Квартирники еще были… Помню, сорвался квартирник, который Коврига[23] делал. А так разные люди их делали — Коблов как-то был причастен, Берт — он даже концерт делал в каком-то мелком зале[24]… Это были целевые янкины квартирники, без Летова, очень хорошие, они все писались, где-то эти записи болтаются. В принципе, их никто не издает, потому что это запрещено «ХОРом» — считается, что у «ХОРа» права на эти песни. Хотя Янка ничего не подписывала, собственно, так что все эти права — некая абстракция, но «ХОР» как-то пытается это все монополизировать. Коврига вот плюнул и издал,[25] остальным, может, пока неудобно. А может, они думают, что это потом в цене возрастет…

Ну, понятное дело, Янка по-разному воспринималась в электричестве «летовизированном» и в акустике. К акустике она была очень цельно привязана, была неразрывно с нею связана: сливалась в одно целое с гитарой, волосы закрывали лицо, она между песнями из них лицо поднимала, говорила что-то трогательное — бац! — и опять опускала голову к гитаре, и волосы закрывали лицо… То есть абсолютно цельное такое было существо — в акустике. А в электричестве… В электричестве это, конечно, воспринималось как панк, чуть-чуть прифолкованный — там, в принципе, возможно, и аранжировки-то были ничего, только звук был неправильный. А среднестатистическая общественность, конечно, считала все это панком. Хотя в «КонтрКультУре» было постулировано, что это пост-панк, тем более, что Егор это еще в интервью «УРлайту» говорил, и те, кому не лень было до таких дефиниций продумать этот момент, считали, что это пост-панк, а те, кому было все равно — ну, панк и панк… Но все, что эта панк-тусовка думала о себе или о Янке — никакого значения не имеет… Панк-тусовка, конечно, воспринимала ее как одну из егоровской команды, а всякие, так скажем, тонко чувствующие люди несколько переживали: всем хотелось, чтоб ей записали полноценный электрический альбом, казалось, что он ей нужен. Всем было обидно, что вот такую херню Летов там делает, а больше она никому и достаться на продюс не могла. Это у всех вызывало досаду. Когда вышли Ангедония и Домой! все просто были в бешенстве — цивилизованные, опять же, люди, а не повернутые на радикальном панке. Но она ж ему доверяла… В принципе, никакой разницы между ее концертами дома, в Сибири, и где-то еще не было — в акустике и в Москве она была абсолютно органична, а в электричестве и там, и там с диким драматизмом прорывалась через все эти навязанные законы звука, аранжировки. Хотя, возможно, я сейчас все преувеличиваю, был какой-то азарт и в электричестве — поначалу… Единственный альбом, где электричество с ней, что называется, коррелировало — Деклассированным Элементам. Там вот, хотя альбом был электрический, она меня и зацепила в первый раз — невзирая на то, что там барабаны омерзительно Джексоном сыграны, невзирая на все. Как-то там это вкатило. И как-то страшно мне грустно, что играла она с ОБОРОНОЙ, а не с ИНСТРУКЦИЕЙ, скажем…

Тем не менее, группа у нее продолжалась до конца, хотя после того, как произошло это безумие в Барнауле, видимо, она тогда в электричестве разочаровалась окончательно. Хотя там Егора не было, но все равно был страшный и больной концерт — но на иностранцев произвел сильное впечатление… Ни одного нормального электрического концерта, который можно было бы записать не получилось, по-моему, вообще, и это страшно обидно. У нее мог получиться хороший концерт на Втором Тюменском фестивале, это в 89-м году было. Она отстроила тогда очень качественный звук — но там была мудацкая договоренность, что должна была сначала выступать группа ПИФАЙФ. Я бегал, пытался Диму Попова (ныне покойного), который все это делал, убедить, ПИФАЙФ убеждал, что мол, да дайте же ей сейчас сыграть, у нее звук отстроился, и ни хрена от этого звука после вас не останется… И даже группу уже удалось убедить, уже развел я ПИФАЙФ с большим трудом, а потом мудак Дима Попов говорит: «Нет, эти звездные замашки надо пресекать в корне, у нас есть порядок выступлений», — и выступил ПИФАЙФ, и, естественно, ни тени этого звука она воскресить не смогла и опять сыграла на херне какой-то…

Мы общались с ней на разных квартирах и где-то в Сибири, и в Москве… Сидели у Кувырдина. Причем Яна отличалась тем, что когда разговор принимал какой-то по-московски праздный характер, ей становилось физически больно, ее всю перекашивало, она хватала Зеленого за руку и убегала с ним в другую комнату. Она, видимо, считала, что вообще разговор — это такая штука, которую нельзя сводить к тому, что ей казалось пошлыми шутками и байками, что это просто преступление. Разговор — это Люди общаются. У нее это как-то наиболее остро было выражено, потому что при каком-нибудь Джеффе можно было безответственно трендеть о бабах — и ничего. Веселый был человек — сейчас уже не такой, конечно, веселый… А с Янкой — там было два разных космоса…

Бывало, что я к ней подкатывал на тему журнала — тогда она рассматривалась не как какая-то совсем уж ключевая фигура для журнала, а как еще одна талантливая девушка, которая на страницах этого журнала будет более чем уместна, интервью там было бы в тему. Вот, она мне объясняла, почему она интервью не дает, я это напечатал, правда, там пропустили при наборе пару слов. Там должно было быть написано: «Когда самолетик летит — огоньки мигают, и пунктирная линия получается», а «огоньки мигают» почему-то выпало, и почему из летящего самолетика получается пунктирная линия, поняли не все…

На тему параллелей «Янка-Башлачев» я уж точно написал все, что думал. Ничего другого не думаю. Единственное, что могу сказать — кто-то, я уж не могу вспомнить кто, рассказывал историю про то, как Янка пришла на концерт Башлачева со своей подругой — кажется, в Питере было дело, кажется, 86-й год. А может, не в Питере, может, и в Москве — она в Москве-то тусовалась в 86-м, только никто ее, естественно, не знал тогда… Короче, пришла она на башлачевский концерт, а концерт был неудачный, каких у него было намного больше, чем удачных. Как-то все не шло, и он злился, ему было дискомфортно из-за этого, но поймать волну он никак не мог, и очень был плохой концерт, и Башлачев его закончил злой. А какая-то девочка стала говорить: «Еще-еще! Спой-спой!» — и он на нее с огромной злобой посмотрел и сказал якобы: «Ну что ты говоришь — спой, спой? А вот я тебе скажу «спляши»! Ты вот спляши — тогда я спою». Как-то он это сказал очень зло и некрасиво, всем было очень неловко, и, вроде, после этого концерта Янка сказала: «Раз уж такие вещи начинаются — надо, наверное, самой петь…» Я помню, что мне это рассказал совершенно нормальный человек, который ни к какому мифотворчеству не склонен, но это было еще при ее жизни, поэтому я не зациклился тогда на этом, просто информация в голове осталась…

Был этот пресловутый некролог в «КонтрКультУре»[26], там была странная ситуация: мне нужно было срочно написать для журнала передовицу — и все, он уходил в печать. Как раз перед этим я на похороны в Новосибирск съездил, вернулся, написать я больше вообще ни о чем не мог, получилось, что я написал эту статью — единственное, о чем я мог писать, и, вместе с тем, старался, с одной стороны, чтобы получалось как передовица; с другой стороны чувствовал, что никакая передовица из этого получиться не может — и где-то на стыке этих мотиваций я писал. Написал, подумал, что печатать это, конечно же, не нужно, принес ее честно к Волкову[27], сказал, что ничего другого написать не мог и не знаю, нужно ли это печатать, ничего не знаю, и грустно мне… Он сказал: «А хрен ли, что нам еще остается? Журнал закрывается, все вокруг горит, надо печатать…» Я подумал: «А, пошло оно все на х…, надо печатать…» И она в результате вышла, и потом Макс Немцов[28] говорил, что за такие статьи надо руки отрубать, и отчасти был прав. А у меня в результате атрофировалась способность писать вообще. То есть, я всерьез считаю, что я очень много заплатил за то, что эту статью написал — и за то, что она вышла. Полтора года после этого я не написал вообще ни строчки, занимался исключительно продюсированием Рады[29]. То есть Рада — это была такая сублимация, потому что я жил, делать что-то надо было. А потом, когда я начал опять что-то писать, то писал как-то так, всерьез не относясь к этому — и до сих пор так обычно и пишу. Ну, вот про ДДТ в «Столице» немножко более серьезная статья получилась, чем следовало, может быть — Шевчук обиделся…