Словно освободившись наконец от ужасного напряжения, Флоор потер скулу.

— Друут подох, это ты уже знаешь, — сказал он. — Вы всадили в него порядочное количество пуль.

— Это Хюго, — сказала я. — А я промазала, Флоор. Это сделал Хюго.

Одна белесая бровь Флоора удивленно поднялась вверх.

— Вот как… — проговорил он после небольшой паузы. — Этого я не знал, Ханна. Я думал… Но это значения не имеет, Друута больше нет в живых.

— Но прежде чем ему подохнуть, он успел еще выстрелить, — подсказала я. — Это было последнее, что я видела, Флоор.

— Правильно; и он попал в Хюго, — ответил Флоор. — Тремя пулями в живот.

Я опустила веки; снова замелькали перед глазами искры, в ушах шумело, словно где-то струилась вода. Я стиснула зубы и этим спасла себя от обморока.

— Дальше! — потребовала я.

— Хюго сумел уйти всего лишь на несколько сот метров, — ответил Флоор. — Завернул на Ботенмакерсстраат.

— …Как мы с ним условились, — прошептала я.

— Там он, видимо, упал с велосипеда; истекая кровью, он с трудом добрался до одного дома… И зря… Но иначе поступить он не мог. Рассчитывал на помощь жителей. И попал неудачно…

— Что значит «неудачно»? — спросила я. — Предатели?

Флоор пожал плечами — Две глупые старые дамочки, которые ничего не поняли, когда он, раненый, вошел к ним в комнату и упал плашмя прямо на стол… Да еще вынул из кармана револьвер и положил его рядом с собой… Эти старые пугала так перетрусили при виде крови и оружия, что немедленно помчались в полицию…

— Нет!.. — крикнула я и добавила какое-то проклятие.

Флоор кивнул головой и с возмущением сказал:

— Да-a. Ужасно, что в 1944 году, в четвертый военный год, когда решительно все стараются раздавить врага, находятся еще люди, которые, по-видимому, ничего не соображают… И тем не менее это так. Ну, конечно, полиция с радостью явилась. Сначала только один инспектор. Через час после покушения к дверям этих старых дурех уже прибыли фашистские шпики и санитарная карета.

— Куда же они отправили Хюго? — спросила я Флоора после небольшой паузы.

— В полицейский участок… сначала, — поспешил добавить Флоор, когда я сделала резкое движение. — Врач, которого они вызвали к нему, установил, что в области желудка засели три пули. Хюго перевязали и под сильной охраной направили в Амстердам, в W. G., точнее сказать, в лазарет «Люфтваффе» в W. G.[32]

— Жив он? Жив? — крикнула я.

— Я тебе уже сказал, что мой полицейский не знает этого, — ответил Флоор. Он снова как-то виновато опустил голову; вся его поза говорила, как мрачно он смотрит на всю эту историю.

— Боже мой, Флоор! Надо же что-то предпринять! — сказала я. — Если Хюго в лазарете, то мы сможем легко его оттуда вызволить!..

— Теперь же? — спросил он, и в его голосе послышалась какая-то покорность и подавленность. — Тяжелораненого?

— Разве ранение настолько тяжелое? — спросила я, и губы у меня вновь задрожали, как у школьницы.

— Очень даже тяжелое. По крайней мере… я так слышал. Не могу ничего сказать тебе, Ханна, кроме того, что я слышал. Офицеры из «службы безопасности» здесь, в Заандаме, уже начали допросы. Естественно, без всякого результата.

Я тихо лежала, пытаясь представить себе Хюго, тяжелораненого, забинтованного, беспомощного, допрашиваемого людьми в ненавистной мне военной форме. И я никак не могла вообразить себе эту картину.

— Естественно, — повторила я, не сознавая, что я говорю. Больше нет ничего естественного. Есть просто страх, ужас, чудовищная бессмысленность во всем. — Так как же теперь? — шепотом спросила я. — Что теперь делать, Флоор?

Он поднялся на ноги. Я давно поняла, что он сидит словно на раскаленных угольях и навестил меня исключительно из сознания железного долга и чувства товарищества, но что готов был или даже предпочел бы сам получить пулю вместо Хюго.

— Ханна, — сказал он, — сегодня я уже не смогу попасть в Амстердам: скоро солнце зайдет. Но я отправлюсь туда завтра рано утром. А потом приду сюда и расскажу, в каком положении находится Хюго.

— Хорошо, — согласилась я.

На пороге Флоор еще раз обернулся, подошел ко мне, взял мою руку и пожал ее, затем похлопал меня по щеке и сказал:

— Крепись, девушка!

Я машинально кивнула ему.

Бесчувственная, лежала я в маленькой чистой комнатке, укрытая пледом, и видела, как постепенно угасает день; серые сумерки сгустились, и настала ночь, полная таинственной, бесшумной игры теней и пятен, смысл которой я понять не могла. Лежа неподвижно на диване, я следила за всем. Я слышала, как туда и сюда ходили Ян и Карлин и прислушивались. Они, видно, боялись за меня; я не говорила ни слова и отказалась есть и пить.

Бесчувствие…

Лишь на следующее утро я заснула. Сон был тяжелый и крепкий, точно обморок; я проснулась с головной болью, стучавшей в висках. Сон оказал мне одну услугу: на какое-то время я обо всем забыла. Зато теперь, когда я проснулась в яркий сияющий июнь-кий день, у меня перед глазами с жестокой ясностью встало все, что случилось накануне.

Я обманывала себя, пытаясь надеяться. В глубине души я знала, что надежды нет.

Я ждала Флоора, ведь он должен сообщить мне о судьбе Хюго.

Опять пришла Карлин и принесла мне поесть: фрукты, домашний белый хлеб и молоко.

Я съела и выпила все, хотя почти не ощущала вкуса еды; даже сочную сладость клубники я как следует не почувствовала.

Я ждала…

Уже смеркалось, когда Флоор наконец появился. Он осторожно вошел в комнату, где свет еще не был зажжен. На этот раз он был точно неясный призрак, случайная тень, проскользнувшая мимо других теней в комнате. И вопрос его прозвучал приглушенно, смутно:

— Ханна… Ты не спишь?

— Нет, — ответила я.

Голос у меня был хриплый, как будто я целый день кричала; а ведь я лежала молча, лишенная дара речи, как тяжелобольная.

Флоор пододвинул стул поближе ко мне, ножки стула зацепились за ковер; наконец Флоор сел. Он двигался так медленно и осторожно, что мне стало ясно.

— Хюго умер, да? — спросила я, не в состоянии более выдержать этой тишины.

Лишь после паузы последовал его сдержанный ответ:

— Да… он умер.

Нелепость, подумала я. Флоор говорит, что Хюго умер. Но это нелепость. Хюго смеется, или едет на велосипеде, или лежит где-нибудь, спрятавшись, сжимая в руке револьвер. Он подстерегает предателя или же пробирается между дюнами домой. Сегодня вечером он, вероятно, придет. Хюго, о котором говорит Флоор, — это кто-то другой, а не тот, кого я знаю. Хюго, которого знаю я, это гибкий, живой, сильный боец Сопротивления, который никому не даст себя одурачить. Этот человек настолько полон жизни и любит жизнь, что утверждение Флоора просто смехотворно. Мой Хюго не умер. Может быть, умер тот, которого схватили в Заандаме, тяжелораненый, истекающий кровью…

И вдруг эти два образа столкнулись в моем сознании — и мне даже показалось, будто я услышала треск. Живой Хюго, которого я знала, которого видела накануне, который целовал мне руки, к плечу которого я прижималась, и мертвый Хюго, о котором говорил Флоор, слились в один образ.

— Ханна! — услышала я голос Флоора. — Что ты делаешь?

Я встала с дивана и сразу же споткнулась, запутавшись ногой в пледе. Затем я пошла к двери. И услышала, как Флоор вскочил и крикнул мне вслед:

— Ханна!

Я открыла дверь. Прошла коридор. И очутилась в кухне. Темные шторы были спущены. Над столом горела одна-единственная электрическая лампочка. Ян и Карлин вместе с Хейсом сидели за кухонным столом и ели. Когда я вошла в кухню, они уставились на меня — я покачивалась, точно пьяная. Ян положил на стол ложку, он кормил сына кашей. Я заметила страх в глазах Карлин, устремленных на меня.

— Флоор только что сообщил мне, — сказала я все тем же резким хриплым голосом, — что Хюго умер… Умерщвлен немецким приспешником… Вы понимаете это? Хюго нет больше в живых! Хюго, который должен был стать моим мужем. После войны мы с ним хотели обвенчаться. С единственным, кого я любила и буду любить. Его убили…