Конечно, древность знает, как это показывают нам книги Либнама (Liebnam) и Зебарата (Ziebarth), корпорации ремесленников. Но, в то время, как — совсем, как в средние века — в военном отношении имеющие значение ремесленники ранней поры образуют военные и голосующие в народном собрании корпорации (Wehr-und Stimmrörper), союзы ремесленников «классической» эпохи античного мира совершенно не имеют никакого сколько-нибудь заметного значения. Впервые с упадком относительного значения покупных рабов встречаются союзы ремесленников, имеющие социальную значительность, но без типичных для средневековых цехов прав, зачатки которых появляются скорее лишь в самую позднюю пору, после полного падения капитализма, правильно указанные Л. М. Гартманом.

Как в античном полисе отсутствует как раз самое характерное для городского развития средних веков, — цех с его борьбой против патрициата и конституирование специфически цеховых городов, так у средневекового города отсутствует всякая аналогия с самым характерным явлением свободного городского развития древности: с борьбой крестьян против патрициата и с конституированием того, что было обозначено выше как «полис гоплитов» («Hoplitenpolis»), — господства над городом способных нести военную повинность крестьян. Типический средневековый город сначала принципиально не допускает крестьянина к участию в праве гражданства, и, когда впоследствии он хочет взять его под свою защиту как «чужака» («Ausbürger»), ему в этом препятствуют дворянство и князья. И земельное владение, которое приобретают богатейшие бюргеры, не означает расширения сельской территории. Конечно, и здесь встречаются «переходы», как и везде в истории. Что в древности «город гоплитов» нигде не является в действительно чистом виде, ни в Афинах после Клисфена и Эфиальта, ни в Риме после закона Гортензия, ни где бы то ни было, показал предшествующий очерк; и дальше не следует, конечно, упускать из виду, что в состав «гоплитов» все же в качестве очень существенной части их входили и мелкие городские бюргеры, в частности домовладельцы (о «демиургах» и их роли была речь в предшествующем изложении). С другой стороны, не следует забывать и значения мелких горожан-землевладельцев (Ackerbürger) в средние века и административно-правовую роль «отдельных общин» («Sondergemeinden») в городах, тем более роли сельской территории в итальянских городах-государствах. Но тот, кто исключительную задачу «истории» видит не в том, чтобы сделать ее излишней, доказав, что «все уже было», и что все или почти все различия суть лишь различия меры — что, конечно, справедливо, — тот будет делать ударение на различиях (Verschiebungen), которые выступают, несмотря на все параллели, и будет пользоваться сходствами для того только, чтобы выяснить своеобразие каждого из обоих кругов развития по отношению друг к другу.

А оно действительно достаточно велико. Где в средние века цехи приобретают господство над городом и для политических целей принуждают городскую знать, как и каждого, кто хочет пользоваться политическими правами, записываться в какой-нибудь цех, чтобы им облагаться налогами и подлежать его контролю, там в древности стоит демос, деревня, которая — например, почти во всем кругу афинского владычества — для политических целей употребляет такое же принуждение. Где Древность распределяет (abstuft) обязанность иметь военное вооружение среди владельцев земельной ренты, там средние века распределяют ее по цехам. Различие бросается в глаза, и уже одно это показывает, что «средневековый», т. е. являющейся специфическим для средних веков, город экономически и социально в решающих пунктах был совершенно иначе конституирован, чем античный. И хотя бы в том смысле, что средние века задолго до возникновения форм капиталистической организации ближе стояли к нашему капиталистическому развитию, чем полис.

Это выступает там и здесь на передовых позициях социальной борьбы. В древности типической противоположностью является просто имущественная противоположность: помещик (Grundherr) и мелкий владелец. Борьба прежде всего вращается около политического уравнения и распределения повинностей. Где она заключает в себе экономическую напряженность (eine ökonomische Spannung) между классами, там она, если оставить в стороне вопросы о государственной земле, в конце концов может быть сведена почти совершенно к противоположности: 1) землевладелец и деклассированный или же 2) предшествующая этому ступень — кредитор и должник. Должником при этом является, правда не исключительно, но главным образом, крестьянин, живущий у (vor) города. Противоположность цехов и знатных родов (Geschlechter) первоначально в самой высокой точке нашего Средневековья (XIII–XIV вв.), пожалуй, еще можно сравнить с борьбой внутри полиса в эпоху античного «средневековья»: лишение политических прав, финансово-политическое угнетение и стеснения в пользовании альмендой стоят на первом плане. Но не крестьяне, живущие у города, но живущие внутри его ремесленники составляют отборное войско оппозиции. А когда затем начинает давать себя знать капиталистическое развитие, то при возникающей теперь борьбе речь идет уже не просто о противоположностях величины владения или о простых отношениях кредитора и должника, как это было в античном мире. Но, чем яснее обозначаются специфически экономические несогласия, тем определеннее вырисовывается в древности никогда не встречавшаяся в таком виде противоположность: купец и ремесленник. Античный крестьянин не хочет быть кабальным холопом (Schuldknecht) и вместе с этим сельскохозяйственной рабочей силой живущего в городе владельца земельной и денежной ренты. Ремесленник городов позднего Средневековья не хочет стать кустарем (Hausindustrieller) и тем самым промышленной рабочей силой капиталиста-«предпринимателя» А после победы цехов выступает кроме того еще новый социальный контраст, которого древность не знала — контраст между «мастером» и «подмастерьем» («Geselle»). Античный барщинный рабочий (Fronarbeiter) на Востоке «бастует» с криком: «дай на наш (традиционный) хлеб». Античный сельскохозяйственный раб (Lands have) восстает, чтобы опять стать свободным; напротив, о восстаниях и борьбе античных промышленных рабов (Gewerbeskaven) мы ничего не слышим. Как раз промышленность была в античном мире благоприятна для положения раба: она, в противоположность сельскому хозяйству, предоставляла ему шансы выкупиться. Тем более для социальных требований свободных «ремесленных подмастерьев» здесь нет никакой почвы (см. выше), потому что здесь нет самих подмастерьев» (или же, где они и существовали[513], они не составляли социально значимого класса).

Почти все античные социальные столкновения являются, и ведь как раз в городах-государствах, в конечном счете, борьбой за владение землей и за земельное право, — проблема, которая в этом виде и как специфически городская проблема в средние века совсем не существует, но по существу относится к конфликтам между сидевшими на земле классами — крестьянином и стоящими над ним городскими слоями, порой сеньорами (Grundherren), порой политическими властителями (politische Herren) — как они решались в полной превратностей, в большинстве случаев неудачной борьбе крестьян за свободу в Англии, Франции, Германии. Конечно, города нередко принимали участие в этих столкновениях, в Италии они низвергли феодализм, в Германии боролись с ним (в общем тщетно). Но только в отдельных, более крупных (итальянских) городах-государствах это была борьба внутри городской общины (Stadtge-meinschaft) или ее территории[514]. Борьба гоплитов древнего Запада против городской знати нашла, может быть, потому в средние века свою параллель разве только в борьбе швейцарских масс против феодального рыцарства и территориальных владетелей[515].