– Почему?
– Потому что, – сказал он, – решение – это проверенное временем научно‑фантастическое клише: ульевое сознание. В «Звёздном пути» Борг поглощал всех и включал в состав своего Коллектива, потому что это был единственный безопасный путь. Тебе не нужно беспокоиться о террористах или сумасшедших учёных, если у тебя с ними один разум. Конечно, если ты так сделаешь, то можешь потерять всякое понятие о том, что где‑то могут быть какие‑то другие существа. Тебе может даже мысль не прийти в голову попытаться установить контакт с кем‑то ещё, потому что понятие «кого‑то ещё» тебе совершенно чуждо. Это может объяснить неудачу SETI. А если ты всё‑таки наткнёшься на другую форму разумной жизни, возможно, совершенно случайно, то поступишь в точности как Борг – поглотишь её, потому что это единственный способ быть уверенным, что она тебе никогда не причинит вреда.
– М‑да, эта мысль ещё более депрессивна, чем считать, что никаких инопланетян вообще нет.
– Есть и другое решение, – сказал Дон. – Абсолютный тоталитаризм. У каждого по‑прежнему есть свобода воли, но делать по собственной воле ничего нельзя. Потому что достаточно одного безумца с кучкой антиматерии и – бабах! – вся эта вонючая планета летит в тартарары.
Проезжавшая мимо машина дважды бибикнула. Он обернулся и увидел Джулиию Фейн, машущую им на ходу. Они помахали ей в ответ.
– Это не многим лучше сценария с Боргом, – сказала Сара. – Но все равно не находить ничего – очень тягостно. Ведь когда мы только начали нацеливать на небо радиотелескопы, мы думали, что будем принимать тонны сигналов от инопланетян, а вместо этого уже столько времени – ни звука.
– Ну, пятьдесят лет – не такой уж большой срок, – сказал он, пытаясь её утешить.
Взгляд Сары был направлен куда‑то в пространство.
– Нет, конечно, нет, – сказала она. – Всего лишь бо́льшая часть жизни.
Глава 8
Карл, старший из детей Дона и Сары, был известен своей любовью к театральным жестам, так что Дон был ему благодарен за то, что он не расплескал кофе на скатерть. Тем не менее, сумев проглотить то, что успел отпить, он воскликнул «Вы собираетесь что ?» с пафосом, достойным какой‑нибудь мыльной оперы. Его жена Анджела сидела рядом. Перси и Кэсси – полностью Персей и Кассиопея; да, имена предложила бабушка – были отправлены смотреть телевизор на нижнем этаже дома Карла и Анджелы.
– Мы собираемся пройти процедуру омоложения, – повторила Сара, словно это было самое обычное дело в мире.
– Но ведь это стоит – я даже не знаю, сколько, – сказал Карл и посмотрел на Анджелу, словно она должна была тут же подсказать ему цифру. Когда этого не произошло, он продолжил: – Миллиарды и миллиарды.
Дон видел, как улыбается его жена. Люди иногда думали, что они назвали сына в честь Карла Сагана, но это было не так. Ему дали имя отца Сары.
– Так и есть, – сказала Сара. – Но не мы за это платим. Платит Коди Мак‑Гэвин.
– Вы знаете Коди Мак‑Гэвина? – сказала Анджела таким же тоном, как если бы Сара призналась в знакомстве с Папой Римским.
– Не знали до прошлой недели. Но он знал обо мне. Он спонсирует множество исследований по программе SETI. – Она слегка двинула плечами. – Один из его пунктиков.
– И он готов оплатить твоё омоложение? – недоверчиво спросил Карл. Сара кивнула.
– И папе тоже. – Она пересказала их разговор с Мак‑Гэвином.
Анджела слушала, раскрыв от удивления рот; она знала свою свекровь как простую старушку, а не – как по‑прежнему звала её пресса – Великую Старицу SETI.
– Но, даже если это всё оплатят, – сказал Карл, – никто ведь не знает, каков долгосрочный эффект этого… этой… как оно называется?
– Роллбэк.
– Ага. Никто не знает долгосрочных эффектов роллбэк.
– Так всегда говорят про всё новое, – сказала Сара. – Никто не знал, каковы долгосрочные последствия низкоуглеводной диеты, но посмотри на своего отца. Он сидит на низкоуглеводной диете сорок лет, и она удерживает его вес, давление, уровень холестерина и сахара в крови на нормальном уровне.
Дон немного смутился от такого поворота разговора; он не хотел, чтобы Анджела знала о том, что в прошлом он был толстым. Он начал набирать вес ещё в студенческие годы, и к сорока годам уже добрался до 240 фунтов[107] – очень много для его пяти футов десяти дюймов роста[108]. Но Эткинс прибрал всё лишнее, и он десятилетиями сохранял свои идеальные 175[109] фунтов. В то время, как другие наслаждались этим вечером картофельным пюре с чесноком и ростбифом, он ограничивался двойной порцией зелёных бобов.
– Кроме того, – продолжала Сара, – если я этого не сделаю, то больше ничто не будет для меня иметь долгосрочных последствий, потому что у меня не будет этого долгого срока. Даже если через двадцать или тридцать лет роллбэк приведёт меня к раку или инфаркту, то он всё равно даст мне двадцать или тридцать дополнительных лет жизни, которых иначе бы у меня не было.
Дон заметил, как лицо его сына едва заметно помрачнело. Наверняка он вспомнил, как его матери диагностировали рак в прошлом, когда ему было девять.
Однако было ясно, что он не собирается противостоять Сариным аргументам.
– Ну, хорошо, – сказал он, наконец. Потом посмотрел на Анджелу, снова на мать. – Хорошо. – Тут он заулыбался, и эта улыбка, по словам Сары, была в точности как у Дона, хотя сам он этого никогда не видел. – Но тогда вы будете чаще сидеть с детьми.
После этого всё случилось очень быстро. Никто этого вслух не говорил, но в воздухе будто витало убеждение, что время не ждёт. Без омоложения Сара – или Дон, хотя о нём никто особо не беспокоился – могли отключиться в любой момент, или мог случиться инсульт или какое‑нибудь другое серьёзное неврологическое нарушение, которое операция омоложения была бессильна исправить.
Как Дон узнал из интернета, компания под названием «Реювенекс» владела ключевыми патентами на технологию роллбэка и могла назначать практически любую цену, которая, по её мнению, дала бы её акционерам наилучшие дивиденды. Удивительно, но за два года прошедщие с тех пор, как она появилась на рынке, меньше трети роллбэков делалось мужчинам или женщинам возраста Сары с Доном или старше – при том, что больше десятка их было сделано людям сорока‑пятидесяти лет, которые, по‑видимому, запаниковали при виде первых седых волос и у которых нашлась пара лишних миллиардов.
Дон прочитал, что самой первой биотехнологической компанией, чьей целью было обратить вспять старение человека, была «Герон» Майкла Веста, основанная в 1992. Она находилась в Хьюстоне, что в те времена было оправдано: её начальный капитал исходил от группы богатых техасских нефтяников, жаждущих того единственного, что они не могли пока купить за деньги.
Но нефть осталась глубоко в прошлом тысячелетии. Теперь максимальная плотность миллиардеров наблюдалась в Чикаго, центре нарождающейся индустрии холодного термоядерного синтеза, отпочковавшейся от «Фермилаб», и поэтому «Реювенекс» тоже был здесь. Карл сопровождал Дона и Сару в их поездке в Чикаго. Он всё ещё был полон сомнений и хотел убедиться, что о родителях позаботятся как следует.
Ни Дон, ни Сара раньше не бывали в частных больницах; в Канаде их практически нет. В их стране нет и частных университетов, и Сара гордилась этим фактом: образование и здравоохранение, как часто говорила она, должны быть заботой всего общества. Однако некоторые из их друзей посостоятельней, случалось, не хотели ждать своей очереди на процедуры в канадских больницах и потом рассказывали, в какой роскоши лечатся богатеи к югу от границы.
Однако клиенты «Реювенекс» стоят особняком. Даже голливудские кинозвёзды (для Дона – эталон супербогатства) не могли позволить себе их процедур, и богатство штаб‑квартиры «Реювенекс» превышало всякое воображение. Места общественного пользования заставили бы краснеть от стыда самые фешенебельные отели, а оборудование лабораторий и стационаров выглядело более футуристично, чем всё, виденное Доном в фантастических фильмах, которые заставлял его смотреть внук Перси.