-- Подлец! -- визжала она, когда я нес убитого в избу.-- Сгубил мне сына!..

   Злые мысли грызут сердце. Разве так нужно было делать, и разве этого с таким нетерпением и любовью мы ждали? Суетятся сейчас, жадничают, режут скот, зарывают награбленное в ометы и уже ссорятся из-за тряпки...

   Я чувствую себя виноватым перед ними, потому что не сумел я сказать им нужного слова, не нашел его.

   Пришли Лебастарный, Богач, Костюха Васин, Паша Штундист, сестра. Сестра, по обыкновению, со втянутыми губами, как будто только что глотнула уксуса.

   -- Что нос повесил? Или лапти продал с убытком? -- насмешливо спросила она.

   -- Довольно того, что вы теперь с прибылью, морды кверху дерете, -- ответил я и стал жаловаться, обвиняя крестьян во всем, что видел в них гадкого, подбирая выражения, которые могли бы больнее задеть их, унизить как последних людей. -- По глазам вашим подлым вижу -- рады, что Осташкова купали в проруби!.. Вам бы разрушать все, пакостить, а заново построить вы не можете!.. Куда вас деть таких!.. Зверье!..

   Мотя порывисто поднялась с лавки, но, разгоряченный своими жалобами, я нетерпеливо махнул на нее рукою.

   -- Говорим: свобода! Ждали ее, как бога, а пришла -- вымазали кровью!.. Наблудили, теперь хвосты между ног!.. Приедут солдаты, побежите прятаться, предадите друг друга, плакать будете, нас же с Галкиным проклинать!.. И ты, старый черт, такой же, а еще дядей мне приходишься, -- сказал я Астатую. -- Сатана ты корявая!

   Отец, набросив полушубок, хлопнул дверью. Вошел Дениска в барском драповом пальто. Руки в карманах, ухмыляется.

   -- Теперь бы мне в пору жениться: обзаведенье в порядке!..

   -- Вот он, гад паршивый, -- сказал я. -- Зачем смеялся, когда шахтер урядника убивал?

   -- А что же мне -- плакать?

   -- Урядник убит неизвестно кем! -- закричали на меня мужики. -- Ты не путай голову!..

   -- А ты, дядя Саша, еще крестился: упокой, господи, раба Данилу, а сам шкворнем. Бесстыжая твоя душа!.. Слышишь али нет?

   -- Я на это ухо глух! -- отозвался Астатуй.

   -- Дело мне жалко, дело погибло. Неужто вам-то все равно?

   Поднялась бледная Мотя.

   -- Тебе кто хвост прищемил? -- шагнув ко мне, спросила она. -- Чего завыл? Чужих жалко, а своих? Почему ты своих не жалеешь?

   -- Мне всех жалко: и своих и чужих... солдат утром говорил, что между людей нет чужих, -- ответил я.

   -- Лжет солдат твой. Мы промеж себя свои!.. Других своих нету!.. Плачешь, телепень, что не так все, как надо, тыкаешь: жадны, душегубы, а ты кто? Где ты был? Не так -- остановил бы!.. Али душа в пятки убежала?

   -- Мотя!..

   -- Пустобрех! Чему ты нас учил?.. "Старайтесь, братцы, для свободы; не сидите сложа руки, действуйте..." А научил, как делать? Тебе все верили, ставили головой, а ты, шкура барабанная: вз-зы, вз-зы, да под телегу!

   -- Я сам не знал.

   -- Не знал?

   -- Меня самого надо учить.

   -- Ну, так молчи!..

   Колоухий с минуту пристально рассматривал меня, потом сказал:

   -- Я думал, ты у нас первый, а ты -- моя пятка... Понял?..

   -- Понял.

   -- То-то вот и дело. Я тебе больше ничего не скажу.

   -- Не хуже этого, робятушки, в глаза мне мечет, -- заелозил по лавке Астатуй. -- Как же, бат, ты этак, дядюня, -- Данилу за упокой, а начальника шкворнем? И князя, мол, того, к примеру взять, изобидел... А меня четыре раз пороли! -- завизжал он, вскакивая с места. -- Тебя еще не били? Жену твою спать с чужим не клали?.. Кутенок!.. Слобода в золотом венце!.. Ах ты, грамотей безмозглый!.. Мой дедушка Демьян в Сибири сгнил, а ты -- слобода!.. Сестра Луша в проруби, а ты -- слобода!.. Пащенок!..

   -- Все вы на меня набросились, -- отталкивая от себя Астатуя, сказал я, -- укорять легко!..

   -- Ага, друг любезный! -- вскочил Дениска. -- Прижимаешь хвост-то?.. Жену твою с чужим спать клали?.. "Укорять легко!.." А сам охаверничаешь -- это можно?.. "Слобода в золотом венце"? Дур-рак!..

   -- Экось, сколько крику-то! Здоровы были!.. -- В дверях Лопатин. -- Ну, как тут у вас дела, соколики?

   -- Расскажи сначала про свои.

   -- Да что ж у нас... У нас будто ничего...

   Я вглядываюсь в лицо Лопатина. Веки у него опухли, словно он много плакал, белки глаз подернулись кровяными жилками, через два-три слова он облизывает сухие ярко-красные губы, хрустит пальцами.

   -- Разобрали худобишку... Поделили промежду своими... Да-да! Ничего не сделаешь!.. Вы что-то не все тут?.. Петрушки-шахтера не видать... Он жив-здоров?

   -- А черта ль ему сделается, -- у себя в избе играет о кутятами! Двух кутят принес из Осташкова... -- осклабился Дениска.

   -- Кутят? -- обернулся к нему Илья Микитич. -- Это чей же дипломатик-то на тебе, откуда? Да-да!.. Рано нарядился!.. Овчишек, коровенок развели... Сейчас придут от нас еще два человека... Глуп народишко: сожгли занапрасно постройки... Ничего не сделаешь -- сильно раззло-бились!.. Удержу никакого нет... Ну, так как же? Надо бы собрать?.. Сходи, малец, за шахтером!.. Тетушка, не рука тебе сидеть с нами, -- обратился он к матери. -- И ты, Настасьюшка... Когда будем насчет книжечек, милости просим.

   Братство собралось быстро. Молча входили в избу; не снимая шапок, не здороваясь, садились по углам, глядели друг на друга исподлобья. Не то стали бояться друг друга, не то каждый думал, что прошла пора ненужных слов, бесплодных споров.

   Белобрысый захаровский парень -- староста -- пришел с перевязанной головою.

   -- Ну, так как же у вас? -- спросил Лопатин.

   -- Тринадцать убитых, -- отвечал я.

   -- Знаю, слышал... Об этом, Петрович, после. Прежде -- что поважнее... Ружьишки не забыли, коим грехом, там? -- кивнул он на княжью экономию.-- Ты как, шахтер?

   -- Завтра ярмонка... Надо в Мытищи... -- хрипло отозвался Петя.

   -- Гуртом? Я тоже этак думаю... Матренушка, ты что нам скажешь?

   -- Поезжайте, -- ответила сестра.

   -- А вы, ребята? Ехать?.. Дипломатик, малец, сбрось, сейчас чтоб не было!.. -- Микитич сорвал с Дениски пальто. -- Поди изруби его топором! -- крикнул он второму захаровскому парню, приехавшему вместе с ним.

   -- Зачем же? Хоть бы продать кому-нибудь, коли мне не даете, -- закричал Дениска. -- Я трудился -- нес его!..

   -- Петрович, он у нас записан или нет?

   -- Стало быть, записан, -- ответил Дениска. -- Еще двадцать копеек взяли за запись.

   -- Ну, так слушайся, голубок, старших, если записан!.. Не надо было не в свое место лезть... Тебе-ка замки подламывать в чужих амбарах!..

   Разговоры были недолгими. Согласились, что дело еще только началось. Никто не поднимал вопроса о необходимости какой-нибудь организации действий, никому не пришла в голову мысль, что не нынче-завтра нагрянет начальство; нужно сговориться, предусмотреть возможности, и сделать это нужно совместно: обществами, волостями.

   Не отдохнув, не напившись чаю, Лопатин тотчас же после собрания уехал к себе в деревню.

   -- Надо, голубяточки, кой-что там подправить... Не ровен час, не так ступим: людишки раззлобились!.. Бывайте живы, соколики!.. Завтра на ярмонке увидимся...

   -- "Тебе бы замки подламывать!.." -- передразнил его Дениска, когда Лопатин уехал. -- А сам нынешнею ночь застрелил своего барина... Белобрысый сказывал... Поставил к порогу, да из пусталета -- бац ему в рот!.. Замошник выискался!.. Шахтер, мы с тобой на одних санях поедем в Мытищи, -- ладно?

VII

   Горел весь уезд. От одного конца до другого, вдоль и поперек, реяли зловещие птицы с огненными крыльями, жизнь выплеснулась из берегов и заклокотала кровью, огнем, слезами, мстительною злобою.

   По всем направлениям -- к городу, к станциям железных дорог, к большим селам со становыми квартирами -- куда глаза глядят, обезумевшие от ужаса, бежали из своих гнезд Обломовы, Ноздревы, Маниловы, Лаврецкие, Левины, Чертопхановы, Плюшкины, Иудушки Головлевы, Фомы Фомичи Опискины, князья Нехлюдовы, Салтычихи, все -- красноречивые и бессловесные, умные и идиоты, честные и мерзавцы, либералы и поклонники кнута и дыбы -- всех сравнял страх.