То есть я вышел из этого коллапса только недавно. Я был выбит из жизни ее смертью — и ее Жизнью, на самом деле — года, наверное, на четыре. На три — точно. Почему я, собственно, только-только сейчас восстанавливаю силы? — потому, что слишком долго был с этим связан, слишком долгие годы был — не маргиналом, нет, мне тут Бурлака сказал: «Леша, у тебя все друзья — маргиналы», я говорю: «А у тебя?» Я просто смотрел на все это и думал: «Господи!!»…

И в то же время — очень хорошая есть фраза, Кит Ричардс говорит в фильме про THE WHO: «Такое было славное время, так было все зашибись, что, собственно, ничего и не запомнилось…»

КОНСТАНТИН РЯБИНОВ (КУЗЯ УО)

Как-то так получилось, что я с Янычем только в 89-м году познакомился, а до того я ее и не видел ни разу — это Игорь Федорович с ней знаком где-то с 85-го или 86-го года, а я два года в армии служил. Мы тогда приехали в Новосибирск, там — Яна Дягилева, нормально так… Потом Игорь Федорович все это дело затеял, я тогда уволился с завода, отовсюду ушел — и мы поехали. До сих пор так катается. На самом деле это все, я считаю, благодаря ему получилось. Не знаю, может быть, это все было бы иначе, может быть, это все было бы гораздо дольше, и, может быть — это было бы гораздо тусклее…

Когда очень нормально общаешься с человеком — ну что про него можешь сказать? Легче написать какую-нибудь книгу толстенную художественную… Ну, ездили вместе, хотя, с другой стороны — я ни на одной записи ее вообще не играл, мистическим каким-то образом, и сыграл только на этом вот посмертном альбоме, Стыд И Срам — «Придет Вода» на органе наворочал — и все. Ездить — да, ездили, но самые какие-то яркие вещи — все это происходило без меня. Не рассказывать же эту историю с барабанщиком Аркашей… Я ж с ней общался абсолютно непредвзято, то есть к ее творчеству никакого отношения не имел, не старался какого-то влияния оказывать. Я просто изначально Яныча не воспринимал как какого-то певца и композитора вообще. Воспринимал ее как Сестру. То есть, это был Человек, действительно… Причем, я в круг Янкин — не знаю, вроде бы вписывался, но даже, может быть, и не вписывался. Нельзя сказать, что дружбы особой не было — как раз не было совместного какого-то творчества. Я вообще, на самом деле, ее песни не очень понимал. Они очень какие-то… грустные. Честные и грустные. Это все сквозило чем-то таким… чем, собственно, и закончилось.

Ни на какие глобальные темы я с ней не разговаривал, не помню, по крайней мере. В том-то и дело, что Яныч не дожил до «политики», до того момента, когда началась «политика». Он как только гикнулся, в 91-м году, как раз все это и началось — политика, лимоновы всякие… А у Яныча «политики» не было — вообще человек был неотягощенный. То есть я ее воспринимаю, как такой отличнейший кусок жизни, который в определенный момент начался и — совершенно закономерно — закончился. То есть сработал этот мускул, который дал, и все сейчас — а-а-а-а, сидят и слушают. «Бойцы». Ну да, предопределенность, фатализм — ну и что? Я вот совершенно не понимаю, что бы Яныч сейчас здесь делал. Я сам удивляюсь — что я здесь делаю? Но мне надо. А ей, видимо, не надо было… Социальный заказ называется: выполнил это все — потом можно уйти на пенсию. И жить лет триста. А можно — добровольно уйти. Сделал работу — отдыхай. Можно на этом свете, можно на том. С другой стороны, на том можно и дальше продолжать работать, хотя мне кажется, что ничего там нет. Во всяком случае, так или иначе — ушел. И Башлачев ушел. Все уходят…

Вот эта, кстати, линия — Янка-Башлачев, про нее, наверное, Фирсов лучше расскажет или Начальник. Потому что Башлачев на нее оказал какое-то влияние, совершенно колоссальное — тут даже Летов отдыхает. Это не то, чтобы видно было — это было понятно из всего. То есть она про Башлачева мало говорила, но они же были знакомы. Я, правда, не думаю, что их участие в башлачевских «поминальниках» было каким-то принципиальным моментом, каким-то таким — сверхважным. Яныч был человек, который на груди рубаху-то не рвал за какие-то «идеалы». Хотя, с другой стороны, памяти какого-нибудь там — тоже не сыграешь… Для Башлачева — да. Наверное, это надо было. Яныч был такой идейно не нагруженный, что, может быть, и плохо, потому что идейно нагруженные люди обычно так и прут своей идейной нагруженностью. А Янке, по большому счету, ничего не надо было. Так просто сложились обстоятельства.

И к песням своим она относилась довольно естественно, легко. Это происходило все легко. Как она писала — я не знаю, все, что слышал — это были уже готовые вещи. Но думаю, что записывались они гораздо позже, чем были написаны. Единственное, о чем я сожалею — это то, что те записи, которые остались — мы не смогли все, что она пела, нормально сделать. Получилось очень грязновато, все эти «аранжировки», я считаю — вообще не то. Эта оголтелость времен, опять же, ГО… ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ оставили после себя записи. Которые сильно оставляют желать. Хотя Янка, собственно говоря, ни от кого не зависела, зависимости ведь не было. Я вообще не знаю, чего она хотела. Видимо, вот эти вот записи, все эти альбомы электрические, записанные в Омске — наверное, они ее как-то удовлетворяли, ведь она ничего не говорила против. Хотя это совсем не то, мне кажется. Это вот желание Игоря Федоровича приложить свою руку к Янке, к ее творчеству, к аранжировке — я считаю, в некоторых местах оно вообще не нужно было.

С другой стороны, есть акустика… У бывшего мужа Ани Волковой, Валеры Рожкова, есть записи из общежитий каких-то, которые сейчас будут издаваться. Так и называется «Акустика. Общага», что-то такое, года 89-90-го. У Летова оригинал лежит. Я коробочку видел. Хотели издавать их на «ХОРе», но «ХОР» не тянет, денег нет. А вообще, по-моему, неизвестных песен у Янки нет. Все издано уже, если что и осталось, так это просто другие версии тех же песен. Ну, вот эти, допустим, из общежития, они издадутся, конечно. Там все эти вещи — «Я повторяю десять раз и снова…», «хит», как она сама перед этой песней говорила. И чужих песен я в ее исполнении не слышал — она могла, конечно, спеть, вот в КОММУНИЗМЕ — «На Тебе Сошелся Клином Белый Свет», но это же не ее инициатива была. Она к КОММУНИСТИЧЕСКИМ проектам относилась не очень… То есть безынициативно. Такая наемная вокалистка, Летов мог заставить ее спеть что угодно, и она не возражала. Ей просто интересно было поработать в этой эстетике, с жужжащими этими безумными инструментами, атональными…

А вообще, Янку надо слушать в акустике. Она, кстати, очень хорошо на гитаре играла. В электричестве она как-то терялась — вот эта вся «ва-ва-ва!» — не слышно ж было, собственно говоря, песен-то. Все эти «аранжировки», «всего погромче» — не так надо было. Не знаю, я видимо, поэтому ни к чему руку не прикладывал — каким-то подсознанием чувствовал, что несколько это не то. Хотя довольно чистая, электрическая запись существует, Деклассированным Элементам — самая из электрических лучшая, не такая безумная. А так электричество не удалось. Конечно, этого вообще могло бы и не быть, но все равно — жалко. Это же камерная музыка была, правильно? Джефф ее в этом как-то поддерживал, и я в какой-то степени, а с другой стороны, это ж все диктовалось-то Летовым, и, собственно, благодаря ему все и произошло. А против этого было никак: ведь существовал коллектив, мы ж ездили вместе — Янка и мы, весь этот тур. Состав-то был абсолютно тот же: Джефф, Летов, Аркаша и Зеленский на гитаре, а я — очень странно — я с Янкой вообще никогда не играл, нигде. То есть я играл в ГО — состав перемещался на Яныча — Зеленский у нас не играл — я не играл у Янки. Так и ездили. В Киев, например. Приехали в Киев к Олегу Древалю, он сейчас в Питере живет, у него жена отсюда — гуляли, ходили всю ночь. На Андреевский Узвиз, на Майдан Незалежности, как обычно… В Киеве был концерт, конечно, охрененный. Хотя не охрененных концертов тогда и не было. Мы и не репетировали никогда — зачем? Все прекрасно знали, кому что делать. Бумажку со списком песен кладешь на монитор — и вперед.