Женя застыл в ожидании, слушает. Николай Васильевич спокоен. Тяга всегда начинается

в точно определенное время. Старый охотник посматривает на часы. Когда стрелка доходит

до без четверти девять, он как-то преображается и помолодевшим голосом предупреждает

Женю:

– Теперь слушай!

И сразу же донеслось:

«Квор-квор-квор!.. Цвист!.. Квор-квор-квор!.. Цвист!..»

Звуки нарастают. Из-за вершин смешанного леса выплыл вальдшнеп с длинным клювом,

опущенным вниз, и потянул над поляной. Будто не часто машет крыльями, а приближается

быстро.

Женя вскинул ружье, целясь в летящую навстречу птицу. Блеснул огонь. Вальдшнеп

мелькнул вниз, потом виляющим полетом взвился и, как ни в чем не бывало, донеслось:

«...цвист».

Юношу не огорчил промах: облетая токовой круг, вальдшнеп всё равно снова появится

здесь. Вот второй тянет сбоку. Поперечную птицу легче сбить, чем встречную, надо только

взять немного вперед. Гремит выстрел. Молодой охотник подбирает свой трофей и снова

ждет.

А Николай Васильевич разложил маленький костерок, – на его свет лучше тянут

вальдшнепы...

Стемнело друзья сошлись, осмотрели добычу.

– Нет лучшей дичи, чем драгоценный вальдшнеп – красный лесной кулик! – заметил

Николай Васильевич.

Найдя свою тропинку, охотники повернули в обратный путь.

В ночной тишине пронеслось дикое гоготанье.

– На мшаге белый куропач играет, – заметил старик.

Сбоку тропинки кто-то зашлепал по сухой прошлогодней траве. Юноша насторожился, а

Васильич сказал:

– Живность какая-то шуршит.

И верно: это лягушка пробиралась к ямке, где булькала, сбегая с откоса, талая вода.

СЛУЧАЙ НА ТОКУ

Когда под карнизом заворкует голубь и на взлете, по-весеннему играя в воздухе, за-

хлопает, как в ладоши, крыльями, – в такое время ждешь не дождешься свободного денька,

чтобы отправиться на охоту. .

Тяжело нагруженный, пробираюсь по лесной тропинке к глухариному току. Обхожу

круглые ямы с водой, следы войны – воронки от взрывов бомб.

А вот и «Партизанские шалаши». Так колхозники называют возвышенность в сосняке.

Но где же шалаши? В зеленом полумраке их темные остовы охвачены буйным подлеском.

Тут же заросшее кострище. Время берет своё, точат жучки замшелые жерди, но народ хранит

память о доблестных днях; заповедный лес не рубят, берегут. Десять лет назад здесь был стан

героев, наводивших страх на врагов. Исчезнут замшелые жерди, но сказ о славе отважных

мстителей уйдет в века грядущих поколений. Останется и название возвышенности –

«Партизанские шалаши». Ребята, уходя за ягодами или по грибы, не пройдут мимо

примечательного места, не вспомнив боевые дела своих отцов и старших братьев. И песню

споют:

Уходили в поход партизаны...

...Среди необозримого таежного царства затерялись «шиповские мхи». Образуя кочки,

мох затягивает пни – остатки рано состарившихся деревьев. В моховой толще корням леса

трудно дышать, оттого и растет здесь покореженный сосняк, кривая береза. Зато другие

растения не боятся мха, – всюду рдеет клюква, кругом душистый багульник.

Скромно выглядит болото, но привлекает охотника: радуешься, попав сюда. Вблизи –

сухая боровина. По краю её маячат раскидистые сосны с толстыми сучьями, а глубже – уже

стройные гладкие стволы этих деревьев высоко поднимают свои кроны. Хоть и не везде, но

темнеет и ельник.

Мой привал – в бору-черничнике. Здесь у меня годами обжитая могучая ель. Густа моя

елка, укроет в непогоду. У этого дерева разгружаюсь и устраиваю свое «хозяйство». Развожу

костёр, грею чай. Удобная вещь котелок военного образца! Это чугунок и чайник, сковородка

и тарелка.

Солнце сравнялось с лесом, пора на подслух. Беру ружье, направляюсь в другой конец

боровины. Там есть готовое сиденье – пень в кустах. И маскироваться не надо. Отсюда

услышу шумный прилет и посадку глухарей (зовут их ещё и мошниками).

Передо мною топкая мшага в редком и мелком соснячке. Вокруг неё раскинулись

хвойные шапки сосен-великанов. С юга тянется заросшая частым осинником просека. Ведет

она в буреломы, к речке Губинке...

Алеет закат.

Чутко настораживаюсь на своем пне – с гулом сел мошник. Ещё один прилетел. И все на

острове против меня. Четырех насчитал.

Стемнело. Тихо возвращаюсь на ночлег, к своей елке.

Издали навстречу доносится стрекотанье глухаря. В тишине ночи всё слышнее поет

мошник. Просты эти волнующие охотника скрипучие звуки. Огромная птица поет так, что

порой надо затаить дыхание, чтобы услышать её...

Подход удобен. Пока щелкает токовик, я неподвижен. «Заточит» глухую трель песни –

шагаю. Мошник темнеет на невысокой сосне. Шевельнется – сыплются отмирающие иглы

хвои. Стою под сосной и слушаю. Всё чаще и чаще умолкает певец – уже поздно.

Раздается выстрел. Птица падает, задевая сучья. Подхожу к ней. Вот это здорово! – рядом

моя ель. В увлечении я и не заметил, как добрался до места своего ночлега. Петух упал

прямо к моему «гнезду».

Вблизи тока ночью не развожу костра: можно испортить утреннюю охоту. Снимаю

резиновые сапоги, – они холодят. Натягиваю вторые шерстяные носки и укладываюсь в

теплой одежде на мягкой еловой подстилке.

Перед рассветом, с ружьем в руках, иду к пню, где сидел с вечера. Прислушиваюсь. Вот-

вот должны затоковать.

Но вместо песни мошника – треск валежника. Кто-то смело идет по острову, ломает

сучья. Охотник не враг себе, так не пойдет, а зверь здесь водится. Только по слуху не угадать

– медведь это или лось. Глухари послетали, а треск продолжается... Прикидываю в уме: если

лось – пойдет с острова в кустарники, к югу. А медведь, – не миновать ему пути по просеке

через мою гряду. Не пойдет же он в топкие глади! Решаю проверить. Торопливо, но

осторожно спешу к просеке... Да, сюда правит. Медведь! Закладываю в стволы жаканы:

накоротке и на чистом месте разрывные пули лучше. Левым плечом прислоняюсь к сосне, –

так буду скрыт и стрелять удобно. Жду и размышляю: не надо горячиться; легко ранишь –

только обозлишь зверя, в драку полезет. Подпущу в упор и наверняка всажу две пули. Пока

опомнится – успею добавить ему крупной картечи.. Главное – не теряться...

Темный силуэт приближается... Я чуть было не поторопился: навел стволы, а силуэт

растаял в полумраке. Но вот опять донесся шорох ветвей. Вновь поднимаю стволы, навожу

их на зверя и... обессиленно опускаю ружье... Человек! Не зная приемов глухариной охоты,

он и себе и мне испортил утро.

С тех пор взял я за правило: никогда не брать на мушку неясный силуэт. Горячность –

часто до беды доводит.

В сумраке ночи по звуку шагов не всегда определишь, кто бродит, зверь или человек.

Если не хочешь напугать зверя – стой скрытно и жди, пока четко не вырисуется его фигура.

ТАИНСТВЕННЫЙ ЗВЕРЬ

Я вышел из шалаша на тетеревином току, подобрал трофеи – двух косачей, уложил их в

мешок так, чтобы не мялись лиры хвостов, и березовой опушкой побрел к дороге.

Поглядывая по сторонам, замечаю, что почва местами изрыта, прошлогодние листья

разворошены. «Ясное дело, – думаю, – барсук личинок искал, его работа». Подхожу ближе,

надеясь увидеть следы когтистых лап, а передо мною отпечатки копыт с задними пальцами!

Похоже, олень наследил. Но ведь он лишь в снегу копается, добираясь до мха, зачем же ему

землю рыть? Да и откуда он мог здесь взяться? Лоси и козы здесь водятся, а оленей никогда