Усталый и злой вернулся я к нашей палатке. — Это и весь улов? — удивился Борис. — Немного!

За обедом я рассказал, что делалось на перекате и как были напрасны все мои попытки поймать хотя бы одного хорошего жереха.

Борис внимательно выслушал меня, расспросил о подробностях и сказал, что завтра пораньше он обязательно поедет на перекат и постарается привезти мне парочку из тех, которые не пожелали брать мои блёсны.

— Тут, брат, сноровка требуется. Нужно так преподнести им блесну, чтобы они в драку бросились за ней.

— Что же ты сделаешь? Почему за моей блесной не бросались, а за твоей бросятся? Ведь твои и мои блёсны одинаковы.

Борис хитро подмигнул мне.

— Сейчас не скажу. Вдруг и у меня не возьмут? Скажу потом.

После обеда я пошёл на хутор в магазин, а когда вернулся, то застал Бориса сидящим на корме лодки, и перед ним на скамейке в разных коробочках аккуратно лежали разные блёсны, тройники, грузила, поводки. Здесь же были ножницы, тонкая проволока, обрезки консервной банки, напильничек, кусачки и ещё какие-то коробочки.

— Ты что это, Боря? Уж не переучётом ли занялся, как магазин в Бесплемянном? Я ведь туда напрасно проходил. Или ты собираешься устроить распродажу уценённых рыболовных принадлежностей?

— Не угадал! Просто готовлюсь к завтрашней встрече с жерехами. И вот если уж и у меня завтра ничего не выйдет, тогда могу устроить дешёвую распродажу этих снастей.

Конечно, мне очень хотелось узнать, что же такое мастерил Борис, но показывать своё нетерпение я тоже не хотел и сделал вид, что меня не так уж это интересует и я свободно могу подождать до завтра.

Наутро была моя очередь быть дежурным по лагерю. Поэтому я встал раньше Бориса, разжёг костёр, поставил на него чайник, а пока он закипал, я протёр лодку, снёс в неё весло, якорь, подсачек; потом заварил кофе, разогрел напечённые вчера оладьи, на куске брезента «накрыл на стол» и разбудил Бориса.

Позавтракав, Борис взял свой спиннинг, сумку с рыболовными принадлежностями и сел в лодку.

— Сейчас половина шестого. Дольше чем до одиннадцати часов я не проловлю. Поэтому около двенадцати я буду дома, — сказал Борис.

— Ни пера ни пуха! — пожелал я Борису.

— Иди к чёрту! — ответил он как полагается и оттолкнулся от берега.

Должен сознаться, меня очень интересовало: поймает Борис крупных жерехов или, как я, приедет пустым? И что он такое мастерил из жестянки? Ведь не блёсны же! У нас много разных блёсен, и глупо было бы заниматься самоделками из консервной банки.

Время тянулось медленно. Я то и дело смотрел на часы, всё убрал, помыл, почистил, проветрил, приготовил основательный завтрак (мы говорили: «второй завтрак», так как часов в пять мы ещё обедали). Я несколько раз выходил на мысок посмотреть, не видно ли лодки Бориса.

Наконец-то Борис приехал.

— Ну, как дела? Будешь распродавать свою снасть? — спросил я.

— Нет, думаю подождать. Не такие уж плохие снасти. Может быть, лучше тебе перейти со спиннинга на поплавочную? — смеялся Борис. — Вон посмотри в ларе, что можно умеючи поймать на мои плохие снасти.

Я открыл крышку кормового отсека—и обмер! Там лежали три огромные серебряные рыбины!

Когда мы их взвесили, то все три они потянули около семи с половиной килограммов.

Видя моё изумление, Борис изменил свой небрежный тон и уже с явным удовольствием рассказал, как поймал этих жерехов, и показал мне свои снасти.

— Ты вчера мне рассказывал, что при каждом ударе жереха из воды выскакивала большая россыпь мелких рыбёшек. Значит, еды для жерехов предостаточно. И едва ли крупный жерех предпочтёт нашу одиночную металлическую рыбину, да ещё какую-то не совсем обычную целой стае живых, привычных рыбёшек. Но, как и всякий хищник, он жаден не только тогда, когда голоден, но и тогда, когда добыча может достаться другому. Отнять у другого — вот что захочет сделать даже сытый жерех. Вот на этом я его и обманул. Видишь, что я сделал?

Действительно, придумано было ловко! Борис вырезал из консервной банки маленький пропеллер длиною в 20—22 миллиметра, пробил гвоздиком в середине тонкую дырочку и вдел его на конец спиннинговой лески между двумя бусинками. Чтобы пропеллер мог легко вращаться между бусинками, не сдвигаясь с места, на леске с обеих сторон он сделал узелки-ограничители. Теперь на самый конец лески обычным способом он привязал за одно ушко грузило, а к другому ушку грузила — через заводное колечко — он прицепил хорошо наточенный тройничок. К этому же ушку грузила, как обычно, он надел поводок с обычной блесной. Теперь заброшенная блесна со своим тройничком при подмотке будет бежать вслед за грузилом (где есть свой тройничок), перед которым поблёскивает вращающийся маленький пропеллер.

Жерех, очевидно, приняв убегающее грузило с пропеллером за настигаемую добычу, а блесну — за соперника-хищника, бросается отнять добычу или схватить самого соперника. В обоих случаях он платится за это тем, что попадает в подсачек спиннингиста.

Нечего и говорить, что я в тот же день под руководством Бориса сделал и для себя несколько таких снастей. И много, много раз эта снасть нас выручала. А уж если очень разборчивая была рыба, например голавль, и не хотела брать совсем, мы привязывали к обоим тройничкам ещё маленькие красные шерстинки, вроде как бы рыбьи плавнички.

Но чаще, для неприхотливой рыбы, мы совсем не мудрили и просто к грузилу прицепляли тройник. Этого для прожорливой щуки было вполне достаточно.

АГРЕССИВНЫЙ ЧИКАМАС

На Хопре многих рыб называют совсем не так, как у нас. Там говорят не окунь, а чикамас, не лещ, а чебак, не судак, а сула. Там и повадки-то у рыб не такие, как у наших.

Вот посудите сами! Наш окунь — рыба как рыба: в меру осторожен, в меру храбр. Как бы ему ни было любопытно, он зря не полезет сам в руки к рыболову и, уж конечно, не будет преследовать добычу, которая значительно крупнее его. Правда, увидав играющую блесну, которая «удирает» от него, он так может возомнить о себе, так увлечётся и до того войдёт в азарт, что бросится на блесну, которая почти одного с ним размера. Это бывает! Но чтобы погнаться, скажем, за вошедшим в реку щенком или за купающимся мальчишкой — до такого безрассудства уж он, конечно, не дойдёт!

Но хопёрский чикамас — другое дело! Сначала я не замечал в чикамасе никакого отличия от его собрата, нашего окуня: и держится он в таких же местах, и, схватив блесну, ведёт себя так же.

Помню, как первый раз я попал на Хопёр и ловил там рыбу с местным рыболовом. Забросил я спиннинг, почувствовал рывок и, подматывая блесну, говорю своему товарищу:

— Хороший окунёк попался!

Тот посмотрел на меня как-то удивлённо. Я ещё подумал тогда: «Эге! Видно, не часто ты ловил окуней на спиннинг, если удивляешься, что я, ещё не подтянув блесну, уже заранее знаю, кого я поймал!» Ведь окунь так характерно дёргает блесну, как ни одна рыба, а поэтому всегда узнаёшь его.

Действительно, окунёк оказался порядочный. Я освободил его от блесны и показал своему новому знакомому.

— Хороший окунёк! — сказал я.

— Хороший чикамас! — сказал мой новый знакомый.

— Какой чикамас? Окунь!

— У вас — окунь, а у нас —чикамас!

Вот так и произошло моё знакомство с хопёрским чикамасом, и я долго думал, что всё отличие окуня от чикамаса только в названии.

Но вот однажды пошёл я с этюдником на присмотренное местечко. Со мной попросился Лёнька, сынишка хозяина, у которого я остановился. Он быстро накопал червей, взял своё корявое удилище, и мы отправились.

Пока я писал этюд, Лёнька старательно хлопал поплавком по воде, переходил с одного места на другое, но у него ничего не ловилось. Скоро он воткнул своё удилище в песок подальше от берега, скинул рубашку, полез в воду и стал барахтаться на отмели.

Вдруг он выскочил из воды и кричит мне: