Дашенька, чувствуя, что мама не просто так стала все чаще приходить домой позже обычного, закатывала истерики каждый раз, когда она опаздывала со службы, и старалась не оставлять Ксюшу одну ни на минуту даже в выходные дни дома, ходя за ней по пятам и цепляясь за полы халата. Со всем своим непосредственным детским эгоизмом она отстаивала свое право быть единственным объектом маминого внимания. Постепенно это становилось переносить все тяжелее и тяжелее. Ксюша разрывалась между желанием лишний раз почувствовать себя женщиной и материнским чувством, которое все же доминировало. Она была одержима дочкой, и это заслоняло все остальное. Благодаря своему исключительно практическому мышлению она считала, что дальше этих встреч ничто и никуда не пойдет, да и сама она никогда даже не представляла себе Бориса в качестве мужа. Ей казалось, что он нужен был ей только в качестве мужчины, помогающего ненадолго забыться, скрасить эту жизнь и почувствовать себя любимой. И когда Борис в своей обычной полушутливой-полусерьезной манере представлял, что бы он делал, будучи ее мужем, она твердо закрывала эту тему как глупую и ненужную. Ей страшно не хотелось перегружать свою голову, и без того переполненную заботами матери-одиночки, еще какими-то несерьезными мыслями, весьма далекими от реальности.

А потом неожиданно вернулся Николай. Он устал скитаться по квартирам товарищей и пьянствовать в своей каюте на ПРЗ и неожиданно для Ксюши вспомнил, что у него есть законная жена и дочка, и решил воссоединиться с семьей. Ксюша встала перед двойным выбором: с одной стороны, Борис, с которым ей было хорошо и уютно, с другой — Коля, законный муж, явившийся с повинной головой и просящими глазами. И Ксюша снова сделала выбор не для себя. Она пустила блудного мужа обратно, а Борису на первой же после этого встрече сказала то, чего на самом деле говорить совсем не хотела. Она попросила его временно прекратить их свидания, пока она не разберется со всем сама. Борис помрачнел лицом, но молча кивнул в ответ, не требуя никаких объяснений. А Ксюша, шагая вечером домой, сердцем понимала, что она теряет что-то такое, что терять нельзя, но чувство ответственности за дочь грызло ее постоянно. Она испугалась, что, прогнав Николая, останется совсем одна со своей девочкой, теперь уже навсегда. Коля все же был отцом ее дочурки, и Даша помнила его, а никого другого рядом бы не потерпела. А еще она очень боялась, что ее выгонят со службы за аморальное поведение, обвинив в том, что она увела целого каперанга из семьи. Она боялась всего, что могло осложнить жизнь ее девочки, и поэтому, не раздумывая долго, отказалась от Бориса.

А жизнь текла своим чередом. Николай вел себя как примерный муж и хороший семьянин и все свободное время безотказно сидел и гулял с дочкой, пока жена, давно обогнавшая его как в звании, так и в зарплате, трудилась в штабе флотилии. Она внешне оставалась такой же улыбчивой и общительной, но внутри как бы застегнула свой мундир на все пуговицы и больше к себе никого не подпускала ближе чем на расстояние фривольного анекдота. Тем временем Бориса назначили на должность заместителя командира дивизии, и он стал чаще бывать в штабе, держась с Ксюшей при всех подчеркнуто вежливо, ничем не выделяя ее из остальных. Так прошел почти год. Ксюша начала изредка пускать мужа в свою постель, осознавая, что ничего при этом не чувствует, кроме желания отвернуться лицом к стенке и поскорее уснуть.

Когда Ксюше присвоили старшего лейтенанта, она решила устроить небольшой междусобойчик на службе по этому поводу, исключительно со своими девчонками. И никак не ожидала, что там окажется Борис, как будто случайно забредший к ним на огонек. И когда в разгар веселья он шепотом попросил ее прийти вечером туда, где они раньше встречались, она неожиданно для себя сразу согласилась.

Все было, как и год назад. Им не нужны были слова. Тела сами говорили за себя, переливая друг в друга энергию годовой разлуки. А потом, когда она уже оделась, Борис взял ее за плечи, повернул лицом к себе и сказал коротко и просто:

— Я люблю тебя, медвежонок. И хочу, чтобы ты стала моей женой. Тебе только надо сказать «да». Я немолод, но могу стать хорошим отцом для твоей девочки. Аты у меня будешь последней. Последней женщиной в моей жизни. И давить на тебя я не хочу и не буду. Я просто жду ответа…

Ксюша ничего не ответила, и только выйдя из квартиры и шагая домой, поняла, как она зла на этого старомодного каперанга. Зла оттого, что он снова поднял на поверхность то, что она старательно забывала целый год. И Ксюша дала себе слово, что это была их последняя встреча, и больше этого не будет никогда. Она больше не говорила с ним, старательно избегая встреч в штабе наедине, и даже изменив маршрут своего движения на работу, чтобы Борис не мог подхватить ее на своем служебном «уазике».

А еще через два месяца Борис умер. Он вышел в море на контрольный выход с одним из экипажей дивизии, как-то на мостике корабля после семи суток бесконечных отработок и тревог закурил и, схватившись за сердце, осел на деревянные пайолы мостика. Доктор помочь уже ничем не смог. Сердце капитана 1 ранга Воробьева просто остановилось. Ксюша была в это время в отпуске и узнала о случившемся только через месяц. Она даже не плакала. Несколько месяцев Ксюша работала, автоматически выполняя свои обязанности и механически откликаясь на голоса сослуживцев. Вечерами она отгоняла от себя мужа, ссылаясь на головную боль, и засыпала, прижимая к себе Дашу. Она не хотела думать о Воробьеве и желала только одного: поскорее о нем забыть. И она о нем забыла…

★ ★ ★

Прошло семнадцать лет, Мы встретили ее совершенно случайно, на День ВМФ в Измайловском парке. Она ничуть не изменилась, разве только стала немного суше и стройнее, а в уголках губ были заметны морщинки. Но в остальном она все так же была очень хороша. Подполковник Ксения Сергеевна Ларионова гуляла со своей внучкой. Тогда, на Севере, мы были почти одногодки, и она, узнав нас, обрадовалась по-настоящему, как радуются старым-старым друзьям, по которым всегда скучаешь. Мы присели в каком-то кафе и опрокинули по сто грамм «наркомовских» за нежданную встречу и общий праздник. Естественно, разговор шел обо всем и обо всех. Где сейчас этот, а где сейчас тот, а что случилось с теми… И когда разговор случайно коснулся Воробьева, она неожиданно заговорила…

Она, совершенно не стесняясь нас, трех взрослых мужиков, и не пряча глаз, рассказала все, от начала до конца. Скорее всего, это так долго бурлило у нее там, внутри, что эта встреча стала попросту катализатором для выплескивания наружу всей горечи, хранимой долгие годы внутри. Ей надо было кому-то об этом рассказать. Она говорила и говорила, покачивая детскую коляску, а мы молча глотали сигаретный дым и слушали.

— Вот так… С мужем я все равно рассталась через два года. Устала я от его приходов и уходов. Хотя с самого начала и сама сильно перед ним была виновата. А потом еще через несколько лет в Москву перевелась. Один тип из штаба флота посодействовал… Квартиру получила в ближнем Подмосковье. Замуж так и не вышла… А потом одного из нашего управления хоронили, так я на кладбище случайно могилку увидела… Капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович… И его фотография… Он же сам из Москвы был… Могилка неухоженная такая… Вот езжу теперь, навещаю его…

Она нервным движением выдернула из пачки сигарету и закурила.

— Господи… Какая же я дура была… Вот, родила мне Дашка внучку. И что? У нее теперь своя жизнь, и в ней мое место крайнее… А вот у меня жизни-то и нет… Никакой… Мужчины были, а вот медвежонком никто больше не называл…

Она замолчала, а по обеим щекам медленно сползли две слезинки, оставляя за собой на косметике отчетливо видимый след.

— Ну, ладно! Что-то меня сегодня на лирику потянуло! Пойду я, мальчики. А то и красавице моей кушать уже пора, да и мне завтра на службу, а я кое-что недоделала. Будьте счастливы, ребята!

И толкая перед собой коляску, в которой агукала ее внучка, она пошла от нас по аллее все такая же красивая, обаятельная и очень несчастная…