Новый завет

Усилием воли я прогнала тоску и сомнения и отправилась в старый дом у крепостного вала, чтобы навестить Вейнанта. Шел дождь, и все вокруг, словно нарочно, лишь усиливало мое уныние; повсюду на улицах — дрожащие от холода люди, очереди перед магазинами, темный, жалкий коридор в доме, порог которого я переступила, противная сладковатая атмосфера больницы, ударивший мне в нос запах карболки и перевязочных средств. Сам доктор Мартин вынырнул из темных недр дома; он был в домашних туфлях с протертыми носами; в одной руке он держал погасшую трубку, а другую руку протянул мне, когда узнал меня:

— Это вы? Вы, конечно, к Вейнанту…

Его насмешливые серые глаза испытующе глядели на меня.

— Ну? Как обстоят ваши личные дела, с тех пор как вы были здесь в последний раз? Нашли вы то, что искали?

Я кивнула; сегодня у меня не было ни малейшего желания обсуждать с ним превратности судеб Сопротивления. Он, видно, догадался, что не от хорошей жизни я навещаю Вейнанта в больнице. Доктор открыл дверь знакомой мне невзрачной комнатки.

— Вам придется немного подождать здесь, — сказал он. — Моя ассистентка как раз возится с раной Вейнанта. — Он ухмыльнулся и продолжал — Видите, тут у нас первоклассный госпиталь… Я все чаще подумываю о лаборатории!

Очевидно, он хотел немного развлечь меня. Я с признательностью, но довольно вяло улыбнулась ему.

— Что, собственно, с Вейнантом? — спросила я доктора.

Он махнул рукой, будто хотел сказать, что и говорить об этом не стоит.

— Что с ним? Да недельки две, а то и дней десять, и он опять придет в норму. Он крепок, как дубленая свиная кожа… Потерял порядочно крови; но от этого у нас есть одно спасительное средство. — Он добродушно ухмыльнулся. — Остальное он сам вам расскажет. Побудете здесь часочек?

Я сказала, что побуду. Он ушел, и я осталась одна со своими мыслями. На столике лежало несколько старых журналов по парусному и автомобильному спорту, а среди них один из последних номеров фашистского журнала «Сигнал». Я стала перелистывать его. К своему удивлению, я нашла там несколько фотоснимков конференции в Тегеране, перепечатанных из английских газет! Это было вынужденным признанием значения конференции, и я воспрянула духом. Долго и с жадным вниманием изучала я фотографии. Сталин, Рузвельт и Черчилль… Строгий, очень сдержанный седой Сталин; Рузвельт, его мудрая, жизнерадостная улыбка; тучный Черчилль с сигарой в пальцах и таким взглядом, будто сравниться с ним в хитрости не может ни друг, ни враг. Я прочла немецкие комментарии — ничего более нелепого нельзя было вообразить. Покорные слуги Геббельса сделали важное открытие: фотографии неопровержимо доказывали, что у Сталина имеется физический недостаток — одна рука короче другой! Вот и все, что нацисты сочли нужным сказать об этой исторической встрече и историческом решении! Их открытие по своей ребяческой глупости превзошло всю немецкую писанину за время войны. Я хихикала над журналом, когда доктор Мартин просунул в дверь голову. Вид у него был удивленный, но довольный.

— Хе!.. Так смешно?

Взгляд доктора упал на раскрытый журнал, который я держала на коленях. — Ах, вот оно что!.. Невероятно, правда? Об этом вы должны сейчас же рассказать Вейнанту… только осторожно, а то от смеха у него снова откроется рана!

— Можно мне к нему? — спросила я.

— А я как раз пришел за вами.

Мы пошли по длинному неосвещенному коридору. От запаха формалина щипало в носу. Доктор Мартин шел впереди. Он привел меня в комнатку, похожую на ту, в которой я ждала. Но тут стояли цветы, висели кретоновые занавески; ширма была обита веселой материей в цветочек, а стены украшало несколько гравюр.

В этой комнате лежал Вейнант, в грубой белой пижаме, на высокой белой кровати среди белых простынь; и даже его добродушное полное лицо побелело. Когда я вошла, он невольно сделал движение, пытаясь подняться, но лицо его тут же перекосилось от боли. Доктор Мартин быстро протянул к нему руку и заставил его лечь.

— Лежать, лежать, друг мой! — приказал он. — Пожалуйста, не поднимайтесь!

Вейнант крепко держал меня за руку. Его лицо выражало одновременно радость, смущение, неуверенность. Я хотела скрыть свои чувства, но не могла совсем не думать о том, что было связано с Вейнантом: наш провал, аресты, а возможно, и временное прекращение деятельности нашей группы… К глазам подступили слезы; больничная комната, Вейнант в постели, доктор Мартин — все слилось. Доктор направился к двери и, проходя мимо меня, крепко пожал мне руку.

— Полчаса, не больше, — сказал он. — Я приду и скажу вам.

И он закрыл за собой дверь. Я села возле кровати. Я уже успокоилась и как ни в чем не бывало поглядела на Вейнанта. Мы оба одновременно усмехнулись.

— Хорошенькая история, дитя человеческое, — сказал Вейнант. — Рассказывай скорее, что случилось. Наверное, полная неудача?

Мгновение я медлила с ответом. Но лицо Вейнанта светилось таким вниманием и любопытством, что я решила ничего от него не утаивать. Я представила себе, что на его месте я тоже не удовлетворилась бы половинной правдой. Когда я рассказала ему, что фашисты ворвались к Ари и увезли его с собой вместе с другим товарищем, лицо Вейнанта помрачнело; некоторое время он избегал глядеть на меня; пальцы его беспокойно мяли край простыни. Впрочем, рассказ мой был коротким; я решила признаться ему, что у нас нет даже уверенности, сможем ли мы продолжать свою работу, и что, во всяком случае, он, Вейнант, и Йохан должны сделать какой-то перерыв и некоторое время нигде не показываться. Кончив рассказ, я смущенно огляделась вокруг и остановила взгляд на столике возле постели Вейнанта. Там лежало несколько яблок — величайшая редкость, так как фашисты зорко охраняли сады и вывезли все фрукты до последнего яблочка; там же лежала помятая книга, маленькое черное евангелие и красный карандаш.

Когда я снова взглянула на Вейнанта, то увидела, что он уже оправился от первого потрясения; рот его был сурово сжат, на переносице наметилась строгая морщина.

— Вот какие дела… — пробормотал он. — Видно, среди военнопленных был предатель, Ханна?

— Вероятно, — ответила я. — А не сказал ли ты им чего-нибудь такого, что может навести их на наш след?

Его серьезность разом пропала, и он с возмущением воскликнул:

— Да ничего мы им не рассказывали! Они как будто рвались работать вместе с нами, но с какой же стати мы сразу начнем языком трепать!

Вейнант замолчал и задумчиво глядел в пространство. Время от времени он глубоко вздыхал. Молчание действовало на меня удручающе, и я спросила:

— Как, собственно, случилось, что они ранили тебя?

Он снова повернулся ко мне и сказал:

— До сих пор не пойму… Разве разберешь в темноте, где и кто там был… Я неожиданно очутился среди трех нацистских бандитов; Франс сделал мне знак смываться. Я вскочил на велосипед и помчался и почти сразу же начал стрелять назад… я хорошо натренировался в свое время… И это очень мне пригодилось. Они подняли вой, и со всех сторон бросились им на помощь. Одного я прямо на ходу двинул ногой. Они выстрелили в меня — два раза. Я почувствовал боль в бедре, а вторая пуля засела бы в сердце, если бы у меня на груди не хранилась книжечка Нового завета…

Вейнант протянул руку к маленькому черному томику, взял его торжественно и любовно и уже не выпускал из рук.

— И я спасся. Я чувствовал, что из раны течет кровь, но сильной боли не было. Я свернул на боковую улицу, где увидел тебя и Руланта; я очень обрадовался, право… Кажется, я крикнул вам что-то…

— Да, ты крикнул: «Удирайте! Я от них отделался!»

— Верно, — сказал он, улыбнувшись. — Они гнались за мной еще метров сто… Я слышал, как они еще раз выстрелили, но я был уже далеко… Вернулся к Франсу, он ждал меня. Я сказал ему, что видел тебя и Руланта и что вы ушли. Он сказал, что, значит, все мы теперь в безопасности… И Франс привел меня сюда… И вот я лежу тут, меня уже починили, но дело наше дрянь…