В этот момент Расщепков вышел из состояния транса и вспомнил, что он офицер с двадцатью календарями за плечами.

— Я тебе, Дубровинский, сейчас твою мясистую часть оторву без наркоза! !! Дежурный говноголовый, бл… Встать!!!

Дубрик открыл глаза и, сообразив, что он не в самом одетом виде лежит ногами к рычащему дежурному по факультету, тем не менее презрев условности и отдав дань всем воинским уставам, сразу вскочил и, будучи все же в головном уборе, приложил руку к пилотке и бодро отрапортовал:

— Товарищ капитан 2 ранга, личный состав 131-й роты спит. Готовлюсь к ночному отдыху. Дежурный по роте старшина 2 статьи Дубровинский.

Чуть ли не булькающему от возмущения Расщепкову не оставалось ничего, кроме как принять доклад и тоже, скорее машинально, приложить руку к козырьку.

— Вольно, Дуб… блин… ровинский… твою мать… Хобот прикрой, чудовище прибрежное…

После этого он уже более спокойно повел глазами, и заметив в нашей кучке меня, коротко приказал:

— Белов, быстро в старшинскую. Всем, кто здесь есть, ждать на месте. Не пытайтесь заползти в кубрик, я всех запомнил… и этот… ящик убрать с глаз долой с центрального прохода…

В старшинской Расщепков, швырнув фуражку на стол, усевшись и закурив, поведал следующую историю. Оказалось, что старшим помощником дежурного по училищу сегодня заступил такой же, как и Коломаренко, флотский раритет, капитан 1 ранга Перминов. Страдая от возрастной бессонницы, он вместо того, чтобы чмокать губами на диванчике в дежурке, вышел на улицу перекурить. И надо же ему было это сделать именно в тот момент, когда нам пришлось на пару мгновений выскочить на свет, пересекая плац. Надо сказать, что увиденное впечатлило его до глубины души, а потому, опасаясь обвинений в старческом бреде и галлюцинациях, он обзвонил всех дежурных по факультету, тактично попросив незамедлительно осмотреть ротные помещения на предмет недавнего вноса в одно из них большого продолговатого ящика, при этом старательно и суеверно не произнося слово «гроб». И лишь только Расщепкову, прослужившему под его началом еще на действующем флоте лет десять, он доверительно сообщил, что видел четверых неизвестных, проносивших через плац самый настоящий гроб. Расщепков, на тот момент уже распластавшийся на шконке, мысленно чертыхнулся, и хотя абсолютно не поверил Перминову, как офицер исполнительный, привел себя в порядок и отправился осматривать казармы. И надо же ему было практически сразу обнаружить этот самый гроб, да еще с таким пикантным содержимым!

После своего рассказа дежурный как-то успокоился и даже нервно развеселился.

— Буду потом рассказывать… ха-ха… Не видел еще такого… Голый дежурный в гробу. Белов, а зачем вам гроб-то?

Теперь уже пришлось рассказывать мне. Расщепков, выслушав, ошалело покачал головой.

— Мама родная… из-за каких-то досок… Они что… организованно это сделать не могут… всем…

Я пожал плечами.

— Наверное, не могут.

Расщепков почесал небогатую на волосы голову, и, видимо, приняв какое-то решение, хлопнул ладонью по столу.

— Так, Белов, мне стакан чая сообразишь?

Я, естественно, кивнул.

— Тогда так. Пока я пью чай, этот… ритуальный ящик должен испариться. Выносите, разбирайте, что угодно, но когда я допью и выйду осмотреть помещения, чтобы даже его следов не было. Дежурного по роте снимать не буду. Рассмешил. И чтобы все, кто тут был, про это забыли.

Навсегда! Ясно? АПерминову скажу, что ему померещилось… А то как доложишь… сам потом не обрадуешься… затаскают, да еще и дурака из тебя сделают…

Я молча кивнул.

— Тогда наливай чай… И от пряничка не откажусь…

Надо ли говорить, что уже через пять минут гроб был разобран, и все доски были запрятаны по разным углам казармы. Коридор быстренько подмели, и когда дежурный покидал нас, все блестело и никаким образом не напоминало о творившемся тут десять минут назад безобразии. Дневальный выглядел как глянцевый военнослужащий на агитплакате, а Дубрик, которому уже давно полагалось спать, стоя навытяжку, с огромной преданностью в глазах и не опуская руку, вздетую к бескозырке, терпеливо дожидался, когда Расщепков покинет помещение. Дежурный по факультету, узрев эту картину всемерной преданности воинской службе, насмешливо хмыкнул и, открывая дверь, все же не удержался. Наклонившись к Дубрику, он негромко сказал:

— А ты, Дубровинский, свою мошонку больше в гроб заживо не клади. Примета плохая, знаешь… Отсохнет!

Утром, после того как вся рота отправилась на занятия, Дубрик с дневальными оперативно и с большим энтузиазмом превратили гробовые доски в довольно аккуратные полки в сушилке, а я, забежав перед обедом в роту и осмотрев работу, смог с нескрываемым удовольствием доложить на построении об устранении замечаний самому Коню, гарцевавшему вдоль строя училища в поисках одной, только ему ведомой жертвы. Тот принял к сведению и, надо отдать ему должное, уже через час залетел в нашу роту, где его с самого утра ждал настроившийся на нужную волну Дубрик. В итоге в первый и последний раз за пять лет наша рота получила отличную оценку за содержание казарменного помещения. Как я ни опасался, но гроб никто не искал. То ли рабочие просто занимались халтурой и, опасаясь репрессий, умолчали о пропаже, то ли кто-то, собравшийся отдать богу душу, срочно передумал, но ничего о пропавшем гробе я не слышал, а сами мы, естественно, благоразумно помалкивали.

И только на пятом курсе, на каком-то групповом занятии на кафедре ВМиС, уже год как ушедший в запас, но оставшийся работать на родной кафедре лаборантом капитан 1 ранга Перминов, помогая нам что-то заполнять, неожиданно рассказал, что первым звоночком, который заставил его крепко задуматься о пенсии, была одна ночь пару лет назад, когда ему померещилась траурная процессия с гробом посреди плаца…

Мимоходом. Шутки курсантской поры

Первый курс. Безумная пора. По училищной градации — «без вины виноватые». Издеваются все, кому не лень. Преподаватели — в воспитательных целях, старшекурсники — в традиционном порыве разнообразить жизнь за счет младших…

Десять утра. Все на лекциях. В казармах только вахта. Помощник дежурного по факультету курсант пятого курса, главный корабельный старшина скучает один в дежурке. Сентябрь в Крыму жаркий, поэтому на скуку наслаивается еще и липкое и душное состояние, когда хочется плюнуть на все, положить голову на стол и пару часов покемарить, размазывая слюни по вахтенному журналу.

Даже телефон не звонит. Одним словом — трясина. Блуждающий взгляд старшины натыкается на список телефонных абонентов факультета. Ага! В голову приходит светлая мысль. А не проверить ли свой первый курс на сообразительность? Способом, рожденным десятилетия назад. И сна уже как не бывало. Рука старшины твердо берется за трубку телефонного аппарата и набирается номер роты первого курса.

На том конце провода, недавний школьник и свободный человек, а ныне затравленный уставами и приборкой первокурсник с испугом хватает трубку.

— Дневальный по 111-й роте курсант Бойченко.

Старшина набирает в легкие воздуха, и концерт начинается.

— Старший помощник дежурного по училищу капитан 1 ранга Поло-маренко! Дежурного к телефону!

Бойченко, очумевший от командного рыка, начинает голосить на всю казарму вызывая дежурного, такого же, как и он сам, перепуганного новой жизнью. Дежурный прибегает.

— Дежурный по 111-й роте старшина второй статьи Зайчук.

— Зайчук, вы что, с утра телефонограмму не получали? Почему из всего училища только ваша рота щетки еще не сдала? С ума сойти! Первый курс, а исполнительности никакой! В чем дело? Живо отвечайте!!!

Зайчук покрывается холодным потом. Ни о какой телефонограмме он, естественно, и не слышал. Но сообщение о том, что только они одни что-то не сделали, заставляет слегка увлажниться нижнее белье. Такое командованием не прощается.

— Товарищ капитан 1 ранга, а какие щетки? Честное слово, нам не сообщали!