— Зачем вы так сделали?

Она с мольбой смотрела на него. В ее взгляде была такая преданность, что он невольно подумал: «Она невиновна… Все сплошное недоразумение…» Когда первое волнение прошло, он несколько отстранился от нее и отчетливо сказал:

— Нам необходимо переговорить…

Он и сам почувствовал, что в сказанном им было что-то официальное, противоположное тому, что он испытывал минуту назад.

— Да, да! Обязательно необходимо, — заторопилась она.

Бахтиаров подвел ее к креслу.

— Я все расскажу, Вадим Николаевич! — вдруг просто сказала она, посмотрев на него. — Абсолютно все. Во-первых, простите меня за записку. Слишком поздно я поняла, что она для вас может иметь не только личное значение.

— В записке неправда? — с волнением спросил он.

— Настоящая правда, — выдержав его напряженный взгляд, медленно ответила она.

Надежда, вспыхнувшая было у Бахтиарова, погасла.

— Выслушайте, прошу вас, — наконец услышал он ее умоляющий голос.

Бахтиаров кивнул головой и застыл в кресле. Она несколько секунд пристально рассматривала его, как бы знакомясь с переменами, происшедшими в нем за эти мучительные дни. Потом тяжело вздохнула, села прямо и слегка дрожавшим голосом сказала:

— Я не Жаворонкова. Мое имя — Элеонора Бубасова. Родилась в Париже. Мать — француженка. Я ее не помню. Отец — Бубасов Владислав Евгеньевич, бывший русский… Больше я не в силах молчать…

Часть вторая

ТАЙНА

Наступил вечер. Жаворонкова давно ушла домой, а Бахтиаров все еще сидел в кабинете полковника Ивичева, непрерывно курил и следил за выражением лица начальника, неторопливо вчитывающегося в страницы исповеди-дневника Жаворонковой.

Ивичев читал:

Запись первая

Год 1949, месяц июнь.

Несколько раз бралась за перо, но, подержав в руке, откладывала и прятала тетрадь. Но я твердо решила: ей быть хранительницей моей тайны.

Смешная девчонка! Разве недостаточно того, что тайна постоянно гложет тебя? Словно инородное тело, она поместилась рядом с сердцем и теснит его. Мучительно, когда сердцу постоянно что-то мешает!

Известно, что, когда огорченный человек поделится своими думами, ему становится легче. Но у меня нет такого верного друга, я могу поговорить только в этой тетради. Возможно, если пущу мысли в свободный бег по этим страницам, обрету облегчение? Хорошо бы!

Почему раньше не прибегала к такому способу? Некуда было прятать тетрадь. Только и недоставало, чтобы ее нашла и прочитала мама. Теперь мне помог случай — тетрадь я могу хранить в надежном месте.

В словаре русского языка «особняк» означает: «благоустроенный городской дом для одной семьи, принадлежащий богатому собственнику». Помню, наш школьный завхоз часто говорил, что в молодости он работал комендантом в «особняке». Выражение завхоза мне было непонятно. Как-то раз я попросила его объяснить. Оказалось: «особняком» он ласкательно называет учреждение, которое в Советском Союзе в первые годы Советской власти занималось поимкой шпионов и контрреволюционеров. Есть еще драма «Особняк в переулке» братьев Тур. Спектакля я не видела, но пьесу читала. «Особняком в переулке» называется иностранное посольство, и все действие драмы разворачивается главным образом в этом старом доме с колоннами водном из переулков Москву.

Учительница по литературе в школе мне часто говорила, что особенностью моих сочинений является нагромождение деталей, отклонение в сторону от основной темы. «Но, — заявляла учительница, — это нисколько не портит твою работу». Может быть! Сейчас я пишу не школьное сочинение и отметка «пять» мне не нужна.

На первой странице я упомянула о «случае» и «особняке». Случай вот какой: дом, в котором мы живем, когда-то был «особняком» богатого человека. Здание это одноэтажное, с толстыми каменными стенами, на высоком фундаменте. Стоит оно несколько отступая от тротуара, и от улицы его отделяет узорная чугунная ограда с львиными мордами. Вообще на нашей тихой Пушкинской улице несколько таких чем-нибудь примечательных домов. До революции улица называлась Дворянской, жила на ней местная знать. Безусловно, мы занимаем не весь особняк — он давно поделен на несколько квартир. Моей маме — Ольге Федосеевне Касимовой — досталась как раз та часть, в которой у владельца был кабинет и спальня. При перепланировке площади сделали две комнаты для мамы, комнату для нашей одинокой соседки Евдокии Харитоновны, просторную прихожую и хорошую кухню, под которой имеется вместительный погреб, похожий на темницу из средневекового романа.

У меня откуда-то взялась страсть выяснять историю старинных городских зданий. Но не только в таком объеме, как, например, это пишут в путеводителях, а дополнительно самой что-то узнавать. В нашем городе, хотя и пострадавшем во время последней войны, несколько таких интересных старинных зданий. Почти о каждом из них я знаю чуточку больше, чем говорится в недавно вышедшем в свет путеводителе. Но не в этом дело. Получается так: люди уходят из жизни, а дома остаются и как бы из прошлого смотрят на современность. Дома подновляют, наводят «косметику», а черты лица дома, как и человека, остаются без изменений.

Совсем недавно, в один из майских дней, в погребе под нашей кухней, где мы храним картофель и другие продукты, я обнаружила небольшое, полуметровое углубление в полу, прикрытое шестью кирпичами и железной крышкой на петлях. В этом углублении ничего, кроме пыли, не было, но я обрадовалась: вот надежное место для хранения моей тетради.

Пришлось все же изрядно похитрить перед мамой и нашей соседкой, чтобы выяснить, известно ли им что-нибудь об особенности нашего погреба. Убедившись, что ни та, ни другая ничего не знают, я решилась на откровенный разговор в тетради.

Смешно подумать, как я была довольна находкой! Интересно, для какой цели было сделано это хранилище?

Как только мама ушла на фабрику, я наказала соседке: если придут девочки, сказать им, что меня нет дома и не приду до позднего вечера. Мама тоже не придет долго: будет на партийном собрании.

Вообще трудно начинать о страшном, очень трудно…

…Школа позади. Но если закрыть глаза и прислушаться к тишине, то слышится мелодия выпускного школьного бала. Целое событие! Сколько поздравлений мне пришлось выслушать! Только одна я получила золотую медаль. Золотая медаль к аттестату зрелости — это что-то значит! Может быть, некоторые девушки мне завидуют? Что ж, это закономерно. Каждому хочется как-то вырваться вперед.

Совсем потерять голову от радости я, конечно, не могу. Я не такая, как остальные выпускницы нашей школы. И не золотая медаль разделяет нас. Нет! У них всех чистая, ясная жизнь. Пусть даже без медали, но она свежа, как утренняя заря.

Я веселилась на выпускном вечере, а черная тайна, словно невидимая тень, витала рядом со мной. Я и тайна — одно целое! Вот и сейчас, в эти минуты, когда в квартире тишина и привычные вещи окружают меня, мне тяжело и неприятно.

Начну с дня рождения. Мой день — 15 сентября. Через три с половиной месяца мне исполнится девятнадцать, а через два с половиной — пять лет с того дня, как я стала Анной Жаворонковой. Стала! Да, я до того дня 1944 года была Элеонорой Бубасовой, дочерью одного из «столпов» русской эмиграции, владетельного Бубасова, чье имя (если верить сохранившимся в библиотеке отца различным печатным изданиям) в высшем петербургском свете у многих было на устах. Теперь я дочь колхозника из болотистой белорусской деревни Глушахина Слобода…

До восьми лет моим воспитанием занимались младшая сестра отца, бывшая русская богачка Тупчинская, англичанка мисс Уэйт и немка Анна Крамер. До тринадцати лет, иногда с отцом, а большей частью с моими воспитательницами, я успела пожить во Франции, в Англии и в Германии. Париж, Лион, Марсель, Лондон, Бирмингем, Берлин, Гамбург и Мюнхен — вот города, запечатлевшиеся в моей памяти. Ничего не поделаешь: впечатления детских лет — самые несмываемые в человеческой памяти.