Гроза пришла из Мытищ, началось с двух копеек. Повсюду разнесшиеся слухи о манифесте, о нарезке земли, о том, что всех господ приказано лупить и за это ничего не будет, привлекли со всех концов уезда на ярмарку множество народа.

   Все были возбуждены, с помутневшими глазами метались из конца в конец по площади, задевали стражников, много пили. Неожиданно ударил колокол. Опрокидывая возы, прыгая через телят, через плетушки с поросятами и груды замороженных гусей, гудя, ругаясь, тяжело дыша, мужики бросились к церкви. Из дверей ее выносили покойника. На минуту остановились, примолкли.

   -- Омман! -- крикнул кто-то. -- Господа подкупили!..

   Остановили носилки: сдернув покров, глянули в лицо умершего -- молодого парня с перекошенным ртом. Попятились.

   -- Взаправду мертвый... От какой причины помер? Где отец с матерью?

   Парень оказался сиротой, умер от живота.

   Хлынули от церкви опять в гущу ярмарки, на площадь. А там сын священника, семинарист, стоя без шапки на возу с конопляными вытрясками, что-то жалобно кричал, размахивая белым.

   -- Манихвест!..

   Все ринулись к возу.

   -- Това-рищи!.. Праздник народного освобождения!..

   -- Чей это?

   -- Попа Ивана сын!..

   -- Тиш-ша!

   -- "...свобода слова, собраний и союзов..."

   -- Земляк!.. Оглох ай нет?.. Читай манихвест скорей!..

   -- "...действительная неприкосновенность личности и жилища!.."

   -- Ребята, стражники лезут слухать!..

   -- Гони их!..

   А у винной лавки, соблюдая строгую очередь, стоял длинный хвост. Звучно выбирая пробки, люди жадно глотали из горлышка холодно-искристое зелье, крякали, закусывая баранками, круто посоленным черным хлебом, И, бессмысленно потолкавшись, опять становились в хвост. Под крыльцом барахтались пьяные, скулили песни.

   В лавку, минуя черед, протискались шахтер и Колобок, зобастый рябой парень, слободской.

   -- Это куда же? -- загалдели мужики.

   -- В кабак. Что хайла пялите?

   Шахтер оттянул за рукав полупьяного старика, вцепившееся Колобку в полушубок, подоспевшие слободские парей окружили его кольцом, сдерживая напор сзади.

   -- Сотку, -- сказал Колобок, бросая на прилавок полтину.

   Сиделец, не глядя, смахнул в ящик монету, подал сетку и сдачу.

   -- А семерку? -- заорал Колобок.

   Сиделец поднял брови.

   -- Сними шапку. Какую тебе семерку?

   -- Сляпую!.. Я тебе скольки дал? А ты мне скольки?.. Тридцать семь?..

   Толпа сзади наперла, вытянула шеи, кладя бороды друг другу на плечи.

   -- Что такое?

   -- Рубь зажилил.

   -- А по морде его рублем-то!

   Колобок схватил через окошечко сидельца за рукав.

   -- Дашь аль нет семерку? Кишки выпущу!

   Вырвав руку, сиделец наотмашь ударил Колобка по яйцу.

   -- Драться? -- взвизгнул Петя, как кошка перескакивая через решетку, отделяющую сидельца от толпы.

   Мужики в одну грудь ухнули, сразу десятки рук вцепились в проволоку,

   -- Кар-раул!.. Полиция!..

   -- Ага, караулу запросил!..

   Затрещало дерево, зазвенели в окнах стекла, ящики с посудой, захрапели, заработали кулаками, вырывая друг у друга бутылки, прыгая с ними через окна, жадно припадая к полу, в разлитые винные лужи.

   -- Злодеи!

   -- Кровь нашу сосете!..

   -- Последний четвертной у мужика зажилил!..

   -- За свои же деньги да ножом в брюхо хотел вдарить!..

   С кольями толпа гонялась по улице за сидельцем, а другие громили бакалейную лавку, рядом с монополькой.

   Кто-то запалил кучу конопляных вытрясок. Ударил набат. Ответили залпом из ружей слободские парни. Полиция исчезла.

   С ревом толпа бросилась на площадь, стащила с воза все еще кричавшего семинариста.

   -- Июд-да!..

   -- Барский прихвостень!

   -- Ура-а!

   Откуда-то вынырнул Илья Никитич, схватил за плечи трясущегося, в крови, семинариста, к Лопатину подскочили Богач, Колоухий, Паша Штундист, работая кулаками, отбиваясь от налезавших мужиков, а семинарист плакал и рвался в гущу. Илья Микитич крепко держал его за пальтишко, уговаривая:

   -- Ну, да куда ж ты, глупеночек, лезешь?.. Ну, не трави ты ихнего сердца!..

   -- Я душу готов... Я всего себя... Я... А они меня же... Пусть!.. -- рыдал он.

   -- А ты не надо... Это ты потом, родимый!.. Где шахтеришка? Петрушку сюда надо!.. Где шахтер? -- закричал Лопатин.

   -- Дениска, шутоломный, беги за шахтером!..

   Наставив передним ружья в животы, Петрушина дружина оттеснила напиравших на семинариста мужиков.

   -- Бросьте, дураки, он же за нас! -- протискавшись к ним в середину, размахивал руками Лопатин. -- Али вам застило?.. Он сичас только манифест вычитывал!.. Это же свирепинского отца Ивана сын!..

   -- Постой, а ты сам чей?

   -- Старой бабы казначей!.. Ступай к нашему уряднику за пачпортом!.. Экие какие безалаберные, право!.. Свово брата норовят задушить...

   -- А черт его поймет, какой он: наш аль чужой!.. Его хватают за патлы, а он рот раззявил!..

   А позади шахтера, семинариста и слободских уже трещали красные и рыбные ряды: бабы волокли в сани штуки ситца, бочонки с сельдями, табак, хлопчатую бумагу, прялки, метлы, веретена, горшки, пеньку, били палками мещан-торгашей; мужики с кольями гонялись по выгону за цыганами, отнимая у них лошадей.

   -- Кровь нашу выпили!.. Мужик пятнадцать годов наживал два ста, а вы его во что поставили, гады!..

   Нестройным, диким стадом ярмарка повалила в обок расположенное имение. Владельцы, последыши старинной боярской фамилии, еще с утра выехали, взяв с собой то, что могли. В два-три часа расхватали мебель, хлеб, одежду, книги, скот. Между мытищанами и жителями окрестных сел произошло побоище. Чтобы никому ничего не доставалось, запалили имение и стали отымать друг у друга добро и бросать в огонь. При громких криках "ура" качали урядника, с общего согласия наградили рябой коровой с теленком, беговыми дрожками, стенными часами без маятника и бронзовым бюстом одного из владельцев имения.

   -- Братцы, -- заплакал он,-- очень мне приятно, что вы меня уважаете...

   -- Ну, что ты!.. Да мы для тебя, эх!.. В ладу бы только жить, жаланнушка!.. В ладу бы!..

   С пожарища, пьяными от вина и непривычной обстановки, от только что совершенного разрушения, ударились по домам. По всему уезду загудел набат, зазвенели косы, засверкали вилы и ножи, и красный петух распростер над мертвыми под снежным саваном полями свои огненные крылья.

VIII

   В избу входит староста-- умный, хитрый мужик, притворяющийся простачком. Встряхивая волосами, истово молится на сидящего за столом отца.

   -- Здорово были! У нас, Иван, кто теперь за главного начальника по волости -- ты или шахтеришка? Получайте бумагу из города.

   Еще курятся экономии, не погребены убитые, дороги, как после сражения с неприятелем, усеяны обломками, лохмотьями, рассыпанным зерном. Мужики рубят помещичьи леса, режут скотину, боясь обыска, опускают мясо в мешках под лед, плуги закапывают в землю, увозят награбленное в овраги.

   Читаю поданный старостою листок.

   -- Про что тут? -- спрашивает староста.

   -- В случае, если сходка начнет свободы, чтобы докладывать исправнику.

   Староста засмеялся.

   -- Дай-ка я братеннику за цыгарку отдам, -- протянул он руку к предписанию.

   Громкие голоса за дверями, топот ног, стук о стену обиваемых лаптей, на пороге -- Галкин.

   -- Что, мошенники, живы? Ваня, братуха милая, подруженька золотая, здравствуй!.. Маланья Андреевна, сватьюшка, всё неможется?.. Настюня, сахарная моя!.. Петра Лаврентьич!.. Эх ты, господи!..

   За плечами его -- счастливо улыбающаяся мать.

   -- И минутки, озорник не посидел: к Ивану, да к Ивану, хоть кол ему на голове теши!.. Мед у Ивана-то?.. Четыре месяца ждала, глаз не смыкала, а он -- к Ивану, да к Ивану!..