— Это мои деньги! Они и раньше у меня в кармане лежали!

Ж. не понимал, какой смысл утаивать монеты, если оба приятеля знали, что каждый уверен в том, что его товарищ припрячет деньги, а потому обман всегда откроется. Однако каждый понедельник вечером история повторялась. Может быть, они рассчитывали, что когда-нибудь соперник забудет об этом или не заметит подвоха? Драчуны уже стряхнули пыль со своей одежды и, сворачивая веревку, обернулись к Ж.:

— Ну что, пошли коровам петарды на рога вешать?

Как-то раз Ж. решил растолковать ситуацию ребятам так, как ее объяснил ему отец: не было ничего странного в том, что он, городской мальчик, не понимал многих слов, которые они употребляли, что он не знал названий всех деревьев, или всех растений, или различных участков гор, или видов местных птиц. (Кстати, еще одна головная боль — птицы! Для Ж. все эти существа были птицами, и точка, и в крайнем случае он умел различать голубей, аистов и чаек. А для его приятелей существовали целые дюжины различных названий: жаворонок, пищуха, стриж, черный дрозд, зеленушка, удод, сипуха, сыч, ушастая сова…) Зато они, втолковывал приятелям Ж., живя весь год в деревне, наверняка не знают названий многих вещей в городе.

— Ты что, воображаешь, что мы светофора никогда не видели?

Они хохотали. Ж пытался объяснить им, что точно так же, как приятели не путали ясень с вязом, он без труда отличал двенадцатую модель «рено» от двести пятой «пежо».

— И мы такое можем, пентюх! Ты что себе воображаешь? Гляди, вон там на шоссе едет синяя машина. Ну и какая это марка?

Ж. посмотрел вслед машине, которая готова была скрыться за поворотом у мельницы. С такого расстояния определить тип автомобиля он не мог, но она напоминала ему «рено» пятой модели, который был у его дяди.

Если даже ему было непросто определить марку машины, то П. и Б. и подавно не могли бы этого сделать.

— Это «рено» пятой модели.

— Остолоп! — закричал П. — Это же вообще «ситроен»! Эта дырявая голова ни в машинах, ни в деревьях не разбирается!

— Да оставь ты его. Он же столичный.

Ж. нравилось побыть одному, но проводить все дни недели в одиночестве было слишком скучно, особенно во время каникул. На протяжении одного или двух дней он мог использовать возможности уединенной жизни: стучать по мячу перед домом родителей, играть на компьютере, читать комиксы. Но рано или поздно он начинал медленно двигаться по направлению к площади, где играли ребята. А в таком крошечном поселке ребятами (по крайней мере, ребятами его возраста) неизбежно оказывались П. и Б. Да, конечно, туда приходили еще и Р., Т. и С., но эти были такими же дачниками, как он сам. Иногда вечером мама, наливая ему вишисуаз (кстати, как надоедает этот вишисуаз[50] летом!), советовала ему подружиться с другими городскими ребятами. Но Ж. считал их задаваками и нюнями. Иногда, наблюдая за их поведением, он думал, что по большому счету Б. и П. были правы, когда издевались над городскими. И все это вместе еще больше злило его: с одной стороны, его приятели попадали в точку (городские были хлюпиками), а с другой стороны, они были не совсем правы: по крайней мере, он чувствовал себя исключением. Он не был из тех умников, которые воображают, что все деревенские ребята — умственно отсталые, и не ревел как девчонка при первой царапине, боясь тут же истечь кровью.

В воскресенье Ж. читал комиксы перед домом Б. (поджидая, когда тот выйдет на улицу), но вместо него оттуда появился П. с улыбкой до ушей. Он положил руку на плечо Ж. и сказал, понизив голос:

— Поможешь мне завтра собрать монеты. Б. заболел и еще долго не будет выходить на улицу. Его мать говорит, что он не до конца вылечился от простуды в прошлый раз, и ему придется опять сидеть дома. Я бы, конечно, и сам мог туда спуститься, ты же знаешь, но я предпочитаю, чтобы ты мне помог. Но только ничего Б. об этом не говори. Я ему сказал, что мы не пойдем к колодцу до следующего понедельника, но завтра мы с тобой сходим туда и поделим деньги пополам. А через неделю, если Б. выздоровеет и сможет пойти с нами, сделаем вид, что ничего такого не было.

Оказалось, что постепенно травить веревку и одновременно освещать шахту не очень-то легко. Кроме того, по мнению Ж., П. был уж слишком привередлив и то и дело требовал изменения скорости спуска: от сих до сих как можно медленнее, а теперь быстрее. Кроме того, Ж. никак не оставляла одна мысль: П., прекрасно знавший, что он не захочет ввязываться в драку из-за припрятанных в кармане монет, конечно, надует его гораздо больше, чем на обычные две или три монеты в двадцать пять песет. А что, если преподнести ему сюрприз — показать, как впервые «городской» ведет себя так же, как они, и вырвать у обманщика зажиленные деньги, пусть даже ради этого придется пустить в ход кулаки? Чем больше Ж. думал об этом, тем больше он нервничал и кровь закипала в его жилах. Решено: когда П. поднимется наверх, он потребует, чтобы тот вывернул карманы. И в голосе его будет звучать спокойствие. Да, самое главное, чтобы голос у него не дрожал. А если П. не согласится, он раскроит ему голову. (Глагол «раскроит» Ж. перенял как раз у своих деревенских приятелей, и ему казалось, что он звучит очень аристократично.) Издалека доносились звуки включенных телевизоров: музыка из сериала о Диком Западе, который показывали по понедельникам в это время.

— Потрави еще немного! — закричал П. из недр колодца.

Ж. отпустил веревку немного быстрее, и вдруг раздался глухой звук: веревка оборвалась. Ж. услышал плеск, приглушенный удар, эхо, вскрик. На несколько секунд наступила тишина. Потом послышался сердитый голос П. на фоне всплесков воды.

— Ты что наделал?

Голос П. доносился издалека, из глубины колодца, где он пытался удержаться на поверхности этого крошечного, глубокого и круглого бассейна, стенки которого поросли мхом.

— Ничего я не делал. Просто веревка оборвалась.

— Беги на баштан, что внизу, и тащи крутец, что висит в боронке!

Ж. замер. Его фонарик освещал все пространство внутри колодца: П. плавал с трудом и старался ухватиться за стенки, но его пальцы скользили по влажному мху. Вдалеке раздавались первые выстрелы телефильма.

— Давай скорее! И убери свой фонарик, совсем ослепил!

— Куда ты говоришь, надо сходить?

— На нижний баштан. В боронке есть крутец. Тащи его сюда!

Ж. потушил фонарик. В темноте казалось, что П. внизу больше нет. Как будто вообще ничего не произошло. Ж. решил дать бедняге последний шанс:

— Что я тебе должен принести?

П. не ответил. Снизу еще доносились всплески — он пытался удержаться на поверхности. Ж. бросил в колодец конец веревки, который он сжимал в кулаке все это время. Когда веревка упала в воду, это произошло почти беззвучно.

Ж. повернулся и медленно пошел в сторону поселка, слыша, как зовет его П. На ходу он размышлял, кто из них двоих — Б. или он сам — должен будет удивиться больше, узнав новость. Но уж, конечно, он предоставит Б. возможность сказать: «Вот сукин сын! Хотел нас надуть и прикарманить все деньги, не поделившись с нами!» Ж. пришел домой как раз вовремя, чтобы увидеть, как хороший ковбой пускался в погоню за плохими индейцами, которые хотели наказать хорошую девушку из своего племени. На ужин был опять вишисуаз.

Заложник

Боррель написал последнее слово, поставил точку, вытащил лист из пишущей машинки и стал рассматривать его издали, на расстоянии вытянутой руки, словно это был рисунок. Потом он перечитал стихотворение: