Им предстоит пересечь весь город, чтобы добраться до шоссе, которое ведет к кладбищу. Траурный кортеж возглавляет фургон похоронной конторы. Прямо за ним следуют две машины с родственниками. Кортеж строго соблюдает указания светофоров и двигается очень медленно. Они выезжают на широкую улицу, ведущую к проспекту, по которому им предстоит ехать до шоссе. Движение в городе довольно оживленное, и пассажиры едущих рядом с кортежем машин оборачиваются, чтобы поглазеть на них. Если это ребятишки, то они испуганно раскрывают рты. Многие из них впервые видят, как везут гроб, и смотрят на него с ужасом: там внутри лежит мертвец. Наконец кортеж подъезжает к проспекту. Здесь можно ехать гораздо быстрее, и чем дальше от центра, тем меньше становится машин. Они несколько минут следуют по проспекту, и неожиданно им приходится свернуть с него из-за дорожных работ. Водитель похоронного фургона следует указателям, которыми обозначен маршрут объезда, но постепенно их становится все меньше и меньше, и наконец они совсем исчезают. Водителю приходится рассчитывать только на свою интуицию. Он решительно сворачивает в одну из улиц и заезжает в тупик. Ему надо бы дать задний ход, но остальные машины следуют за ним впритык, и фургон не может двинуться назад. Шофер выходит из кабины и просит остальных водителей сдать немного назад: надо вернуться на боковую улицу, с которой они только что свернули, и попытаться доехать до проспекта, ведущего к шоссе, или по крайней мере до указателей. Все дают задний ход: сначала последняя машина кортежа, потом — вторая и наконец похоронный фургон, который, вырвавшись из пробки, немедленно дает газ. Такое высокомерное поведение производит неприятное впечатление как на родственников, так и на пианистку. Однако остальные машины, взвизгнув тормозами, сейчас же бросаются за ним вдогонку. Они оказываются в районе городских складов. Вокруг простираются кварталы и кварталы промышленных зданий с припаркованными около них огромными грузовиками. Названия здешних улиц неизвестны большинству горожан и нашим героям тоже.

Отсутствие движения теперь им вовсе не на руку. Совсем наоборот: если бы на улицах были люди, то они могли бы спросить, как выехать отсюда. Неожиданно им приходится свернуть направо, и они оказываются на берегу моря, вдоль которого тянется набережная. По логике вещей, теперь следовало бы повернуть налево, но стоит водителю фургона включить указатель поворота, как шофер машины, которая следует прямо за ним, нажимает на клаксон. Он опускает стекло и кричит, что с той стороны проезда нет. Им надо повернуть направо или вернуться назад по той же улице, по которой они сюда приехали. Пусть даже им придется ехать в запрещенном направлении — это единственная возможность вернуться на улицы с указателями. Водитель похоронного фургона признается: он не имеет понятия, где они находятся, но предполагает, что раз городское кладбище находится более или менее к северу от города, за первым кольцом спальных районов, то им надо ехать по улице в северном направлении, а это означает — налево. Те немногие пассажиры машин, которые к этому моменту еще не успели выразить свое мнение, наконец высказываются и с досадой захлопывают дверцы. Сын покойника, невеста сына, деверь, отец, тесть, теща и пианистка прекрасно знают, как следует поступить, но при этом предложения одних не совпадают с предложениями других. Вдова снова принимается плакать. Наконец все решают последовать совету водителя похоронного фургона, в основном потому, что считают его профессионалом; из трех шоферов он — единственный человек, который находится при исполнении служебных обязанностей. Все рассаживаются по машинам. Как предлагал водитель похоронного фургона, они поворачивают налево по набережной, параллельной пляжу, и едут примерно километр или два, пока улица не заканчивается прямо перед клубом любителей плавания. Слева видна единственная асфальтированная улица, еще более узкая, чем та, по которой они ехали раньше. Они сворачивают на нее. Скоро узкая улица углубляется в сеть таких же узких улиц, образующих квадратные кварталы, — однако это, по крайней мере, населенный район. Все домики, которым не меньше ста лет, — скромные, двухэтажные, с побеленными стенами. На втором этаже — маленькие балконы с зелеными жалюзи. Внизу — входные двери из дерева и стекла. Внутри видны обитатели этих домов: мужчина смотрит телевизор, какая-то девушка учит уроки, другой мужчина чинит радиоприемник, еще одна девушка строчит на машинке. На улице мальчишки гоняют мяч. Водитель похоронного фургона останавливает машину, выходит из нее и обращается к двум женщинам, которые сидят на стульях у двери дома и что-то шьют. Он спрашивает, по какой улице они могут выехать из этого района и добраться до шоссе. Женщины поднимают руки с вытянутыми указательными пальцами и тычут ими в сторону той самой улицы, по которой они приехали. Водитель говорит им, что именно оттуда они и едут, но выезда на шоссе не обнаружили. Родственники покойного снова выходят из машин. Сын предлагает пересечь город еще раз в южном направлении и проехать по окружной дороге в северном направлении до городка, где расположено кладбище. Брат покойного с ним не согласен. Они уже и так находятся к северу от города. Довольно глупо снова проезжать через центр только для того, чтобы, объехав город по окружной, оказаться поблизости от того самого места, где они сейчас находятся. Нужно просто не нервничать и попробовать выехать на проспект, ведущий к шоссе. А проспект должен быть где-то здесь, совсем поблизости: какая-нибудь улица наверняка ведет к нему. Водитель возвращается в похоронный фургон, остальные следуют его примеру. Они проезжают до следующей улицы, поворачивают по ней налево, потом еще раз налево в попытке отыскать ту улицу пошире, которая ведет к клубу любителей плавания и к пляжу. Но это им никак не удается, и они неожиданно выезжают на квадратную площадь. Площадь носит имя генерала, жившего пару веков назад; прямо посередине ее растет огромное дерево с искривленным стволом, с которого двое мальчишек пытаются сбросить третьего. На площадь выходит только одна улица — по ней они и приехали сюда.

5

Стратегии

Как только экзаменатор открывает дверь, экзаменуемый с исключительно бледным лицом входит в аудиторию, протискиваясь через толпу сотоварищей, которые роятся перед дверью. Не теряя ни секунды, наш герой садится за первую попавшуюся свободную парту. Парты сделаны из светло-зеленого пластика, а края столешниц — деревянные. Поверхности столов изрисованы шариковыми ручками и изрезаны перочинными ножами; среди надписей есть две скабрезные. Шум (складывающийся из стука крышек парт, двиганья стульев и гула голосов) увеличивается по мере того, как экзаменуемые входят в зал. Экзаменатор просит их быть любезными (это «будьте любезны» звучит торжественно, тон не допускает возражений) и рассаживаться без шума. На экзаменуемых замечание действует только несколько секунд: грохот и гул стихают, но потом возобновляются с новой силой. Теперь экзаменатор поворачивается к ним спиной: он стирает с доски какие-то строки, оставшиеся от предыдущей лекции; поворачивается лицом к аудитории (шум снова стихает) и, убедившись, что все сидят на своих местах, спускается с кафедры; идет к двери, закрывает ее, стряхивает с рук мел, которым он испачкался, пока стирал (этот жест заставляет умолкнуть последних болтунов), и произносит две фамилии. Двое экзаменуемых встают из-за своих парт и подходят к нему. Он вручает каждому кипу сброшюрованных листов; они начинают распределять их. По мере того как они продвигаются по аудитории, кладя по одному экземпляру на каждую парту, экзаменующиеся напрягают взгляд, пытаясь прочитать вопросы, написанные очень мелким шрифтом. Однако никто из них не пытается придвинуть к себе листы или осторожно приподнять верхний из них. Из состояния неподвижности все выходят только тогда, когда на каждом столе лежит по одному экземпляру и экзаменатор объявляет, что они могут начинать. Одновременно раздается шорох пятидесяти листов бумаги. Экзаменуемый с исключительно бледным лицом делает глубокий вдох, берет свою стопку скрепленных листов, кладет ее прямо перед собой и начинает спокойно читать. Он провел все выходные за письменным столом и теперь, когда экзамен наконец начался, чувствует нечто среднее между упадком сил и безразличием. На протяжении нескольких недель он готовился к этому экзамену, от которого в очередной раз зависит возможность продолжить начатое дело. Несколько лет тому назад он бы назвал этот экзамен ключевым, но время научило его, что все экзамены являются ключевыми, и если бы какой-то экзамен не показался ему таковым, он просто не был бы настоящим экзаменом. Прочитав все пять вопросов, он вздыхает с облегчением. Четыре из пяти он знает на отлично. Поэтому экзамен можно считать, по крайней мере, сданным. Неожиданно он замечает, что уже некоторое время выстукивает пальцами правой руки по столешнице: та-та-та-та-та, та-та-та-та-та… Наш герой смотрит по сторонам и видит, что все остальные экзаменуемые нервничают. Большинство уже строчат, словно время вот-вот выйдет; они исписывают лист за листом, сохраняя безразличное выражение на лицах. Двое глубоко задумались. Это ясно, потому что оба смотрят в потолок, наморщив лбы; один из них к тому же грызет кончик шариковой ручки. Еще один пригнул голову, чтобы спрятаться от взгляда экзаменатора; и просит сидящего рядом товарища о помощи. Он шевелит губами, произнося медленно по буквам какое-то слово, но сосед не понимает его и в ответ выпячивает нижнюю губу и пожимает плечами. Тот, который произносит слово по буквам, делает все новые попытки быть понятым. Так продолжается до тех пор, пока экзаменатор не начинает прогуливаться по проходам между тремя рядами парт. Тот, что раньше наклонял голову, вытягивается в струнку, выдавая себя излишне серьезным видом. Экзаменуемый с исключительно бледным лицом тоже садится прямо, словно и его могут застать с поличным, и решает наконец начать работу. Он снимает колпачок с шариковой ручки и ставит свое имя, а потом начинает писать ответ на первый вопрос четким и размеренным почерком; ровные строчки плотно ложатся на лист. Ответив на первый вопрос, наш герой переходит ко второму, но, написав несколько строк, снова чувствует слабость и откладывает ручку. Он устал. И эта усталость не может быть результатом напряженных занятий последних дней: возможно, его до крайности утомила вся эта серия экзаменов, которые ему приходилось сдавать, один за другим, с самого детства. Если бы, по крайней мере, этому был виден конец… Но после этого экзамена будет следующий, а потом еще один. Ему хорошо известно, что подготовка всегда требует усилий, и все равно никогда нельзя выучить все до конца, да и экзамены никогда в полной мере не показывают, насколько ты знаешь предмет: досконально или не очень. Эта убежденность, однако, не мешает ему задавать себе вопрос: наступит ли когда-нибудь день последнего экзамена? Наш герой продолжает писать безо всякой охоты. Он знает, что, как всегда, сдаст экзамен, потому что все всегда их сдают. И отнюдь не потому, что экзаменаторы благожелательны. Они строги, но, несмотря на это, экзаменуемый с исключительно бледным лицом не знает (как не знает никто из его знакомых) никого, кто бы когда-нибудь провалился на экзамене. Все всегда их сдают, потому что все готовятся на совесть. А раз никто не проваливается на экзаменах, этот страх перед провалом превращается в любопытное явление. Разве кто-нибудь не смог сдать очередной экзамен? И тогда зачем нужны экзамены, если все их всегда сдают? Они существуют только потому, что если бы их отменили, то все перестали бы так тщательно к ним готовиться, как готовятся сейчас?