Под неторопливый процесс вывода установки, принятия антистрессового напитка и поглощения продуктов питания мы решаем, кто остается после ухода всех. Комдив — само собой, командир реакторного — как правило, и один управленец. Остальные после всего могут идти домой, но большинство все же остается. Особенно если поздно. Домой пойдешь — не выспишься. Опять же не для ушей блюстителей ядерной безопасности, вывестись можно очень быстро, выполнив ко всему прочему все необходимые операции, а не просто нажав кнопку сброса стержней АЗ. Уметь надо, и это умение свое воплощать в жизнь. Частенько после обсуждения с механиком всех нюансов так и делается, но никому до поры до времени не докладывается. Несмотря на свой якобы аристократизм, редко кто из люксов знает, что защиту реактора можно сбросить бесшумно, а о световой сигнализации в ЦП вахтенные офицеры, конечно, знают, но что и когда горит — тайна острова Пасхи. Лишние знания отягощают голову и мешают полноценному восприятию мира, так сказать. Командир перед каждым заходом в базу часов десять торчит на мостике в любую погоду, на берег до сброса защиты сойти тоже не имеет права, и с началом вывода падает в каюте на шконку как убитый, только мыча в «Каштан» в ответ на доклады дежурного. Так что все в наших руках. И порой, когда весь корабль думает, что до конца вывода еще тьма времени, мы уже все окончили и сидим, мирно попивая горячительные напитки, и, сверяясь по часам, докладываем этапы «большого пути» для записи в журнал дежурного по кораблю. Все равно раньше докладывать нельзя. Такие вот ядерно опасные дела. А помогает нам наводить тень на плетень обилие взаимоисключающих руководящих документов и директив (смотрите рассказ «Кладезь знаний»). При умении, желании и опыте с их помощью можно доказать любому все что угодно. Ну а шило? Современная медицина еще не сумела придумать более сильного средства против стресса. По крайней мере, для нас, русских. И я думаю в умеренных дозах его надо прописывать после долгих походов. Особенно если там, где ты живешь, ничего, кроме ДОФа и магазинов, нет и, думаю, никогда не будет. Раньше не сделали, а сейчас никому это и подавно не надо. Не те времена.

На флоте, надо с этим смириться, пили, пьют и пить будут. От адмирала до последнего матроса. Видел я, как горькая хороших ребят сжигала, пьяных замкомдивов с царскими замашками в море наблюдал, сам грешен был, не скрою. Но могу сказать одно. Если раньше пили для удовольствия, то сейчас — кто-то от обиды и злости, кто-то от вседозволенности. А причины со следствиями ох как связаны! И уж если это зло неистребимо, так пускай причины для него будут хорошие и радостные.

У меня от ваших фокусов, господа механики, спина потеет и прочие гениталии.

— А спина — это гениталии, товарищ капитан 2 ранга?

— У военного все гениталии!

Помощник НЭМС капитан 2 ранга Мерзликин

Автономка. Пятьдесят восьмые сутки похода. Двенадцатые сутки подо льдом. Глубина 110 метров. Наверху плотный лед, внизу километровая глубина. Тревог на всплытие под перископ и на сеансы связи нет уже почти две недели. На борту старшим в походе — заместитель командира дивизии. Конфликтует с командиром постоянно. Ищем полынью или тонкий лед, чтобы всплыть и определиться с местом. На корабле привычная рутина: вахты, осмотры, занятия, приборки.

12.30. Начало учебной тревоги для повседневных осмотров кабельных трасс, с дальнейшим плавным переходом в общекорабельную войну. Снова будем условно топить, поджигать и взрывать отсеки. Однообразие процедуры и неграмотность сценариев надоели до зубной боли. Перед каждой «войной» механик шепотом доводит по «Каштану» очередной план на пульт. Не дай бог, наши действия пойдут вразрез с теми, которые уже представил в своей голове старший на борту. Тревога для всех, и на пульте яблоку негде упасть. Оба комдива, управленцы: я и Белошейкин побортно, электрик на «Каме». Изредка забегает киповец Скамейкин. Вообще обстановка рабочая. Регулярность этих зачетных, контрольных, тренировочных, подготовительных учений окончательно притупила их восприятие. Серьезно это мероприятие уже при всем желании не воспринимается. Отсидеть, откукарекать по связи набор дежурных фраз: «…выполнены первичные мероприятия…», «…условно сброшена аварийная защита…», «…условно начата проливка активной зоны…». И все. Ну а сейчас — сидим на пульте и ждем начала.

14.00. Началось. Старпом усталым голосом, пытаясь изобразить крайнее возбуждение, то ли кричит, то ли шепчет в «Каштан»: Учебно-аварийная тревога! Взрыв аккумуляторной батареи во втором отсеке!

Заверещала аварийная сигнализация. Комдив раз Петрович докладывает в ЦП о готовности, смотрит на часы и изрекает: — Мужчины, эта лабуда на час, не меньше. Давайте чайку сообразим.

Все соглашаются. Что будет дальше, знаем назубок. Пожар в нашем отсеке, вода в восьмом, под занавес — разрыв первого контура левого борта на неотключаемом участке. Старший непременно скажет, что все делалось неправильно, и завтра начнем сначала. Он с командиром на ножах. Ну работа у начальников такая — вечно быть недовольными! Что с них, бедняг, возьмешь? Ну не могут они по внутреннему своему устройству признать, что мы знаем, что делать! Не могут!

Поставили чайник. Из сейфов извлекли баранки, сухарики, варенье. Завязалась неторопливая беседа. Анекдоты, женщины, отпуск. По ходу дела начался условный пожар и в нашем отсеке. Не отвлекаясь от чаепития, достали свои идашки, распустили шланги ШДА. Вдруг ненароком заглянет посредник, а мы готовы. Обстановка создана. Считая людей, заглянул командир отсека. Накарябал на бумажке наше количество, вздохнул: — Как оно все надоело!

И ушел считать остальной отсек.

14.25. Как всегда, одна война плавно перетекает в следующую. Центральный пост начал усиленно «топить» восьмой отсек, про недопотушен-ный «пожар» в третьем сразу забыли. Поглядывая на часы, продолжаем дискуссию за чаем.

14.33. Из-за приборов, разделяющих пульт ГЭУ и киповскую, вырывается огромный черный клуб дыма. Оттуда слышится вопль Скамейкина: — Мужики!!! Пожар в киповне!!!

Секундный ступор. Петрович сметает рукой чашки и объедки со стола на палубу. Комдив два каплей Кулик докладывает в центральный. От дыма хочется кашлять. После недолгого замешательства трансляция центрального поста оживает.

— Аварийная тревога! Фактически! Пожар в третьем отсеке, горит выгородка КИП! Личному составу третьего отсека включиться в ИСЗ!

Торопливо натягиваем маски ШДА. Дым хоть и пыхнул всего один раз, но от него противный и едкий привкус во рту и слезятся глаза. Внезапно, ни с того ни с сего со своим противным охающим по всему кораблю звуком падает аварийная защита реактора правого борта. Моментом. Без предупредительной сигнализации.

Белошейкин в шоке. Установка работала как часы. Никаких предпосылок. Пару секунд спустя с тем же эффектом валится защита левого борта. Теперь в шоке и я. Свет на секунду гаснет и перемигивает. Все теперь сидим на аккумуляторной батарее. Оба АТГ останавливаются. Ход потерян. Стрелки тахометров медленно откатываются к нулю. Аварийная сигнализация на мнемосхемах взбесилась, зажигая один за другим попутные сигналы. Все ревет и мигает. Маски скидываем к чертовой матери — начинается уже настоящая работа. Отключаем звуковую. Становится тише. Пытаемся снять аварийные сигналы, чтобы остановить ход поглотителей вниз. Не выходит. Сигналы не снимаются. Из центрального что-то заверещали. Петрович кричит: — Паша, ответь им хоть что-нибудь, чтоб отвязались!

Я подключаю центральный и, прижавшись губами к «Каштану», пытаюсь доложить о происходящем. Оттуда слышны шум и крики. Центральный голосом механика требует только ход, остальное потом. Сообщаю комдиву. Петрович огрызается: — Сам знаю! Лаперузы…

Поворачивается к комдиву два.

— Андрюха. Подхватывай линию вала гребными. Разобщать муфту не будем, времени нет. Смотри, как по оборотам можно станет — подхватывай!