И ничего не произошло. Кончики пальцев Джеймса щекотно прошлись по ушной раковине, легко, почти нежно прикоснулись к горящей, как от ожога, коже.

Райнхолд замер, посмотрев ему в лицо. Казалось, не рука – один только взгляд этих глубоких темно-карих глаз плеснул на кожу невидимым жидким огнем, выдернув из горла голос. Недобрый взгляд, впивающийся в сознание, словно раскаленная спица – в мягкую плоть. Райнхолд, как завороженный, смотрел на темные густые брови, сведенные едва заметной судорогой легкого напряжения, на чуть подрагивающие от глубокого дыхания крылья носа, на еле заметные складки около рта, смотрел – и не мог или не решался отвести глаза. Внезапно ему показалось, что он различает едва уловимый горьковатый запах терпкого одеколона, смешанный с запахом здорового мужского пота...

А потом лицо Джеймса внезапно оказалось совсем близко, и горячие похотливые губы буквально впились в его рот. В паху заныло, тело как будто окатили с головы до ног горячей сладкой водой. Язык Джеймса прорывался все глубже в горло, движения его становились все резче и увереннее, так что Райнхолд начал задыхаться, а в животе у него что-то мучительно перевернулось.

Это было похоже на разбойное нападение, когда жертве остается только подчиняться, чтобы не сойти с ума. Эти поцелуи пахли коньячной горечью – злые, жадные, агрессивные, от которых заходилось дыхание и больно становилось губам, и – Боже, какое же это было блаженство.

Слов не осталось – за них стали говорить их тела. Джеймс запустил руки в его влажные волосы и целовал его шею, прижимаясь всем телом, так тесно, жадно, жарко, жарко и голодно, целовал, иногда касаясь зубами нежной кожи:

Чертова траханая сучка... – он одной рукой расстегнул джинсы Райнхолда, запуская ладонь в мягкое тепло, а потом – Раену показалось, что сердце зашлось и пропустило один или два положенных ему удара, – уверенная ладонь стала грубовато массировать наливающийся кровью орган. И это было стыдно, мерзко, грязно и унизительно (гораздоболееунизительночемтогдачемраньше), но все же... все же...

А-а... аах... – невнятно выдохнул Раен, запрокидывая голову.

Он даже не представлял себе, что ему может быть так хорошо: оттого, что он не один, оттого, что Джеймс именно такой – именно сейчас.

...старенькая кровать в тесной душной комнатке малогабаритной гарлемской квартирки жалобно и натужно скрипнула от неожиданного веса двух опустившихся на нее мужчин. И неожиданно для себя Райнхолд расхохотался... сегодня ей придется еще потрудиться.

Он хохотал долго, заливисто, чуть задыхаясь, хохотал и все никак не мог остановиться.

Ш-ш-ш... – Джеймс прижал палец к припухшим от поцелуев губам, заставляя Райнхолда посмотреть себе в глаза. Так странно, черт побери, вспыхнуло и погасло в затуманенном выпивкой и желанием мозгу. Никогда еще не слышал, как Раен смеется. Ни разу. И губы... губы действительно мягкие...

Дрожащие от нетерпения пальцы никак не могли справиться с застежкой брючного ремня.

Шлюха... гребаная шлюха, ведь хочешь, чтобы тебя трахнули, да? Ты ведь этого хочешь? – с силой провести ладонью вниз по подрагивающему животу, сжать в кулаке горячую, влажную от пота, беззащитную мошонку – сильно, сильнее...

Распростертое под ним тело затихло, замерло, только продолжая вздрагивать от едва заметных всхлипываний, каждое из которых пробирало Джеймса жарким электричеством, отзываясь судорожными толчками крови в напряженном члене. Раен больше не пытался сопротивляться и ни о чем не просил. Только шумно дышал, а распахнутые глаза смотрели с неописуемым выражением – даже в сумерках Джеймсу было видно, как расширяются во всю радужку зрачки. Сдавить сильнее. И еще сильнее. Еще чуть-чуть, и станет по-настоящему больно.

Нет, мысленно пообещал ему Джеймс. Нет. Не в этот раз. Из последних сил сдерживая себя – охотника, вовремя напавшего на след и наконец настигшего свою жертву – он наклонился к Раену:

Перевернись на живот...

...Райнхолд лежал, крепко зажмурившись, так что за закрытыми глазами плыли цветные пятна, а из-под плотно сжатых век катились совсем непрошенные, непонятно откуда берущиеся слезы. Воздуха не хватало. Все тело, словно в лихорадке, сотрясала крупная дрожь, чужая сперма, влажная и горячая, стекала по ногам вперемешку с собственной. Внутри сознания плавилась чернильная пустота – как будто лампочка перегорела.

Джеймс не произносил ни слова, лишь тяжело дышал. Уверенные горячие ладони стирали с лица соленые капли, гладили взмокший затылок, осторожно перебирали растрепанные, слипшиеся от пота волосы. Раен не решался открывать глаз.

Иногда глаза лгут.

В ту ночь он впервые уснул в своей комнате, не боясь темноты.

Седьмого июля девяносто шестого года теплый луч по-воскресному беззаботного солнца пробрался сквозь мутноватое оконное стекло, скользнул в щель между приоткрытыми шторами, ласково погладил Райнхолда по щеке и пробежался по его скуле вниз, словно любопытный котенок. Осторожно тронул губы, потом легонько коснулся подбородка, шеи, груди... Райнхолд шумно вздохнул и повернулся на бок, натягивая на себя одеяло. Сквозь сон он успел еще подумать, что сейчас, должно быть, еще очень рано, потому что окна комнаты выходили на восток, и солнце заглядывало в них только по утрам. Услышал щебетание каких- то пташек, доносящееся снаружи...

И только тогда события вчерашнего дня явственно вспомнились ему, сразу и полностью, сначала обескуражив, а потом...

Этого не могло быть. Просто не могло. Болезненный бред, бред умалишенного, наркотический трип, галлюцинация – все, что угодно, только не правда.

Раен открыл глаза и тут же зажмурился от бьющего в них солнечного света – безапелляционного, словно церковный призыв к покаянию. Потом все-таки открыл их снова.

Разглядеть сквозь туман и сквозь слезы, застилающие временами глаза...

После их первой ночи в тюрьме он тоже долго не хотел верить в то, что это не сон.

Джеймс спал тут же, рядом, раскинувшись на постели, лишь до пояса прикрытый одеялом. Одна его рука во сне свесилась с кровати вниз, другая была подложена под голову. Он дышал глубоко и ровно, почти неслышно. Райнхолд некоторое

время, словно зачарованный, наблюдал за тем, как приподнимается и опускается его грудь – размеренно, спокойно, и весь он так и лучится этим смертоносным, но сейчас еще совсем не опасным спокойствием, которое, наверное, разведено вместо крови под смуглой упругой кожей. Он ни разу не видел Джеймса спящим...

Затем Раен встал, плохо гнущимися руками натянул на себя поднятое с пола белье и на цыпочках прошел к двери.Так хочется жадно втянуть в себя этот напитанный никотиновой отравой воздух. Кажется, там в кухне на столике еще оставались сигареты.

Босые пальцы липли к холодному линолиуму. Каждый шаг отдавался по телу вялой, тянущей болью. Слишком долго уже – или недолго – нельзя об этом думать – а что толку... Облизнуть губы сухим языком. Смочить иссохшую глотку солоноватой водой из чайника, мутной, с привкусом ржавчины. Закурить.

...чтобытерпкийгорячий дымзаструился в легкие, смывая все оставшееся в груди напряжение, и голова чуть закружилась от этого ощущения. А ведь курить было одной из радостей, почти забытых им за решеткой. Даже когда первые дни в глазах по вечерам все мутится и мышцы под ложечкой скручиваются в тугой клубок.Поразительно, как быстро способны поменяться вещи, которые нам дороги. Хочешь затянуться? Сначала свобода, потом сигареты, а потом просто возможность спать ночью, не вздрагивая от шагов за решеткой камеры... Когда ты в самый первый раз закурил, Раен?

Конечно, можно было и там достать курево, но только какую-то дрянь, а сдирали за нее втридорога. Самая обычная сигарета. Кроме того, у Раена вскоре не осталось в приятелях людей, которые могли бы ему это обеспечить.Обгоревшая почти до самого фильтра. Первое время он страшно мучился без