щадить мелкое самолюбие, лишь бы не страдало наше общее дело.

После такой длинной фразы он перевел дыхание.

— Товарищи, — продолжал он, — всем нам известна наша уважаемая именитая сотрудница, дважды

лауреат Сталинской премии и орденоносец Серафима Антоновна Шувалова. За много лет работы в институте,

точнее — за пятнадцать лет, я не слышал ни одного критического замечания в адрес Серафимы Антоновны. А

разве так уж безупречна ее работа?

Зал загудел, и трудно было понять, что означал этот гул: одобрение словам Бакланова или протест.

Видимо, тут столкнулось и то и другое.

— У нас недавно произошел пренеприятнейший случай, — продолжал Бакланов, утерев лицо платком. —

Если бы его не было, мы и сейчас бы, наверно, промолчали. Но он произошел, и мы с товарищем Колосовым

решили его обнародовать перед коммунистами. Случай такой, — говорил Бакланов. — На основе официального

отчета товарища Шуваловой и соответствующим образом оформленных документов, патентов и прочего одному

из заводов мы представили счет за внедрение оригинальной, экономически эффективной, совершенно новой

технологии разливки стали. А что же оказалось? Оказалось, что сотрудники из группы товарища Шуваловой,

изучив технологию разливки, примененную на этом заводе по инициативе заводских инженерно-технических

работников, изложив ее на бумаге, выдали за свое достижение. Причем даже и эти сотрудники оказались за

бортом. Работа пошла за подписью одной товарищ Шуваловой. Разве так мыслится нами связь науки и

производства?

— А может, это вранье, весь ваш протест заводских товарищей? — крикнули в зале. Павел Петрович

заметил, что кричал Харитонов.

— Мы производили расследование, была создана совместная комиссия из представителей нашего

института и завода, — ответил на реплику Бакланов.

— А при чем же здесь Шувалова? — теперь крикнул Липатов.

— Как то есть при чем? Присвоив чужой труд, — продолжал Бакланов, — она его даже запатентовала,

чего не догадались сделать заводские товарищи. Она считает, что победителей не судят. Но в данном случае

победители-то, однако, не из группы товарища Шуваловой, а заводские товарищи.

В зале шумели, говорили, кричали. Председательствующий Мелентьев стучал толстым карандашом о

графин, — не помогало. Это было неслыханно, что кто-то осмелился критиковать “саму” Шувалову, и как

критиковать, в какой форме, какими словами! Покачнулись все основы институтской иерархии, священные табу

теряли свою силу.

Мелентьев вскочил и крикнул:

— Тише! Тише!

Порядок кое-как установился. Во второй части своего доклада Бакланов говорил о правительственном

задании. О том, какая ответственность возлагается этим заданием на институт и на каждого сотрудника. Но

говорить ему было трудно, в зале все время возникал шум.

Едва доклад был закончен и не успел еще Мелентьев спросить, кто хочет слова, как прогремело зычное

Самаркиной:

— Дайте мне!

Самаркина гневно заговорила о том, что она впервые на таком безобразном собрании, где позволяют

выливать на лучших людей института ушаты грязи, что полезнее было бы заниматься не копанием в старых

отчетах, а задуматься над тем, чтобы люди, имеющие дипломы кандидатов наук, занимали в институте

соответствующие их званию должности и получали бы соответствующую зарплату.

— Об этом, о должности и зарплате для себя, она говорит на любых собраниях, — сказал Павлу

Петровичу Бакланов.

— У нас на заводе тоже такой был, помощник мастера, — ответил шепотом Павел Петрович. — Идет,

предположим, производственное совещание, он выйдет, огладит усы и скажет: “А вот в нашем цехе стружку не

убирают”. Идет отчетно-выборное профсоюзное собрание — он опять свое: стружку в цехе не убирают. Даже

как-то на митинге по поводу выпуска нового займа заговорил о стружке.

— Так сказать, мастер одной песни, — сказал Бакланов. — И наверно слыл бесстрашным критиком

начальства?

— А как же! Корреспонденты первым делом к. нему шли. И в газетах эта стружка фигурировала. Рупор

масс!

Самаркина исчезла с трибуны незаметно. После нее сразу возник Липатов, который тоже долго чем-то

возмущался. Потом вышел молодой сотрудник Игольников из группы Шуваловой и откровенно рассказал все,

как было.

— Да, — говорил он, — получилось ужасно плохо. Мы-то думали, что обобщаем опыт

производственников, мы же не знали, что… что… Серафима Антоновна, — он с великим трудом выдавил из

себя это имя, — что Серафима Антоновна так воспользуется достижениями завода. Я прошу не думать… Мы

всеми силами…

Прения длились до двенадцати часов ночи, были они бурные, противоречивые. Большинство речей

ограничивалось историей с Шуваловой, и только немногие говорили о работе института в целом, о

правительственном задании. В заключение выступил Павел Петрович и рассказал о том, как он мыслит себе

принципы, на которых должна строиться работа института, он говорил, что партия зовет работников науки

решать важнейшие народнохозяйственные проблемы на основе обобщения передового опыта так, чтобы

научные исследования непременно доводились до широкого практического применения. А исследования

работников науки должны быть направлены как на разработку теоретических проблем, без чего невозможно

успешное развитие самой науки, так и на укрепление связи науки с производством, без чего наука не может

содействовать техническому прогрессу, и росту производства.

— Некоторые думают, — говорил он, — я слышал такие разговоры в институте, что укреплять связь

науки с производством — это всего-навсего усиливать научную помощь производству. Однобокое понимание

вопроса! Практика показывает, что от союза науки и производства выигрывают обе стороны. Промышленность

— пусть это учтут товарищи вроде товарища Красносельцева, который, как мне известно, держится других

взглядов, — повторяю, промышленность давно уже оказывает огромное влияние на развитие науки. Целые

разделы науки создавались и развивались с помощью техников, которые решали свои производственные задачи.

Таков путь создания гидродинамики, аэродинамики, механической теории теплоты… Практика ежедневно

рождает множество новых фактов, и когда ученые устанавливают прочные связи с производством, они тем

самым получают доступ к этим новым фактам, получают опору для дальнейшего движения вперед в своей

научной деятельности. Так рождается творческий союз науки и производства — крупнейший фактор прогресса

и самой науки и производства, которому наука служит.

Павла Петровича слушали очень внимательно. Это ободряло его, и он продолжал говорить о том, что

решение всякой научно-технической задачи должно распадаться на несколько этапов: чисто теоретические

исследования, закладывающие основы новой технологии, лабораторные исследования, которые должны

подтвердить или уточнить теоретические выводы, и, наконец, полупромышленные или промышленные опыты, с

помощью которых решается вопрос о технической целесообразности промышленного внедрения.

Теоретические и лабораторные исследования в области техники, оторванные от практической работы, не могут

быть эффективными. Многие проблемные вопросы техники требуют так много сил и творческой энергии, что

быстрые и значительные достижения возможны лишь при содружестве науки и производства. Недопустимо

топтание на месте. Или надо немедленно прекращать заводские опыты, если результаты их представляются

бесперспективными, или быстро переходить от этапа к этапу, сосредоточивая крупные силы и средства на

решении важных проблем. Всякий другой подход к этому делу приводит лишь к потере значительных средств и,

что еще хуже, тормозит технический прогресс.

— Вместе с тем, вместе с необходимостью быстро давать рекомендации производству, мы, товарищи,