Жития пророков

Наш герой вскакивает с горящими глазами, его дыхание прерывисто, и он полон решимости: нужно объявить миру о том, что ему сейчас открылось. Мужчина протирает глаза; откровение дано ему во всей своей ясности, он видит эту картину перед собой. До этого момента ему никогда не приходило в голову, что он сможет вдруг, в один прекрасный день, превратиться в пророка. Однако теперь наш герой принимает свою долю с верой и должным самообладанием. Отзвуки труб еще звучат в его голове, когда он прямо в пижаме (его миссия слишком важна, чтобы терять время на такую ерунду, как поиски брюк, рубашки и пиджака) спускается по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Краем глаза мужчина успевает увидеть жену, готовящую на кухне завтрак, и ребенка, который надрывно кричит в кроватке. Жену удивляет, что он поднялся в такую рань. Она говорит ему об этом, но муж не слышит ее слов — он уже открывает дверь и выходит на улицу, желая сообщить о том, что ему было открыто. Добежав до площади, наш герой видит зеленый «фольксваген-пассат», припаркованный рядом с булочной, и взбирается на его крышу. Такая трибуна ему прекрасно подойдет. Немногочисленные прохожие, которые вышли из дома за хлебом, сладким пирогом или за пакетом молока на завтрак (все они тепло одеты и обмотаны шарфами, шапки надвинуты на самый лоб), смотрят на него заспанными глазами. На нем голубая пижама в серую полоску, ветер теребит легкую ткань и пробирает до костей. Не теряя времени, наш герой делает глубокий вдох, потрясает перстом в воздухе, открывает рот, рассматривает лица людей, лениво поглядывающих на него (один мужчина грызет горбушку батона, который он несет под мышкой), и замирает в молчании. Какое пророчество ему нужно было донести до человечества? Он этого не помнит.

Чем больше он терзается оттого, что ничего не может вспомнить, тем больше пустеет его голова. Время бежит неумолимо. Люди смотрят на него, не двигаясь с места, и это угнетает его еще больше. Благую или плохую весть он должен поведать людям? Без сомнения, ему открылось нечто ошеломляющее: свои ощущения он помнит. Но это изумление было связано с чем-то хорошим или с чем-то плохим? Можно ли сказать, что в некоторой степени это откровение причинило ему страдание? Не следует ли напророчить ужасный конец света? Нет, речь шла не об этом. Или же совсем наоборот — зарю надежды? Чересчур высокопарно. Его откровение не походило на великое пророчество. Вероятно, оно было довольно-таки скромным. Но каким именно? Из какого-то окна поблизости доносится музыка. Маленький оркестр оживляет своими мелодиями утреннюю телепередачу. Наш герой пытается сосредоточиться и все-таки вспомнить свое откровение. Но у него ничего не выходит. Секунды тянутся медленно, как минуты, немногочисленные зрители начинают расходиться (сначала один, потом другой), а он продолжает стоять, тыча пальцем в небо, с раскрытым ртом — и не говорит ни слова. Так продолжается, пока не приходит хозяин «фольксвагена», который удивляется, увидев его на крыше своей машины, возмущенно кричит ему, чтобы он немедленно слез оттуда, хватает его за грудки и отбрасывает к стене. Пророк тем временем пытается (безрезультатно) вспомнить, не были ли явлены ему в откровении именно эти удары о стену, эти сомнения или этот провал в памяти; и не об этом ли должен был он поведать людям.

Наш герой проводит в размышлениях несколько дней. Для него ясно одно: он не обманулся и не придумал, что должен донести до человечества откровение, которое на самом деле не было ему дано. Чувства его не подвели. Ему было поручено сообщить о чем-то невероятно важном. Но для кого: для всего мира в целом? Исключительно для него самого? Именно поэтому он выбежал на улицу — чтобы донести свое откровение до людей. Но тут встает вопрос: помнил ли он свое откровение, спускаясь по ступенькам, или же под впечатлением этого чуда забыл обо всем раньше, охваченный желанием рассказать о нем окружающим?

Как можно запамятовать откровение? Можно забыть обыденные сведения и предметы, которые любой простой смертный может узнать или обнаружить, пользуясь своим опытом или наличными деньгами: имя, содержание какого-нибудь фильма или зонтик.

Но откровение так не вернешь, нет. Это заключение наводит его на мысль о том, что память иногда может сыграть с нами злую шутку, и заставляет рассмотреть следующую возможность: его откровение было не столько пророчеством, сколько сном. Сном настолько правдоподобным, что он принял его за пророчество. Но он, однако, уверен, что это был не сон. Уверен наш герой и в том, что, если ему не удастся вспомнить откровение, он будет вечно мучиться. Жена укоряет его при первой же возможности:

— Какой же из тебя пророк? Если ты ничего не помнишь, то никакое это не откровение. Иезекииль и Исаия не стали бы пророками, если бы забыли все, что должны были предвозвестить. Кстати, вот смеху-то было бы. Представь себе, как они говорят, что все запамятовали.

— А что, если у пророка окажется плохая память? Он же в этом не виноват. Я готов даже согласиться с тем, что из меня пророк никудышный, неспособный или скверный. Но, как бы то ни было, я — пророк. Мне открылась истина. Я в этом уверен и не обманываю себя. И то, что я этой истины не помню, отнюдь не отрицает сего факта. Я же могу в один прекрасный день ее вспомнить. А то, что в истории человечества еще не было забывчивых пророков, не может лишить меня этого звания. Точно так же когда-то не было пророка, которые бы летали на огненной колеснице, пока один из них этого не сделал.

В пророческий транс можно впасть самопроизвольно или же при помощи различных средств и методов: медитации, магических или мистических заклинаний, жестов, бичевания. Того же эффекта можно достичь при помощи музыки, особенно ударных инструментов. Человек может впасть в транс, танцуя или употребляя наркотики. Вероятно, думает забывчивый пророк, надо воспользоваться каким-нибудь из этих стимулирующих средств. С каждым днем он все яснее видит: самое ужасное заключается не в том, что он забыл полученное откровение, а в его неспособности выйти из этого заколдованного круга. Это еще больше удручает его, он впадает в тоску и начинает подозревать, что откровение, которое заставило его вскочить с горящими глазами и прерывающимся дыханием, означало только одно: после первой вспышки радости ему предстояло выйти на улицу и там забыть обо всем.

Через несколько лет однажды на рассвете пророк неожиданно получает новое откровение. Трубы, яркое сияние, четкие слова, медленно произносимые низким голосом. Он уже читал раньше, что откровения могут повторяться, особенно когда попадаются упрямые пророки, которые не хотят согласиться со своей ролью. Чтобы не дать откровению улетучиться, наш герой зажигает лампу на ночном столике и ищет в ящике бумагу и карандаш, но безуспешно. Он немедленно встает с постели и обшаривает всю спальню. Безрезультатно. Бедняга бежит на кухню, там на стене висит фигурка повара в колпаке. На месте фартука у него прикреплен блокнот для заметок. Однако когда наш герой подходит к фигурке, то обнаруживает, что все листки кончились и на этом месте красуется неприличная дыра. Он напрочь забыл об этом. Блокнот кончился уже несколько дней назад, а у нашего героя это вылетело из головы: ведь записать, что нужно купить новый, было некуда. И почему в записных книжках не делают в конце дополнительный листок, где можно было бы отметить, когда старый блокнот заканчивается: «Купить новый блокнот»? Последний лист записной книжки в некотором роде должен был бы выполнять эту функцию. Но откуда нам знать, что мы пишем на последней страничке, если ничто не отличает ее от всех остальных? Очень даже может быть, что за этим листком окажется следующий. Если бы последняя страничка была другого цвета: желтого, светло-зеленого, голубоватого, — то мы могли бы сразу отличить последний лист от остальных, с первого взгляда узнать его. Тон должен быть достаточно светлым, чтобы можно было писать и карандашами, и обычными шариковыми ручками, но одновременно резко отличаться от белого цвета; тогда мы, оторвав последний белый листок, сразу бы поняли, что перед нами дополнительная страничка, и записали бы на ней: «Купить новый блокнот». Эти слова могут быть даже просто напечатаны на нем, как это делается иногда в календарях, в которых с середины декабря на листках появляется надпись: «Купить новый календарь такой-то фирмы» — разумеется, той же самой. Включение последнего специального листка, естественно, удорожило бы конечную стоимость продукта (в связи с использованием другого цвета или дополнительных надписей), но некоторые потери были бы с лихвой восполнены преимуществами такого решения. Этот последний листок в некоторой степени играл бы ту же роль, какую играет в чековых книжках чек, помещаемый перед последними пятью чеками; он указывает, что скоро книжка закончится и пора пойти в банк и попросить там новую.