– Пффф, – сказал я. У меня уже лучше получались всякие звуки, которые не являются словами, но тем не менее передают смысл.

– К тому же, – сказала Карен, – с моими новыми ушами – а они очень чувствительны! – я смогу слышать ещё больше. Бедному Дарону это бы совсем не понравилось.

– Кто такой Дарон?

– О, простите. Дарон Бесарян, мой первый муж – и последний, чью фамилию я взяла; моя девичья фамилия Коэн. Дарон был симпатичным армянским мальчиком, мы учились в одном классе. Мы с ним были забавной парой. Спорили, бывало, о том, чей народ пережил худший холокост.

Я не знал, что на это сказать, поэтому сменил тему:

– Может, стоит вернуться внутрь, пока мы совсем не вымокли?

Она кивнула, и мы пошли обратно в гостиную. Дрэйпер – чернокожий адвокат – теперь играл в шахматы с одной из женщин; вторая женщина – та, что выглядела шестнадцатилетней – читала что‑то с планшета, а третья, к моему изумлению, прыгала со скакалкой под наблюдением персонального тренера «Иммортекс». Мне это показалось невероятно бессмысленным – искусственные тела не нуждаются в физкультуре. Но потом я понял, что это, должно быть, здорово – вдруг снова стать прыгучим и гибким после долгих лет заточения в дряхлом, умирающем теле.

– Не хотите посмотреть пятичасовые новости? – спросил я Карен.

– Можно.

Мы прошли вдоль по коридору и нашли комнату, в которой я вчера заметил телестену.

– Не возражаете против «Си‑би‑си»[73]? – спросил я.

– Нет‑нет, я её всё время в Детройте смотрю. Только так можно узнать, что на самом деле происходит в моей стране – да и в остальном мире тоже.

Я приказал телевизору включиться. Он подчинился. В прошлом я смотрел новости на этом канале сотни раз, но сейчас всё выглядело по‑другому, ведь теперь моё зрение стало полноцветным. Интересно, откуда в моём мозгу взялись те связи, что позволяют мне распознавать цвета, которых я раньше никогда не видел?

Ведущий новостей – сикх в тюрбане, смена которого, как я знал, продолжалась до девяти утра – говорил на фоне транслируемых на экране позади него новостных сюжетов:

– Несмотря на новые протесты на Парламентском холме вчера днём, практически не остаётся сомнений в том, что Канада ещё до конца месяца легализует множественные браки. Премьер‑министр Чен запланировал на сегодняшнее утро пресс‑конференцию по…

Карен покачала головой, и я уловил это движение боковым зрением.

– Не одобряете? – спросил я.

– Нет, – ответила она.

– Почему? – спросил я лёгким тоном, стараясь, чтобы в вопросе не прозвучало осуждение.

– Я не знаю, – ответила она вполне дружелюбно.

– Вас не беспокоят однополые браки?

– Нет, – ответила она немного обижено. – Я не настолько стара.

– Простите.

– Да нет, вполне законный вопрос. Мне было около сорока, когда в Канаде легализовали однополые браки. Собственно, я приезжала в Торонто… когда это было? в две тысячи третьем? – на свадьбу моих знакомых‑лесбиянок; они приехали из Штатов специально, чтобы пожениться.

– Но США не разрешают однополые браки – я помню, даже приняли поправку к конституции, которая их запретила.

Карен кивнула.

– США много чего не разрешают. Поверьте, многим из нас этот постоянный дрейф вправо совсем не по душе.

– Но вы всё же против множественных браков?

– Да, думаю, против. Но я не уверена, что смогу сформулировать причину. Ну, то есть, я знаю множество одиноких матерей, которые прекрасно справились – включая мою сестру, упокой Господь её душу. Так что моё определение семьи определённо не ограничивается двумя родителями.

– А как насчёт одиноких отцов? И одиноких отцов‑геев?

– Ну, да, это тоже нормально.

Я облегчённо кивнул; старые люди бывают такими консервативными.

– Так что же тогда не так с множественными браками?

– Я так думаю, что в реальности выполним лишь тот уровень обязательств, какой существует в парном браке. Более широкая структура их размывает.

– Ну, я не знаю. Многие люди имеют неограниченный запас любви; спросите любого выходца из большой семьи.

– Возможно, – сказала она. – Я так понимаю, что вы поддерживаете множественные браки?

– Конечно. То есть, сам я вступать в такой не собираюсь, но не в этом же дело. В разное время я был знаком с несколькими триадами и двумя квартетами. Все они были искренне влюблены; они сформировали стабильные, долговременные отношения. К чему запрещать им называть эти отношения браком?

– Потому что это не брак. Это другое.

Я определённо не хотел затевать дискуссию, так что просто промолчал. Снова бросив взгляд на телевизор, я обнаружил, что ведущий рассказывает о смерти бывшего президента США Пэта Бьюкенена, скончавшегося вчера в возрасте ста шести лет.

– Скатертью дорога, – сказала Карен, глядя на экран.

– Рады, что он умер?

– А вы нет?

– О, я не знаю. Он явно не был другом Канады, но знаете, кличка «Советский Канакистан»[74], которой он её обзывал, стала лозунгом, сплотившим всё моё поколение. «Оправдаем и воплотим» и всё такое. Я думаю, Канада полевела ещё больше исключительно ему назло.

– Тогда, может быть, вы поддерживаете множественные браки просто потому, что это ещё одно отличие между нашими странами? – спросила Карен.

– Вовсе нет, – ответил я. – Я вам сказал, почему я их поддерживаю.

– Простите. – Она взглянула на экран. Сюжет о смерти Бьюкенена закончился, но она, похоже, продолжала о нём думать. – Я радуюсь его смерти, потому что это может стать концом эпохи. В конце концов, это судьи, которых он посадил в Верховный Суд, отменили решение по «Роу против Уэйда», и я не могу ему этого простить. Но он был на двадцать лет старше меня – его ценности были сформированы предыдущим поколением. А теперь его нет, и я думаю, что, возможно, появилась надежда на перемены. Но…

– Да?

– Но я теперь не уйду, верно? Вашим друзьям, которые хотят, чтобы их отношения признали групповым браком, придётся мириться с людьми вроде меня, закоснелыми, всюду сующими свой нос и стоящими на пути прогресса. – Она посмотрела на меня. – А это ведь правда прогресс, не так ли? Мои родители так и не приняли однополых браков. Их родители не понимали необходимости десегрегации.

Я посмотрел на неё новыми глазами – и в переносном, и, конечно же, в прямом смысле слова.

– В душе вы философ, – сказал я.

– Может быть. Полагаю, все хорошие писатели – философы.

– Но я думаю, что вы правы – по крайней мере, до какой‑то степени. В академической среде это называют «фактором вымирания»…

– Вымирания? – повторила Карен. – О, это мне нравится! И я определённо наблюдала что‑то подобное ребёнком в Джорджии в приложении к вопросу о гражданских правах: радикальные изменения в этой сфере происходили не из‑за того, что люди меняли своё мнение – никто не хлопал себя по лбу и не восклицал «Ну и дурень же я был все эти годы!» Скорее, ситуация менялась за счёт того, что худшие расисты – те, кто помнил золотые деньки сегрегации или даже рабовладения – попросту умирали от старости.

– Именно так, – согласился я.

– Но, знаете, убеждения людей всё‑таки могут меняться со временем. Давно доказано, что люди с возрастом становятся более политически консервативными – со мной, правда, этого не произошло, слава тебе, Господи. Когда я узнала, каких политических взглядов придерживается Том Селлек, я пришла в ужас.

– Кто такой Том Селлек?

– Вздох, – сказала Карен. По‑видимому, она ещё не научилась производить этот звук. – Это один потрясающе красивый актёр; играл в «Частном детективе Магнуме». Когда я была подростком, постер с ним висел у меня над кроватью.

– Я думал, у вас был постер с этим… как его? Который Супермен.

Карен ухмыльнулась.

– И с ним тоже.

Мы не обращали внимания на телевизор, но сейчас там как раз начались спортивные новости.