К большому его разочарованию, жена, судя по всему, не спала. Из-за неплотно прикрытой двери спальни падал луч света и что-то слышалось. Что именно, Стас не понял и, не раздеваясь, даже не снимая фуражки, на цыпочках подкрался поближе. От нехороших предчувствий его пробил озноб. И действительно, его глазам предстало не снившееся ему даже в самом страшном сне.

Горел ночник. На его супружеском ложе бесстыдно раскинув ноги и раскидав по подушке белокурые волосы, лежала женщина. Все остальное закрывала фигура обнаженного мужчины, ритмично задиравшего зад к потолку. Женщина стонала во весь голос, его жена стонала так, как никогда не стонала под ним.

Стас был убит на месте. Вся жизнь рухнула в одночасье. Сколько он простоял в полупарализованном состоянии, неизвестно. Но когда Стас очнулся, за свои поступки он уже не отвечал. В милицейских протоколах это называется «в состоянии тяжелого душевного потрясения…».

Охваченный пламенем мщения за поруганную супружескую честь, Стас начал судорожно искать кобуру на поясе. Ее, естественно, не было. Кортика тоже. Стас ринулся на кухню. Первое, что попало под руку, была вилка. Красивая мельхиоровая вилка из набора, подаренного им на свадьбу. Зажав в крепкой офицерской руке неуставное холодное оружие, Стас метнулся обратно к спальне. Ворвавшись, как торнадо, в обитель изменщицы, перехватив для верности вилку второй рукой, униженный офицер от души размахнулся и… Рука оскорбленного военного не дрогнула. Вилка, описав широкую дугу, почти полностью погрузилась аккурат посередине движущихся ляжек прелюбодея. Описать раздавшийся после удара крик я не решусь. Ветеран войны, приехавший в гости к сыну, в квартиру по соседству, переживший блокаду Ленинграда и штурм Берлина, рассказывал, что проснулся с криком «Бомбы!» и поднял на ноги всю семью. Причем в отсутствии бомбежки и пострадавших его убеждали всей семьей минут сорок. У соседей сверху описались дети и чуть не наложили в штаны родители по причине непередаваемого ультразвукового воздействия. А овчарка других соседей выла до утра, оплакивая чью-то собачью жизнь.

Оставив орудие мщения торчать в анусе осквернителя, Стас резко развернулся и почти строевым шагом вышел из спальни. У него осталось только одно желание: покинуть ставший чужим дом, хорошенько надраться и утром забрать вещи. О содеянном Стас как-то не задумывался.

На удивление, в прихожей уже горел свет. И еще там стояла Лариса собственной персоной, в домашнем халатике и с полотенцем на голове. Красивая и соблазнительная. Для потерявшего все жизненные ориентиры Стаса потрясений на этот вечер оказалось слишком много. Со стороны это напоминало детскую игру «замри». Онемению Стас не подвергся, но слова из себя выдавил с большим трудом:

— А там кто? — Дрожащей рукой он показал в сторону спальни.

— Да твой брат Сережка с женой. Его же к нам перевели. Я им спальню уступила, пока тебя нет. А сама с сыном. Да что за крики-то там?

— Я… Понимаешь… Тут… Вилка…

— А я мыться ходила. Днем напор слабый, а ночью ничего. Слушай, Стасик, у них, кажется, что-то случилось…

— Ага, — только и сказал Стас и грохнулся в обморок.

То, что брат переводится к ним, что у него жена тоже блондинка, что приехать они должны были именно в эти дни, Стас, конечно, помнил, но навернувшаяся на глаза красная пелена заслонила все, да и кто бы мог подумать!

В итоге все закончилось лучше, чем можно было ожидать. Задницу Сереже заштопали. Военврач в госпитале, с трудом выдернув вилку, долго выражал восхищение богатырским ударом, а закончив операцию, похлопал Сергея по филейной части и обрадовал:

— Геморроя не будет никогда! У тебя там труба, без сучков и задоринок. Нефтепровод!

Помолчал и, хмыкнув, записал в журнале, что больной сел на гвоздь. Сидеть на стуле по-человечески Сергей разучился надолго. Первое время плакал, когда шел в гальюн по большой нужде, и рыдал, когда возвращался. Потом привык. Сейчас и не помнит, наверное, времена, когда сравнивал унитаз с электрическим стулом. Сережиной жене Лене расклинившиеся ноги сводили четыре медсестры и хирург. Свели с трудом. А заикалась она всего три месяца. Да и то только в постели. В общем, все закончилось хорошо. Как говорится, малой кровью. Ячейка общества не распалась, семья сохранена.

Жизнь продолжалась. Стас и Лариса так же гуляли, держась за руки и воркуя словно голуби. Солнце так же светило, и корабли так же уходили в море. Вот только Лариса стала убирать по шкафам все острое, вплоть до зубочистки, а Стас, приходя домой, звонил в дверь по пять минут и ждал, пока ему откроют.

Что касается Сергея и его жены, то они хоть и простили Стаса, но ночевать у брата никогда больше не оставались…

Мимоходом. Каска капитана Хлебова

Капитан-лейтенант Хлебов Виктор Сергеевич человеком был загадочным во всех отношениях. Большой оригинал. Причуды его были столь многочисленны и обильны, что народ в конце концов привык и перестал их замечать, воспринимая все его выходки как само собой разумеющееся. А заносило Витюшу черт знает куда. То он ударялся в религию. Завешивал каюту иконами и образами, все вахты напролет штудировал религиозную литературу, пересыпал речь богословскими терминами. Доставал всех. Потом резко уходил в культ здорового тела. Махал гирями вплоть до сердечных приступов, обвешивался эспандерами, посещал все спортивные секции, существовавшие в поселке: от кунг-фу до аэробики. Нешуточно увлекался фотографией. Мог печатать с утра до вечера. Очень многогранная личность. И при всем при том достаточно безобидный человек.

К нам в экипаж он попал после одного случая, когда в Двинске до смер-типерепугалтроицумолодыхшалопаев, перелезших справить естественные надобности на территорию склада. А Виктор там дежурил в ту ночь. Два мальчика и девочка, поддатенькие, лет по восемнадцать, перепрыгнули через забор и только собрались приступить к орошению территории, как из дежурки вылез Хлебов.

Зима. Холодно. Снега по пояс. Узрел Виктор нарушителей, кричит, уходите, мол, с территории! Охраняется! А те хохочут. Дескать, пошел бы ты, офицер, подальше. Иди грейся, не лезь не в свое дело. Виктора Сергеевича и пробрало. Вынул табельный Макаров, и, как по уставу, первый выстрел — в воздух. Ате не поняли сначала и продолжают. НутогдаВитя и вдарил по ним. Чуть выше голов. Для острастки. От страха у них в штаны мочевые пузыри и слились.

Хлебова долго за пальбу эту по инстанциям таскали, а потом к нам в экипаж сплавили, в ссылку. Мы тогда не у дел были. Самое место для проштрафившегося каплея. Вот тут и начались у Вити семейные неурядицы. Супруга его женщиной была симпатичной и тщеславной, на карьеру мужа большие надежды возлагала и не могла не понимать, что стрельба «по движущимся мишеням» надолго, если не навсегда, закроет Вите путь к командным вершинам. А если прибавить к этому врожденную скупость и тягу к мужскому обществу Хлебовой половины, то состояние их отношений начало ухудшаться день ото дня.

Прошло немного времени, наш экипаж тоже в Двинск выехал. Ненадолго. Нас и стали использовать на полную катушку. Вахты, патрули, гарнизонные мероприятия. Как-то министр обороны на заводы пожаловал. Всех наших офицеров в оцепление по городу выставили, вырядили в ваишников. Повязки, краги, ремни, жезлы регулировочные. А главное — каски белые с надписью «ВАИ». Отстояли весь день, промерзли. Вечером имущество сдавать, вдруг выясняется, что Хлеб каску потерял. Как умудрился? Авотпотерял — ивсе. Пропала. Ерунда, конечно, заплатил Хлебов рублей пять, и все забыли. Кроме его самого. Отремонтировались. Вернулись в Гаджиево.

А надо сказать, что у Хлеба отношения с женой все портились и портились. К разводу шло.

Проходит почти год, собрался экипаж в ресторан семьями перед отпуском. Сидим, тосты произносим. Веселимся. А на перекуре Хлебова жена возьми да и спроси у командира:

— Юрий Михайлович, доколе будут у моего мужа из зарплаты деньги за каску вычитать?