Сеньор Тобиаш посмотрел на часы. Потом на телефон. Потом еще раз на часы. Потом позвонил и заказал себе такси на утро.

В субботу барышня Изабелиня поставила на стол салат из осьминогов, паштет и свежий овечий сыр. Нарезала хлеба, выложила в мисочку оливки, открыла вино и оставила дышать. Мясной рулет доходил в духовке, в холодильнике остывал пудинг флан.

– Ну ты даешь, Тобиаш! – пораженно повторяла бывшая жена. Накануне ночью сеньор Тобиаш позвонил ей и сказал, что приедет на свадьбу, но она ни на секунду ему не поверила, и вот, оказывается, – зря.

– Ну ты даешь, Тобиаш, – сказала и Алзира, очень хорошенькая в белом платье и венке из белых розочек на темных волосах. Мама просила ее хоть раз назвать сеньора Тобиаша папой, но у Алзиры не получилось. В конце концов, она видела его впервые в жизни.

В воскресенье барышня Изабелиня сунула испачканную блузку в стиральную машинку и доела салат из осьминогов. Выдохшееся за ночь вино она вылила в раковину, а мясной рулет нарезала тонкими ломтями, чтобы носить с собой на работу, – барышня Изабелиня не любила обедать в фабричной столовой.

– Вы представляете, барышня Изабелиня, – возбужденно говорил сеньор Тобиаш, – у меня дочь замуж вышла! В Испании! Муж – хороший такой парень, механик!

Барышня Изабелиня любезно покивала, села на переднее сиденье и поставила рядом с собой сумку.

– Ну, барышня, – спросил сеньор Тобиаш и подмигнул отражению барышни Изабелини в зеркале, – куда мы сегодня поедем?

– Удивите меня, сеньор Тобиаш, – вяло сказала барышня Изабелиня и отвернулась к окну.

Секретарши на заднем сиденье переглянулись и захихикали.

Коллекция

Ана София Мендонса отодвигает тарелку и аккуратно промокает салфеткой рот. На салфетке остается четкий двухцветный отпечаток губ – розовая помада и коричневый мясной соус.

Ана София брезгливо скатывает салфетку в шарик и заталкивает шарик в набитую окурками пепельницу.

«Ну почему у них здесь никогда нет зубочисток? – с тоской думает она, пытаясь извлечь языком застрявший между зубами кусочек бифштекса. – Не могу же я ковыряться в зубах ножом!»

Ана София твердо знает, что никто еще не умер, оттого что у него между зубами застрял кусочек бифштекса, но чем настойчивее она себе это твердит, тем сильнее злится.

Наконец Ана София не выдерживает. Она быстро оглядывается – не смотрит ли кто в ее сторону, потом прикрывает рот левой рукой, а пальцы правой запускает в рот, в надежде подцепить и вытащить чертово мясо.

– Десерт? – спрашивает чей-то приятный голос.

Ана София подпрыгивает от неожиданности, непроизвольно сжимает зубы и больно прикусывает собственный большой палец.

– Десерт? – повторяет официант. Потом наклоняется к Ане Софии и понижает голос до почти интимного шепота: – Может быть, принести зубочистку? Бифштексы сегодня жестковаты – повар не в духе…

Ана София тщательно вытирает салфеткой влажные пальцы и скатывает салфетку в шарик.

– Зубочистку, кофе и счет, – раздраженно командует она, не глядя на официанта, и засовывает шарик в пепельницу.

Очень белые руки, стремительные, как две чайки, споро собирают посуду, заменяют пепельницу и беззвучно уносятся.

Ане Софии кажется, что она чувствует едва уловимый запах рыбы.

«Больше я сюда ни ногой», – думает, морщась, Ана София.

Ана София терпеть не может чаек. В детстве одна чайка укусила маленькую Ану за палец.

Ловко орудуя щипчиками для бровей, Виржилиу Андраде вытаскивает из пепельницы два бумажных шарика. Осторожно сдувает с них пепел, разворачивает. Один мятый прямоугольник выглядит практически чистым, только в уголке к бумаге пристал крошечный кусочек мяса. На другом прямо посередине красуется жирный отпечаток губ.

Все тело Виржилиу на мгновение сводит мощной судорогой отвращения и удовольствия.

Виржилиу прикрывает глаза и глубоко дышит, стараясь сосредоточиться. Он еще полюбуется на эти салфетки. Потом, дома. А пока надо отнести кофе на второй столик, принять заказ у четвертого и отдать сдачу одинадцатому.

Не открывая глаз, Виржилиу хлопает себя по карманам в поисках герметически закрывающихся пластиковых пакетиков – раз, другой – и внезапно мрачнеет. Вчера, под конец вечерней смены, криворукая посудомойка Карла Соуза опрокинула на Виржилиу тарелку с остатками фейжоады,[58] заляпав жиром тонкий жилет и безупречные шелковые брюки. Сегодня с утра Виржилиу попытался отчистить жирные пятна супергелем, но супергель оказался бессилен перед Карлиной фейжоадой, только размазал жир еще больше. Поэтому Виржилиу сунул брюки и жилет в большую сумку, с которой он по субботам ходит в прачечную, а пакетики из карманов так и не вынул…

Виржилиу остервенело грызет ноготь. Он не может просто положить вытащенные из пепельницы салфетки в карман: они испортятся. Но и расстаться с ними в надежде когда-нибудь добыть себе еще Виржилиу тоже не может. Один раз он уже лишился ценнейшего экспоната – грязного носового платка премьер-министра. Скомканный платок спокойно лежал на столике, когда премьер-министр вышел из кафе. Виржилиу отлучился буквально на секунду – отнес посуду на мойку, а когда вернулся, платка уже не было. Кто-то увел у Виржилиу из-под носа будущую жемчужину коллекции.

Ана София Мендонса решительно встает с места и направляется к стойке. Она не собирается сидеть в кафе до вечера.

«Сейчас подойду, – думает она, – и спрошу: „Скажите, вы что, обжариваете мой кофе?“ Нет, лучше спрошу: „Скажите, вам что, пришлось слетать за моим кофе в Бразилию?“»

Ана София изящно облокачивается на стойку.

– Скажите, – говорит она стоящему вполоборота официанту, – вы что… что… Что это вы делаете с моей салфеткой?!

Виржилиу Андраде испуган и зол. Ана София выскочила, не заплатив, и еще пообещала лично пожаловаться управляющему. Конечно, управляющий ему ничего не сделает, Виржилиу – отличный официант, никто с его квалификацией не стал бы работать за те деньги, что ему здесь платят. И управляющий это прекрасно понимает. Но все равно неприятно.

«Как она ухитрилась узнать свою салфетку?! – думает Виржилиу. – Неужели по отпечатку губ?!»

Виржилиу вызывает в памяти образ размазанного красно-коричневого пятна, и по телу пробегает дрожь – слабые отголоски первой судороги. Виржилиу силой воли успокаивает дрожь и оглядывается. Ему на глаза попадается большой рулон пищевой пленки. Виржилиу отрывает кусок пленки и старательно заворачивает в нее салфетки. Отлично. Даже лучше, чем пакетики. И как он раньше не догадался использовать пленку?

Из блокнота, в который он записывает заказы, Виржилиу вырывает листочек и пишет мелкими, но удивительно четкими буквами: «Ана София Мендонса. Журналист. Романистка. Премия Камоэнша за лучший дебют 1989».

Виржилиу думает о своей коллекции и мечтательно улыбается. Когда-нибудь ей цены не будет. Когда-нибудь его станут умолять продать ее – хоть всю, хоть по частям. А он все равно не продаст. И не завещает никому. Лучше сожжет перед смертью. Или велит положить в гроб вместе с собой.

Представив себя в гробу, заваленного экспонатами, Виржилиу Андраде начинает хихикать и никак не может остановиться.

Каблук попадает в щель между двумя круглыми камешками, которыми вымощен тротуар, и Ана София резко останавливается.

«Урод! Извращенец! Фетишист! – взбешенно думает она. – Придурок! Как таких на работу принимают?!»

Метрах в двадцати от Аны Софии из дверей дорогого бутика выходит какой-то смутно знакомый припудренный тип. К нему тут же суются две девчонки лет по пятнадцати, с глянцевыми журналами в руках. Тип неприятно улыбается, берет у одной из девчонок фломастер, делает драматическую паузу… и оставляет автографы на круглых щечках. Девчонки млеют.