Изменить стиль страницы

Что-то успокаивающее, отеческое было в его неторопливых действиях. Я и сама не раз точно так же причесывала воспитанниц в свою недолгую бытность гувернанткой. Милые мои подопечные. Где они сейчас, мои временные детки? С племянницей Стенхоупа Аллегрой судьба вновь ненадолго свела нас. А что до остальных…

Он принялся за следующую косу.

– Что нам теперь делать? – спросила я.

– Здесь? Сейчас?

– Со всеми этими людьми. – Я вдруг вскочила: – А что сталось с Джеймсом Келли? Не помню, чтобы я его видела, после того как мы связали Татьяну и полковника Морана.

– Джеймс Келли?

– Джек-потрошитель. Правда, Шерлок Холмс говорит, что это не он. Куда же он подевался?

– Холмс или Келли?

– Келли. Мне все равно, где находится Шерлок Холмс.

– Рад это слышать.

– Ой, больно!

– Прошу прощения. Если бы ты сидела смирно и не дергалась… Через некоторое время у нас назначена встреча внизу, чтобы решить все насущные проблемы. Но не прямо сейчас.

Я прислонилась к стене и позволила Квентину продолжить его приятный труд.

В голове у меня, как в улье, роились вопросы, но я прикусила язык и не давала им вылетать наружу. Квентин прав. Впервые за три недели можно ни о чем не беспокоиться.

Кроме него.

Он повернул меня спиной к себе и принялся расплетать волосы на затылке.

– Удивительно, что темнота тебе не мешает, – наконец сказала я.

– Шпионы быстро привыкают работать в темноте. Она даже успокаивает.

– Я тоже плела веревку почти без света, в основном на ощупь. У меня, правда, была лучина.

– Ты сплутовала, – заявил он, игриво дернув меня за косичку. Прежде меня никто так не дразнил.

Вот и настала очередь последней косы. Я чувствовала, как она распускается, прядь за прядью, и мне казалось, что каждый виток пружины, в которую я превратилась за последние недели, тоже разглаживается вместе с волной волос.

Затем Квентин снова повернул меня к себе лицом и пальцами, как гребнем, стал прочесывать мою отныне свободную шевелюру, любуясь проделанной работой.

Я едва была в силах дышать, но не могу сказать, чтобы ощущения были неприятные, скорее наоборот.

Пальцы его соскользнули мне на затылок, а потом Квентин притянул мое лицо к своему – или приблизил свое ко мне, тут как посмотреть. Я будто снова повисла на веревке над пропастью: отчаянно страшно, отчаянно весело и отчаянно неловко.

И тогда он поцеловал меня, как однажды в далеком прошлом, у окна, – легкий нежный поцелуй, словно прикосновение крылышек мотылька. Но теперь все было по-другому. Однако, прежде чем я успела понять, в чем разница, передо мной возник Медведь, будто вызванный из ада демон, и вцепился мне в волосы, пригибая мою голову к горлышку богомерзкой бутыли… а потом ко мне ринулся и Джеймс Келли; морской пейзаж панорамы позади него вращался юлой; безумец тянул щупальца к моей блузе, прямо как Медведь… меня запирали в темноте и отправляли блуждать сквозь время в ящике вампира к потайному люку на сцене, откуда по сигналу выскакивал монстр… тесный гроб, тюрьма, и вот я вся грязная, истерзанная, одинокая, ничего не понимаю… ни где была, ни что со мной случилось в Лондоне, Париже, Праге, Трансильвании…

Я стремительно падала в пугающую пустоту, а руки Квентина тем временем скользили по моим плечам, обнаженным плечам, с которых цыганская блуза сползала утренним туманом… и тут я затряслась всем телом, будто пытаясь стряхнуть с себя прошлое…

Я понимала, что так нельзя, но не могла остановиться: мне надо было спасти свою душу.

– Господи, Нелл, прости! – Квентин шагнул назад, в ужасе подняв руки.

Ну что я могла сказать? Как объяснить ему, что добро и зло так похожи и что сейчас я не в силах вынести ни того, ни другого?

– Прости, Нелл. – Он потянулся было ко мне, но заставил себя отступить. – Я не подумал…

Я не могла произнести ни слова. Меня так трясло, что я вообще не могла говорить, не могла объяснять, ничего не могла – пленница невидимого ящика, о стенки которого я тщетно билась.

– Не могу видеть твои страдания, – прошептал Квентин. – Но, похоже, сейчас тебе лучше остаться одной.

И он ушел, а я опустилась на пол рядом с витками каната и принялась лить слезы на грубые и почему-то утешительные узлы, пока они не промокли насквозь.

Через полчаса деликатный стук в межкомнатную дверь поднял меня из болота сожалений. Это, конечно, была Ирен, которую предупредил Квентин. Я одновременно злилась и втайне радовалась неизбежности появления подруги.

Когда я открыла дверь, примадонна с любопытством заглянула внутрь:

– Через полчаса в библиотеке будет заседание штаба. Я подумала, что ты не захочешь пропустить такое событие.

– Штаба?

– Да, надо решить, что делать с пленниками и всем прочим. Придешь?

Я кивнула.

Она перешагнула порог; в руках у нее был целый ворох одежды.

– Я подумала, что ты предпочтешь облачиться в привычный наряд. У нас было с собой не так много багажа, но вот эта вещица очень пригодилась. – И подруга положила на кровать мое платье-сюрприз.

Вместо того чтобы удивиться, я встревожилась:

– А кто там будет?

– Годфри, я, Брэм Стокер, Пинк…

– Почему она все еще с нами? – с несвойственным мне раздражением поинтересовалась я. – Она ведь не имеет никакого отношения к этому делу.

– Пинк, может быть, и не имеет, – ответила Ирен. – Но она еще и Нелли Блай, отважная журналистка из нью-йоркской газеты. Когда мы с ней познакомились, она уже шла по следу Потрошителя в Лондоне и Париже.

– Пинк? Элизабет? Ее зовут Нелли?!

– Нелли Блай. Псевдоним она взяла из американской песни.

– Значит, она не падшая женщина? – Мой вопрос прозвучал довольно глупо.

– Вовсе нет. Поэтому мы никак не можем исключить ее из штаба.

– Кого еще нельзя исключить?

Ирен замялась, потом все же выдавила:

– Шерлока Холмса.

Я скорчила гримасу, но промолчала.

– Тебя, конечно, – быстро добавила она и после паузы продолжила: – и Квентина.

Этого-то я и боялась. Я погладила атласную отделку платья. В нем я встречалась со Стенхоупом. Но Ирен права, деваться некуда: мне хотелось поскорее скинуть брюки Годфри и поношенную цыганскую блузу, хотя в ее широких рукавах так удобно что-нибудь прятать – и прятаться самой.

– И вот еще. – Ирен выложила поверх платья полный набор белья – корсет, сорочку, панталоны, нижнюю юбку.

На мгновение привычные предметы одежды показались мне столь же чуждыми, как, например, сари, только куда более сложными.

– Я помогу тебе одеться, – объявила подруга.

Она так и поступила, колдуя над хитрыми застежками платья, пока я натягивала чулки и подвязки. Мои черные прогулочные туфли пережили похищение, но я решила оставить цыганские сапоги: носы все равно еле выглядывали из-под юбки и были такого темного баклажанного цвета, что выглядели почти черными.

– Чтобы втиснуться в платье, тебе понадобится вот это. – Ирен подала мне корсет со вставками из китового уса. Распущенные шнурки свисали розовыми змейками.

Я позволила примадонне надеть мне корсет через голову и хорошенько затянуть. Она охнула, заметив ссадины у меня на руках и плечах, но поскольку шнуровка требует внимания, примадонна воздержалась от комментариев.

Я надела платье, но пристегнула черный отворот поверх розовой подкладки и попросила Ирен закрыть нарядные вставки на юбке.

– Но тебе так идет розовый! – попыталась возразить она.

– Не хочу выглядеть фривольно на заседании штаба.

– Думаю, тебе это не грозит, – вздохнула подруга. – Теперь попробуем что-нибудь сделать с твоими свалявшимися волосами без гребешка и щипцов для завивки. – Она усадила меня перед мутным зеркалом и начала закручивать мне локоны в узел на затылке, закрепляя шпильками из собственной прически.

Мало-помалу я внешне превращалась в прежнюю себя, но все эти атрибуты прошлой жизни теперь значили чрезвычайно мало.

Укладывая мне волосы, Ирен что-то напевала себе под нос. Колыбельную?