В основе этого различия лежит одна из важнейших противоположностей античного и средневекового городского развития: различие в положении и характер знати (Adel) и князей. В то время, как развитие античного полиса начинается с городской монархии (Stadtkönigtum) и прежде всего влечет за собой вытеснение ее городской знатью, но затем политическую эмансипацию сельского округа (des Landes) и его господство над городом, на исходном пункте средневекового развития стоит знать сидевших на земле сеньоров (ein landsässiger Grundherrendel) и специфически сельская (spezifisch ländsliches) королевская и княжеская власть, и средневековое городское развитие является эмансипацией городских граждан от сеньориальной (grundherrlicher) и публичноправовой зависимости от этих не-городских властей. Правда, и здесь не следует придавать этому противоречию абсолютного характера. Как раз крупные торговые города на южной границе городского развития средних веков, как Пиза, Венеция, Генуя, а также многие крупные французские и испанские города, в большой степени были и стали резиденциями знати в Италии, в конце концов, так, что в XVIII в. в Тоскане «citta» [город] от «borgo» [поселок] и «Costello» [замок] отличали, кроме церковной квалификации (резиденция епископа или нет), по рангу знати, которая имела там свое местопребывание. И присяжные братства (die Eidver brüderungen), с помощью которых была в таких городах — например, в Генуе с помощью «compagna communis» — узурпирована автономия города, могут, несмотря на все различия в своем социальном составе, очень напоминать синойкизм античных городов. По крайней мере, их можно с ними сравнивать: и в этих романских городах раннего Средневековья знать имеется в наличие и притом в руководящей роли. И, что связано с этим, экономический базис вновь возникающего городского патрициата этих городов в принципе родственен экономическому базису знатных родов (Geschlechter) античного полиса: заморская торговля, эпизодическая, в форме комменды (как на Древнем Востоке), сочетающаяся со значительным и, в результате доходов от торговли, растущим земельным владением.

Это последнее сходство в экономической структуре городского патрициата с патрициатом ранней эпохи присуще даже вообще городам Средневековья. Напротив, отношение к собственно феодальным властям у огромного большинства средневековых городов, особенно североевропейских и континентальных промышленных городов, и по способу их возникновения, и по характеру их позднейшего развития совершенно иное, чем у свободного полиса Древности. Это — последствие того, что городское развитие средних веков было введено в русло, правда, очень слабо связанных, но все же так или иначе связанных, больших ленных государств, было сконцессионировано и наделено привилегиями князьями и сеньорами (Grundherren), со всех сторон охвачено их территорией и даже там, где зависимость от них уже так была слаба, все же было связано в смысле меры и рода своего дальнейшего раскрытия, потому что ему всегда приходилось идти на компромиссы с ними. Как раз следствием этого является гораздо более определенно выраженный «бюргерский» их характер, имеющий своей основой достояние, приобретенное посредством монополизирования промышленности и мелкой торговли, чем у городов, созданных на берегах Средиземного моря ведшим заморскую торговлю патрициатом. Они с самого начала очень сильно отличаются этим очень специфически «экономическим» характером от античного полиса классической эпохи, тогда как эллинистические города и города поздней античной эпохи как раз в этом к ним приближаются.

Широкая масса средневековых городов возникла путем поселения на территории князя или сеньора (Grundherr), который надеялся получать от этого земельные чинши, рыночные пошлины, судебные доходы, — прямое продолжение простых «рыночных» концессий, которые уже преследовали подобную же цель. Спекуляция при основании городов, как прежде при основании рынков, иногда терпела и неудачу. Если она удавалась, тогда уступленная сеньором территория населялась смесью свободных и несвободных поселенцев, которые получали усадебную землю, сад (Garten), пользование альмендой и право торговли (das Verkehrsrecht) на рынке города, скоро и торговые привилегии (Verkehrsprivilegien) — штапельное право (Stapel), право заповедной мили (Bannmeile) и т. д. Это поселение сразу или в течение короткого времени превращается в укрепление и мало-помалу приобретает, конечно, в каждом отдельном случае очень различную по величине, меру независимости по отношению к своему основателю, иногда полное освобождение от его власти, а иногда только экономическую и полицейскую автономию, в больших же городах, как общее правило, полную внутреннюю и, фактически, внешнюю автономию с сохранением прав на земельный чинш и судебных прав за сеньором, который, таким образом, остается заинтересованным в них и политически, но главным образом экономически (как получавший пошлины и чинши).

То, что городское гражданство все более и более расширяло свою автономию внутри государственных союзов до самого XV в., тогда как эллинистические и римские города все более и более теряли свою внутри монархических государств, имело свою причину в противоположности структуры государственных образований, в русло которых было введено и то и другое. Монархическое государство Древности есть бюрократическое государство (или становится им). В Египте, как мы видели, из царской клиентелы уже во II тысячелетии до P. X. выросло универсальное господство бюрократии. Это господство и теократия сообща подавили развитие на Востоке свободного полиса; Римская империя при монархии (см. выше) пошла тем же путем. На средневековом Западе превращение министериалитета в систему должностей идет параллельно с образованием территориальной власти, которая в сущности начинается с XIII в., в XVI в. окончательно укрепляется и с тех пор, уже с началом XV в., все более и более уничтожает автономию городов и вводит их в состав династического бюрократического государства. Но в течение всего раннего периода средних веков и в самый расцвет эпохи развивающемуся городу предоставлена была возможность развернуть свои основные особенности: он является в эту эпоху главным носителем не только денежного хозяйства, но, в связи с этим, и управления в силу должностного долга, и в то же время он со всех сторон окружен иерархией покоящихся на принципе лена и ленной службы властей, в которой (говоря вообще) нет места его бюргерам как таковым.

Это имеет важные последствия: в полисе, с его расчленением на филы, фратрии и несущие военную повинность, каждый в меру своего экономического положения, сословия, в котором милитаризм пронизывает решительно всё, военная повинность и право гражданства просто тождественны, и также решительно все — торговые монополии, шансы на спекуляции землей, наконец и прежде всего, владение землей — зависит от военного успеха в хронической войне одного города против, в конечном счете, всех других городов. Полис представляет собой в классический период самую совершенную военную организацию, какую только создала древность. Он основан по существу для военных целей, подобно тому как масса средневековых городов основана по существу для экономических целей. Аналогии с милитаризмом и беспощадной военной экспансией античного полиса можно найти в приморских городах Италии: безжалостное уничтожение Амальфи Пизой, обессиленье Пизы Генуей, борьба Генуи против Венеции по цели и средствам представляют собой совершенно «античную» городскую политику. Можно найти аналогии и внутри страны (in Binnenland): разрушение Фьезоле, покорение Аррецо, изматывание Сиены Флоренцией, а также и политика Ганзы[516] звучат с этим в унисон. Но в общем, в особенности на континентальной французско-немецкой территории и в Англии, военная хищническая политика как городская политика с самого начала не была возможна.