ко жизней, он забыл о светском лоске и совсем потерял

вкус к придворной изысканной жизни. В гости ои ни к ко¬

му не ходил, зато и его никто не навещал в уединенном

имении в Ахалдабе.

Однажды, возвращаясь из виноградника, Торели услы¬

шал песню. По дороге гнали отару. За овцами с обеих сто¬

рон, высунув языки, бежали лохматые овчарки. Скотоводы

возвращались с летних пастбищ. Громкое блеяние овец,

разноголосое блямканье колокольчиков, шарканье бесчис¬

ленных копыт, лай собак, окрики пастухов — все это сли¬

лось в общий шум, взбудораживший деревню. Солнце за¬

ходило за край холма. Пастухи остановили отару у околи¬

цы села, чтобы расположиться иа ночлег. Утомленные жа¬

рой, пыльной дорогой и дальним переходом, овцы тотчас

сгрудились и затихли. Пыль, поднятая отарой, постепен¬

но рассеялась в воздухе. Через некоторое время, когда все

окончательно затихло и успокоилось, послышался звук

пандури и полилась песня.

Деревенские люди любят пение пастухов. Поэтому

вскоре к костру потянулись крестьяне из деревни. Торели

тоже пошел за ними. Вокруг пастухов, образовав плот¬

ный круг, стояли крестьяне. Из середины круга раздава¬

лось бренчанье струн, и сильный звучный голос певца

выводил песню. Голос поющего с каждым словом креп,

становился увереннее, песня мужественно звучала в ти¬

шине.

677

Кто говорит, что то был бой,

То с неба гром упал,

Когда стояли мы с тобой

Среди Гарнисских скал.

Узнав свои стихи, Торели вздрогнул и похолодел.

Сердце его часто забилось, к горлу певольно подступили

слезы. Кое-как справившись с волнением, он отошел в сто¬

рону и сел на камень, чтобы слушать, никому не мешая.

О горе, горе, горе мне —

Не умер вместе с ними я.

Песня все набирала высоту. Струны пандури рокота¬

ли, то осуждая, то призывая, то словно плача. Крестьяне

слушали затаив дыхание. У многих на глазах заблестели

слезы. Безвестный певец пел теперь последнюю главу из

первой части «Восхваления», пел славу Ахалцихели и от¬

ваге рыцарей-месхов. Кое-где он вставлял свои слова, но

Турман не обращал на это никакого внимания.

Все последние месяцы Торели чувствовал себя очень

одиноким, хотя, может быть, сам не признавался себе в

этом. Он чувствовал, что всеми забыт, никому не нужен,

никто больше не интересуется не только его геройством и

его подвигом во славу родины, но и его стихами.

И вот в одну секунду рассеялись все сомнения Торели.

Оказывается, его стихи поют в пароде. И уж если они

проникли в те далекие горы, откуда возвращаются теперь

эти пастухи, значит, они распространились и ближе, по

долинам и холмам всей Грузии. Они звучат на пастбищах,

по деревням, как звучат здесь, на окраинах Ахалдабы,

и призывают грузинских рыцарей на новые подвиги.

Вы слышите, Шалвы призыв

Гремит среди долин.

Жену забыв, детей забыв,

На бой вставай, грузни!

Но если стихи поют даже в далеких горах, в народе,

то, верно, они знакомы и князьям и при дворе. Там их ие

знают, конечно, наизусть, но, по крайней мере, читают.

Судя по всему, царский двор разгневан. За это время, что

Торели уединился в Ахалдабе, не однажды собирали дар-

бази. Однако Торели не получил ни одного приглашения.

Да и вообще по другим делам его тоже не приглашают.

Это молчание — несомненный признак гнева первого ми¬

нистра, а может быть, даже и царицы, Но с сегодняшнего

(578

вечера, с той минуты, как Торели услышал стихи из уст

пастуха, ему ничего не страшно, даже царский гнев. Если

народ понял и подхватил его стихи, если в глазах народа

поэт разоблачил то, что хотел разоблачить, и воспел то,

что он хотел воспеть, то, значит, ничего больше не нужпо.

Между тем наступила осень. В садах отяжелели вет¬

ви, поспел виноград. Торели давно собирался пригласить

к себе Ваче вместе с маленькой Цаго. Осень — самое под¬

ходящее время для того, чтобы звать гостей.

Родной дом Ваче после смерти его матери постепенно

пришел в упадок и теперь стоял разоренный. Ваче, навер¬

ное, сам мечтает побывать в родной деревне. Но нет у не¬

го здесь никого, к кому он мог бы приехать, негде прикло¬

нить голову, нет очага, около которого можно было бы

погреть руки.

Торели решил пригласить Ваче к себе, причем оста¬

вить его у себя надолго — пусть отдохнет в родном краю

и если не увидит родных холмов, то, во всяком случае,

подышит родным деревенским воздухом.

Оп велел заложить быков в арбу и послал человека за

Ваче и Цаго. Встречать гостей Торели вышел иа край де-

ревшг. Еще издали он увидел, что на арбе сидит одна

только маленькая Цаго, а Ваче нет. Девочка с плачем

спрыгнула с арбы и бросилась к Торели, причитая:

—

Дядя Турман, дядя Турман, они увели моего папу.

Я осталась одна. Они его увели.

—

Куда можно увести слепого человека, кто увел?

Успокойся, не плачь. Это какое-то недоразумение, все

уладится.

Но Цаго плакала пуще прежнего. С трудом удалось ее

успокоить, и тогда она рассказала, как было дело.

—

Два дня назад напа сел отдыхать у порога мастер¬

ской.— рассказывала девочка.— В руках, как всегда, ои

держал чонгури. Потихоньку он напевал те стихи, что ему

подарили вы, когда заходили к нам в мастерскую в прош¬

лый раз. Послушать песню собрались люди. Когда папа

пел, всегда около мастерской толпился народ. Слушая ва¬

ши стихи, люди становятся печальными и задумчивыми.

Так было и в этот раз. Некоторые подпевали отцу, некото¬

рые всхлипывали и вытирали глаза.

Вдруг откуда ни возьмись появился епископ Саба в

окружении свиты. Слушатели перед ним расступились. Он

подошел к моему слцу и хотел вырвать у него из рук чон-

679

гури. Но отец сильный, й вырвать у него кз рук что-нибудь

пе так просто. Старик обозлился, стал дергать за чонгури

и кричать: «Как ты смеешь при всем народе петь такие

непотребные песни о нашей царице и стране!»

Отец сначала не понял, кто это на него напал и что

нужно этому человеку. Он мирно начал просить, чтобы

его оставили в покое, что ему и без этого тошно жить на

свете. Но обозленный старик не отставал. Оп кричал, что

все равно отнимет это проклятое чонгури и разобьет его о

камни. Слушатели начали заступаться за Ваче, но только

словами, конечно. Кто посмел бы дотронуться до еписко¬

па. Епископ разозлился еще больше п стал дергать за

чонгури изо всех сил. Тогда отец, не видя и не зная, кто

перед ним, размахнется и ударил обидчика по голове.

Епископ упал без памяти. Тут подскочили царские копье¬

носцы, отцу связали руки и погнали впереди себя. Я по¬

бежала вслед за ним. Я добежала до ворот тюрьмы, а даль¬

ше меня не пустили. Отца затолкали в тюрьму и заперли

дверь. К кому бы я ни подбегала, все меня отталкивали,

никто не хотел меня слушать, и я осталась одна.

Мастеровые моего отца ходили куда-то просить, ио их

тоже ие стали слушать. Потом они взяли меня, и мы все

вместе пошли к епископу просить прощения. Я его узна¬

ла, только он лежал с завязанной головой. Он обругал нас

и велел слугам больше никого к нему не пускать. Когда

мы уходили, я все еще слышала, как ругался епископ. Он

кричал, что сгноит эту скотину в тюрьме, что не позволит

возводить хулу на царя и народ, переловит всех чонгури-

стов н волынщиков, и всех, кто развращает народ, и всех

их посадит в тюрьму, всех, кто распевает стихи хулителя

народа — Торели.