В Таллинн при мне с Янкой не ездили. У нас там первый концерт был вообще в каком-то школьном зале, а второй в «Олимпия Халле» — то есть в каком-то таком супернавороченном. Был еще концерт, который в этой энциклопедии[21] упоминается как какой-то «легендарный сейшен», концерт в МЭИ — там Коля Рок-н-Ролл сначала пел, потом ГО, потом Яныч выступал. Там еще Плюха был, Лысый[22] — все были. Еще мы в кинотеатре «Звездный» выступали, откуда все эти вот сумасшедшие фотографии, на которых Летов похож на Ивана Грозного в роли Бунши, убивающего своего сына. И Яныч тоже такой: «А-а-а-а!»

Книжка вот еще эта, где Летов, Янка и я — недавно купил за 10 рублей. Там ведь половина тиража сгнила на каком-то складе в Новосибирске, потому что не оплатили аренду склада. Там Янкино все. Это Игорь Федорович собирал, это все, что он сумел собрать, все ее архивы. Он пришел к ней домой после похорон и забрал все записи, все эти ленты, все бумаги. Просто забрал — ну и правильно сделал. Там насчет семьи разговор отдельный, и не со мной он должен происходить. Авторские права больше защищаются ее мачехой, нежели отцом. Отца она называла по имени, как-то уменьшительно — Стасик. Причем так к нему и обращалась, не за глаза — «Стасик».

Я не думаю, на самом деле, что она ставила перед собой какую-то задачу глобальную — создать что-то такое. Если б она стояла перед ней — она бы что-нибудь сделала. Я думаю, что она не очень серьезно к этому всему относилась, так мне кажется. Это был легкий, очень нормальный человек — очень легкий, понимаете? Без такой… натужности. Человек жил-жил и песни писал. Я ведь вообще не считаю, что она «рок» играла — это когда риффами и с фуззом. «Рок» можно сделать и из «Калинки-Малинки». И культовой фигурой она стала только после смерти, самое смешное. Никто ее на руках не носил — ну, как обычно у нас, как всегда. Вот покойников у нас любят. Некрофилы сплошные. Может быть, поэтому и стоит умереть в определенный момент, чтобы тебя услышали, наконец…

Так вот мы все — ходим, смеемся, улыбаемся. А когда ночью спим — кошмары снятся. Когда остаемся наедине с собой — ну, вот оно, творчество, собственно, и есть, все оттуда и идет. Песня, вообще, жанр очень грустный, народную песню веселую хоть одну слышали? Я не слышал. Плач. Песня — это плач, по-настоящему-то. Народные всякие дела. Слышали «Нюркину Песню» — не народные ли дела?

А так музыку она всякую разную слушала, я, наверное, и не припомню что-то конкретное. Помню, слушала X-MAL DEUTSCHLAND. Ну и эту, как ее — SIOUXIE AND THE BANSHEES. Ну, и видимо, поэтому аранжировки все такие, пост-панковские. Вообще она все то же, что и мы слушала, а мы слушали в то время панк, пост-панк, потом на 60-е годы перешли — в этом смысле у нас пристрастия были схожи. В Питер когда приезжали — реггей слушали, в хоккей играли, пиво пили ведрами и водку хлестали вверх ногами. Как-то пришел я, а Игорь Федорович, Яныч и Зеленский мне рассказывают, что пробовали водку пить вверх ногами: на голову становишься — и пьешь водку. И нормально все. Протекает. Молоком, причем, запивать — вообще нормально.

Я бы не сказал, что она была только на нашу тусовку закорочена — у нее было очень много старых каких-то завязок в Новосибирске, я думаю, что гораздо больше, нежели, скажем, в Омске. Например, с Аней Волковой они были очень давно знакомы, гораздо дольше, чем с Летовым. В Питере вот Федяйка такая была… Это вот впечатление, что мы жили все такой коммуной — в идеале-то да, это должно было именно так и быть, причем, в какой-то период времени это было. Хотя то, что вот скажем, Фирик говорит — что она нас всех обстирывала-обштопывала — это бред, чушь полная. Да я бы сам первый, так сказать, ее руки отвел от штопки и от стирки! На нее ж посмотреть — какое там «обшивать-обстирывать», я бы и то лучше нее и обстирал, и обштопал, она ведь не тусовочная девка была. «Девочка-хиппи», тоже мне… Это ж чепуха! Это, прежде всего, человек, перед которым шляпу нужно было снимать. Я не думаю, что она обладала качествами какой-то суперхозяйки, ей это в то время и не нужно было. И никому не нужно — все были сами в состоянии себя обстирать и обштопать. Это все мифотворчество, это то, что люди хотят, чтоб было.

Я прекрасно помню когда я ее видел в последний раз, — это, по-моему, было в марте 91-го года. Я пришел к Летову, и там Яныч сидел, в Омске это было, и мы слушали советскую музыку, все вот эти вещи нормального такого, ностальгического характера. Яныч сидел очень грустный почему-то. Там такая лежаночка была, Игорь Федорович на табуретке сидел, все это включал — а Яныч сидел в уголке и был очень грустный. Поздно все это было, ночь уже была, и что-то вот такое нависло, совершенно непонятное. Сейчас-то, конечно, понятное. Я помню, что-то хотелось такое сделать — я просто поцеловал ей руку. И с тех пор я ее не видел.

Сам Летов эстетику суицида утверждал потому, что проживет лет триста, понимаешь? А человек, который ее принял — и не один — он, собственно говоря, и не дожил до тридцати даже. Причем Яныч был, по-моему, человек абсолютно атеистический. Это был человек совершенно ураганный, просто сумасшедший человек — жизнь просто перла, когда она была. Я поэтому и рассказываю, что когда ее видел последний раз, это было нечто такое очень грустное — одновременно и похожее, и не похожее на нее. Когда долго с человеком общаешься, начинаешь несколько не понимать. А когда я узнал, что она… Когда ее нашли — я просто разозлился со страшной силой, просто злоба была, причем на нее. Разозлился на нее, за то, что она… — зачем? На хрена? Не покинула, а просто кинула. Причем это не тот случай и не тот человек, которого можно встряхнуть. На самом деле, это она всех трясла, по большому счету — она могла кого-то встряхнуть, на ноги поставить. А в 1991-м — я не думаю, что кто-то особо мог ее встряхнуть, это было уже что-то такое, необратимое.

Если послушать все ее вещи и как-то себе представить — это ж, на самом деле, очень гармоничный человек. И все, что было, закончиться иначе не могло вообще. Я серьезно считаю, что в данный момент, в наше время этот человек жить не мог бы. Просто бывают такие люди, которые не могут жить сейчас — нехорошо бы это было, по большому счету. Не живет сейчас, допустим, Тарковский, нет Высоцкого — ну и Янки тоже нет. То есть, это не жизнь ее так придавила, это сюжет закончился именно в тот момент, когда и должен был закончиться. Все остальное — это второй том «Мертвых Душ», а мы — персонажи оттуда, чудом как-то уцелевшие из сожженной кем-то рукописи… То есть, я считаю, что все закономерно, хотя сначала подумал, что очень напрасно. Я считаю — вариантов не было.

СЕРГЕЙ ГУРЬЕВ

Какой-то альбом ГО был дописан парой-тройкой ее песен, совершенно не помню какими — по-моему, эта вот, с матерными словами, «Печаль Моя Светла»… И мне это тогда не очень понравилось, а когда ОЧЕНЬ понравилось — даже вспомнить трудно. Скорее всего после Деклассированных Элементов, когда альбом дошел, тогда. Потом уже какие-то концерты были… В первый раз в Москву они попали без меня — я принимал участие в двух ее акциях: когда был концерт в ДК МЭИ, 17-го февраля — неафишированно памяти Башлачева — Ник, Егор и Янка, и на фестивале в Зеленограде, туда мы с Кобловым ее вытаскивали. По-моему, две были с ней акции…

В Зеленограде был плохой звук. А название такое понтовое, «Молодой Европейский Андеграунд» оттого, что на фестиваль такие люди давали денег. Мы с Кобловым себе день отбили и сделали такой очень странный сборный концерт: там Силя под электрический бас выступал — я больше таких концертов у него не видел… Ну, это все подробно описано в журнале «Шумелаъ Ъмышь» № 1… На «Индюки» в 91-м Янку звали, конечно. По-моему, она была как раз пред «Индюками» в Москве, но, в принципе, было понятно, что она выступить не сможет. Там был шанс, что приедет Летов, но Летов тоже не выступил.