православия наиболее динамичные элементы российского общества. Крестьяне и простонародье в поисках истинной веры тянулись к старообрядцам или пополняли ряды сектантов. Студенчество и интеллигенция презирали церковь за ее консерватизм и раболепную поддержку режима. Церковь, призванная вести за собой, покорно следовала в русле правительственной политики и вместе с монархическим режимом подошла к краю пропасти. В 1918 году Священный синод был упразднен заодно с остальными правительственными учреждениями Российской империи. Ленин восстановил пост патриарха, но это было марионеточное патриаршество, находившееся под еще большим контролем со стороны государства, нежели упраздненный Синод. Церковь стала служить новым хозяевам и за все время существования советского режима не позволяла себе по отношению к нему ни малейшей критики[39]. Пассивность Русской церкви и низкопоклонничество ее перед светской властью оставались такими же, как и в царское время. В интервью, данном газете «Нью-Йорк таймс», Александр Солженицын с горечью отметил, что история России в последние несколько столетий «могла бы быть несравненно человечней и гармоничней, если бы церковь не поступилась своей независимостью и голос ее по-прежнему звучал бы среди людей, как это происходит, например, в Польше».

Глава 18

Император в Санкт-Петербурге

По замечанию одного иностранца, «император за утро успевал переделать больше дел, чем все сенаторы за целый месяц». Даже зимой, когда в Петербурге светает не ранее девяти часов, Петр поднимался в четыре и тут же, в ночном колпаке и старом китайском халате, принимал доклады или совещался с министрами. Наскоро перекусив, он к шести часам отправлялся в Адмиралтейство, работал там час, а иногда и два и затем ехал в Сенат. Домой государь возвращался к десяти и до обеда, который подавался в одиннадцать, работал в токарне. После обеда царь, где бы он ни находился, непременно ложился спать и часа два отдыхал. В три часа пополудни Петр уже снова был на ногах – выезжал осматривать город или уединялся в кабинете со своим секретарем Макаровым. В кармане он обыкновенно носил тетрадь, в которую записывал заслуживающие внимания идеи, замыслы и предложения. Если же тетради при нем случайно не оказывалось, царь делал заметки на первом подвернувшемся под руку клочке бумаге. По вечерам Петр навещал своих сподвижников или посещал ассамблеи – публичные увеселения, заведенные им по возвращении из Франции.

Распорядок этот, безусловно, не был незыблем. Временами царя едва можно было застать дома, но случалось и так, что Петр почти не покидал своего кабинета: зимой 1720 года царь в течение пяти месяцев трудился не покладая рук, по четырнадцать часов в сутки, набрасывая и переписывая проект Морского устава. Работать с бумагами царь предпочитал стоя за вывезенной из Англии ореховой конторкой, столешница которой возвышалась над полом на пять футов шесть дюймов.

За обеденным столом Петр обнаруживал прямо-таки матросский аппетит. Царь отдавал предпочтение сытной, но простой и здоровой пище. Больше всего он любил щи, жаркое, свинину в сметанном соусе, холодное мясо с солеными огурцами или лимонами, миноги, ветчину и овощи. Сладостей Петр почти не ел, а на десерт ему подавали фрукты и сыр: особенно ему нравился острый – лимбургский. Царь избегал есть рыбу, считая, что она ему вредна, а потому в посты обходился фруктами и хлебом из муки грубого помола. Перед обедом он обычно выпивал немного анисовой водки, а запивал кушанья квасом или венгерским вином. Куда бы царь ни направлялся, в его экипаже всегда имелся запас холодной провизии, поскольку проголодаться он мог когда угодно. Даже если он обедал не дома, ему неизменно подавали деревянную ложку с черенком из слоновой кости, а также нож и вилку с зелеными костяными ручками – Петр всегда пользовался только своими приборами.

Дома, вдвоем с Екатериной, царь обедал запросто, без церемоний. Он частенько садился за стол в одной рубахе, а прислуживали царской чете только молоденький паж да любимая служанка. Когда на обед к государю приглашались министры или генералы, трапезу обслуживали личный повар Петра, денщик и два пажа, однако, как только подавали вино и десерт, царь отсылал слуг из столовой. «Лакей при столе смотрит всякому в рот, – объяснял этот обычай Петр в беседе с прусским послом, – подслушивает все, что за столом говорится, понимает криво, а после так же криво пересказывает». Царский стол никогда не накрывался более чем на шестнадцать персон, и гостям надлежало рассаживаться без чинов – кто как успеет. Усевшись с Екатериной за стол, царь заявлял: «Господа, занимайте места сколько за столом будет, а кому не хватит, пусть едут домой да обедают со своими женами».

Император любил откушать под музыку. Когда, бывая в Адмиралтействе, он подкреплялся копченым мясом и слабым пивом из матросского пайка, с главной башни доносились звуки барабанов и флейт. Трапезы во дворце с генералами и министрами проходили под аккомпанемент труб, гобоев, французских рожков, барабанов и фаготов, составлявших военный оркестр.

Поваром у Петра служил саксонец по имени Иоганн Фельтен, приехавший в Россию в качестве кухмистера датского посланника. В 1704 году, отведав его стряпни, царь переманил Фельтена к себе. Начав службу простым поваром на царской кухне, Фельтен со временем стал шеф-поваром, а затем и метрдотелем. Петр высоко ценил Фельтена за его мастерство и веселый добродушный нрав, хотя повару нередко доводилось попадаться царю под горячую руку. «Трость его частенько плясала у меня на спине», – вспоминал впоследствии Фельтен. Однажды он подал Петру лимбургский сыр, который государь особенно любил. Съев кусочек, царь достал из кармана циркуль, тщательно обмерил остаток, записал размеры в тетрадь и велел Фельтену спрятать сыр подальше и сберечь его в неприкосновенности. На другой день, когда сыр снова оказался на столе, Петру почудилось, что кусок поубавился в размере. Царь взялся за циркуль, заново измерил сыр, сверил результат со вчерашними записями в тетради и удостоверился, что не ошибся, – сыра и впрямь стало меньше. Петр немедля вызвал Фельтена и основательно отходил его тростью, после чего сел за стол и доел остаток сыра, запивая его вином.

Петр не выносил помпы и в личной жизни был скромен и бережлив. Он предпочитал старую, привычную одежду и видавшие виды сапоги и башмаки. Царские чулки бывали заштопаны и залатаны во многих местах его женой и дочерьми. Петр редко носил парик, и только к концу жизни взял за обычай покрывать обритую на лето голову париком, изготовленным из его собственных волос. Летом он никогда не носил шляпы, а в холодное время надевал форменную черную треуголку Преображенского полка и старый кафтан, вместительные карманы которого вечно были набиты государственными бумагами. Имелись у него и нарядные, шитые за границей долгополые кафтаны с широкими обшлагами и отворотами – зеленый и светло-голубой с серебряным шитьем, серый с красным шитьем и красный с золотым шитьем – но надевал он их редко. На коронации Екатерины Петр, чтобы потрафить жене, обрядился в кафтан, который она собственными руками изукрасила серебром и золотом, но не преминул заметить, что деньги лучше было бы пустить на содержание нескольких солдат.

Простоту вкусов монарха подчеркивала скромность его двора. У него не было ни камердинера, ни ливрейного лакея. При царской особе состояли лишь два пажа и шесть денщиков, дежуривших в очередь по двое. Денщикам, молодым людям, набиравшимся по большей части из мелкого дворянства или купечества, случалось выполнять самые разнообразные обязанности – они прислуживали за столом, развозили послания, сопровождали царский экипаж и оберегали сон государя. Бывая в разъездах, Петр порой ложился после обеда соснуть на соломе, положив голову, словно на подушку, на живот дежурного денщика. Один из тех, кому доводилось исполнять эту повинность, вспоминал, что во время царского сна он боялся даже шелохнуться; хорошо выспавшись, государь обычно бывал настроен благодушно, но гневался, если тревожили его сон. Стать государевым денщиком значило ступить на первую ступень лестницы, ведущей к успеху. Такие вельможи, как Меншиков и Ягужинский, тоже были в свое время денщиками. Обычно Петр держал денщиков при своей особе лет десять, после чего они получали должности на военной или гражданской службе. Впрочем, некоторые из них высоко не метили. «Один юный денщик был взят из певчих царского хора, а поскольку царь сам любил петь в хоре и всякий праздник стаивал на клиросе вместе с простыми певчими, он приметил среди них Поспелова, и юноша так приглянулся государю, что тот без него и минуты не мог прожить: по сто раз на дню гладил его по голове, целовал, а важнейших министров своих заставлял дожидаться, пока он наговорится с любимчиком». Петр был убежден в том, что показное великолепие не имеет ничего общего с подлинным величием. Он всегда вспоминал простоту и скромность двора Вильгельма III, правителя Англии и Голландии – в то время богатейших держав Европы. Не жаловал Петр и грубую лесть – когда два голландца, провозглашая здравицы в его честь, принялись восхвалять царя сверх всякой меры, он рассмеялся и, покачав головой, прервал их со словами: «Браво, друзья мои, спасибо». С людьми всех званий Петр обходился просто и свободно, редко придерживался дворцового этикета и не любил долгих, церемонных банкетов, утверждая, что они ниспосланы людям могущественным и богатым в наказание за их прегрешения. На пирах и официальных приемах он обычно отдавал почетное место Ромодановскому или Меншикову, а сам пристраивался где-нибудь с краю стола, чтобы иметь возможность незаметно уйти. По городу император разъезжал в маленькой двуколке, с виду напоминавшей поставленное на колеса викторианское кресло. Некий иностранец насмешливо уверял, что ни один уважающий себя московский купец ни за что бы не сел в столь невзрачный экипаж. Зимой император ездил в простых санях, которые тащила всего одна лошадь, и сопровождал его всегда только один человек, сидевший рядом. Петр не любил ездить верхом и предпочитал поездкам пешие прогулки: так он мог больше увидеть, а если что-то привлекало его внимание – остановиться и приглядеться получше. С любым встречным царь мог запросто заговорить.