— Трудности? — спросил он после долгого молчания, которое нарушали лишь по-зимнему негромкие трели желтой птички.

— Кое-какие есть, — ответила я. — Только не знаю, как это объяснить.

— Начни с самого начала, — посоветовал он.

И я начала. Он слушал, как я рассказывала ему о своих гарлемских неудачах, и изредка кивал головой: разумеется, он уже давно все знал. Он не перебивал меня, когда я резко высказалась против Франса и затишья в работе нашей группы. Только раза два он поднял брови, наморщив свой веснушчатый лоб.

Я закончила рассказ и молча глядела мимо Флоора в окно, где ничего нельзя было увидеть, кроме красно-бурой стены соседнего дома.

— Ну… и что же? — спросил наконец Флоор. — Больше ты ничего не скажешь? Одни только жалобы на Франса, и все?

Я покачала головой:

— Нет, нет, но я не могу так, Флоор. Я не могу жить и смотреть, как вокруг меня бандиты спокойно творят свои злодеяния!

— Это возмущает и всех нас, — осторожно заметил он.

Чувствуя, что вот-вот меня охватит привычная робость, я разом выпалила:

— Хюго знает, чего он хочет, и выполняет свой долг, как он его понимает! Уж он-то не допустил бы застоя в делах!

Флоор провел рукой по шершавой щеке.

— Ты так думаешь? — спросил он с возмутительной осторожностью.

— Конечно, — ответила я. — Я хорошо слушала все, что говорилось у нас в штабе в связи с очередными заданиями по ликвидации врагов. Хюго то и дело исчезает недели на две. До сегодняшнего дня я ни с кем не говорила об этом. Флоор, но ты ведь не думаешь, что голова у меня набита опилками.

— Не похоже, — уклончиво ответил Флоор. Его добродушная улыбка исчезла. Он даже перестал смотреть на меня. Своей большой ладонью он разглаживал плюшевую скатерть, пока у меня мурашки не побежали по спине. Я спросила:

— Разве я ошибаюсь, Флоор? Может, Хюго здесь, в этом самом районе, совершает подвиги, о которых мы даже не подозреваем. Он участвовал в нашем налете на электростанцию, а также в попытке в новогодний вечер освободить из тюрьмы в Амстердаме Яна П. Может, черт знает каких еще успехов он добился! Ты, только ты один, мог бы рассказать мне об этом.

— Положим, что так, — согласился Флоор. — Чего же ты хочешь от меня?

— Ты должен направить меня к Хюго, Флоор, — сказала я. — Я знаю, где он находится. Я хочу работать вместе с Хюго или под его руководством. Я хочу стрелять. Я хочу вытравить плесень, позорящую наш народ. Имей в виду, немцы интересуют меня лишь в последнюю очередь. Но когда я вижу среди нас предателей или подлецов-вербовщиков, меня просто отчаяние берет. И это голландцы! Они предают палачам честных патриотов и невинных граждан. Такие люди не имеют права жить. Знаешь, что я прочла однажды у Максима Горького: «Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы». Я хочу делать то же, что и Хюго: сметать с лица земли эту мразь.

Флоор начал смеяться. Все лицо его как-то смягчилось — никогда еще я не видела Флоора таким.

— Да это настоящая речь, Ханна! — сказал он наконец. — Ты хоть кого убедишь, ей-богу…

Он еще раз весело фыркнул.

— Должен честно признаться, что ты неплохо придумала относительно Хюго. Я в самом деле могу кое-что рассказать тебе: как-то на днях возле фелзенского парома мы поджидали одного из душегубов, которые хозяйничают здесь по соседству, — злейшего палача, расправлявшегося с евреями…

— …Да, я знаю. Паардманс. Тот самый молодчик, который без собаки никуда не ходит. Разве Хюго тоже был там?

Флоор кивнул. Затем заговорил живее, как будто его самого увлекли воспоминания о недавних событиях.

— Там мы — Хюго, я и еще один человек, которого ты не знаешь, — стояли с автомобилем в переулке. Мы были в мундирах эсэсовцев. Возможно, тех же самых, которые были использованы вашей группой в новогодний вечер в Амстердаме. Хюго сделал великолепный выстрел. Хреетье предупредила нас, когда Паардманс переправился на пароме. Она стояла там и ждала не меньше часа. И продолжала стоять на улице, пока негодяй не подох, затем пришла сюда, чтобы сообщить нам эту новость.

— Хреетье? — переспросила я.

— Ты же знаешь Хреетье! — сказал он. — Ты ведь каждую неделю печатала вместе с ней газету.

И мне представилась краснощекая веселая девушка, с которой я простояла у ротатора не один вечер… Сколько мы с ней болтали! И вот именно ее выбрали для участия в акте возмездия, в то время как я, черт побери, кипела от злости, потому что Франс держал меня в «резерве»!

— Я завидую ей, Флоор, — сказала я, и с такой пылкостью, что Флоор снова засмеялся. Он так и не закончил свой рассказ о Паардмансе и вообще больше ничего не рассказывал. Мои переживания не могли ускользнуть от него; я горела святым нетерпением приняться за настоящее дело.

— Помоги мне, Флоор, — сказала я.

Выражение его моложавого лица стало опять серьезным.

— Не знаю, что скажет на это Франс и как сам Хюго рассудит… — сказал он осторожно, невольно противясь моей необычной просьбе; быть может, ему это казалось даже некоторым нарушением дисциплины. — Но я понимаю тебя… Я, собственно говоря, наблюдал нечто подобное у ребят… они совсем не могут сидеть без дела.

— А я всего-навсего женщина, — в ярости воскликнула я. — Гарпия с когтями и клювом, верно? Так вот, я родилась в городе, где жила Кенау[11]. И она знала, для чего нужно было обливать кипящим маслом морды испанцев. Думай обо мне что угодно — мне это безразлично. Только помоги мне!

Флоор растерянно и смущенно глядел на меня, озадаченный моей вспышкой; он понял, что его слова оскорбили меня до глубины души. Я знала, он сделал это неумышленно, но мне было больно от мысли, что даже он, сказавший мне однажды, будто не важно, кто участвует в борьбе Сопротивления — мужчины или женщины, — в душе все же придерживался старых взглядов.

— Слушай, Ханна, — вдруг решительно сказал Флоор. — Ты требуешь принятия радикальных мер и хочешь, чтобы это сделал я. Болтовня насчет мужчин или женщин, гарпий и бог знает чего еще здесь совсем не к месту. Я тебя знаю. И направлю к Хюго. Баста! Ну, а дальше сама уж дерись и добивайся своего.

Я чуть не обняла его. Он стоял передо мной, напустив на себя строгий вид, и я снова смягчилась и почувствовала к нему огромную симпатию. Он поспешно поглядел на свои часы, как бы желая защитить себя от выражения чувств, которого он, по-видимому, ожидал от меня после принятого им решения.

— Три часа, — сказал он. — У тебя есть сейчас время?

— Да, — ответила я, вся дрожа от сдерживаемого нетерпения.

— Ладно, — сказал он. — Нам придется с часок ехать на велосипеде и против ветра. Но все же мы успеем застать Хюго.

— Мне всегда приходится ездить против ветра, — заметила я. — Будто я давно не привыкла к этому — ровно с той поры, как впервые достала ногами до педалей…

— Боже милостивый! — воскликнул он. — Да ты просто не человек, а настоящая динамо-машина, столько в тебе энергии!

Вероятно, для женщины гораздо менее лестно, если ее сравнивают с машиной, чем с Ксантиппой. Но на этот раз сравнение с машиной не показалось мне оскорбительным. Я засмеялась и выбежала из комнаты. Де Мол куда-то ушел. Я передала ему привет через его жену, заключила маленькую, добрую старушку в объятия и расцеловала ее в обе щеки; а Флоор, накидывая на себя куртку, глядел на нас с глупой мужской ухмылкой.

Книга третья. ПУТИ ПРАВОСУДИЯ

Человек в соломе

ы ехали на велосипеде по проселочным дорогам, ведущим на северо-запад. В направлении нельзя было сомневаться, я чувствовала это по типично голландскому ветру; а впрочем, в Голландии ветер всегда дует в лицо. По правую сторону от нас, вдоль реки Заан, четко вырисовываясь на фоне неба, тянулись поселки, возле Эйтхееста слева показалась железнодорожная линия. Давно я не была здесь. Я узнавала лишь отдельные велосипедные дорожки, зато Флоор совершенно непостижимым образом ориентировался среди множества уединенных и извилистых проселочных дорог. Мне казалось, что мы находимся где-то около Кастрикума. В мягком, солнечном воздухе — зима близилась к концу — можно было различить пряный аромат опавшей дубовой листвы и сосен; мелкие кроличьи следы вели к пустошам и пескам. Домов здесь было мало. До сих пор мы не наткнулись ни на одного немца. Я спросила Флоора, есть ли они здесь вообще.