Так вот, в море первый и второй управленцы стоят вахты за всех. Свою отстоял, и беги галопом поесть и перекурить. Можешь ведь и не успеть. Учебная тревога еще ладно, а вот любая приборка, занятие по специальности, да мало ли всякого случится… И сразу бегут управленцы на пульт подменять командиров отсеков. Ате уже не спеша, с чувством собственного достоинства разбредаются по кораблю, успевая и перекурить, и даже посопеть в ватник в отсеке, пока личный состав порядок наводит. Так и приходится почти каждый день управленцам вместо восьми часов минимум 12 стоять. А если кроме ежедневных плановых «войн», тревог и приборок добавить еще и какое-нибудь всплытие на сеанс связи под перископ, то могут и все 16 получиться. А уж если корабль вышел задачи сдавать, да еще и со штабом на борту, который просто по должностным обязанностям «крови» желать обязан, то бывало и по 20 — 22 часа…

Задачи в том году мы сдавали тяжело и со скрипом. То ли командир со штабом перегрызся по неведомым нам причинам, то ли нас решили на всякий случай взнуздать по самой полной программе, но все береговые задачи мы сдавали только с третьего захода, а уж когда приступили к сдаче морских — то тут начался сплошной кошмар. На десятидневный выход в море с нами пошли, судя по всему, все, кого смог мобилизовать штаб дивизии, начиная практически от всех флагманских и заканчивая самим комдивом. Даже наш НЭМС, позабыв на время возрастную мигрень и ревматизм, тоже загрузился в прочный корпус, и поделил с механиком каюту на двоих, а это автоматически означало, что самому хозяину каюты спать не придется. Так оно и случилось. «Бой с тенью» начался сразу после выхода корабля из Кольского залива. Такой безумной круговерти сменяющих одну за другой тревог я еще не наблюдал. «Каштан» просто раскалялся и негодовал от количества, да и качества отдаваемых в него команд. «Учебная тревога для прохода узкости … Учебная тревога для погружения корабля… Учебная тревога для приведения корабля в усиленное походное состояние… Учебно-аварийная тревога для проведения малой приборки… Учебная тревога для проведения зачетного развода вахтенной смены…» Тревоги шли и шли, слившись, по сути, в одну бесконечную и, самое главное, неотменяемую тревогу. Даже приемы пищи сопровождались опусами типа «…не снижая боевой готовности и не покидая боевых постов, экипажу ужинать! Первая и вторая смены остаются на боевых постах, третьей смене ужинать…». Флагманские метались по кораблю, словно борзые в погоне за ранеными зверями, проверяя все, что только возможно было проверить, и на каждом подведении итогов дня в центральном посту вываливали на экипаж ушаты помоев, то есть неполадок, которые мы сразу же доблестно бросались устранять.

Таким макаром прошло пять суток, после чего я боялся закрыть на вахте глаза, ибо мог сразу провалиться в такой глубокий сон, что меня, наверное, не разбудило бы и торпедирование нашего корабля самым вероятным противником. Утром шестого дня, сверившись с журналом, мы с Башмаком подсчитали, что в среднем спали все эти дни не более трех часов в сутки и что немного нам уже осталось, чтобы грохнуться лбами о пульт и заснуть крепко и надолго, невзирая на все «войны». На удивление, после завтрака очередных катаклизмов не последовало, изумленный Башмак грохнулся спать в каюте, а я остался бдить вахту до обеда, надеясь, что и мне карта ляжет так, что я смогу сегодня хоть пару-тройку часов послюнявить подушку. Но, увы, мои надежды не оправдались. Прошедшая вполне спокойно смена с вахты сменилась таким же обедом без гонок и «тревожных» трелей, а затем неожиданно под учебную тревогу объявили контрольное учение по осмотру корабля. И тут же по кораблю понесся «девятый вал», на самом гребне которого был сам отдохнувший командир дивизии. И уже через час, смотр был оперативно свернут, а в центральный пост начали спешно вызывать командиров боевых частей. А минут через двадцать вызвали и меня…

Судя по лицам начальников, набившихся в центральный пост, осмотр корабля подтвердил все самые худшие опасения командования. Корабль — клоповник, экипаж — разгильдяи, а квинтэссенцией всего этого разврата неожиданно оказался капитан 3 ранга Белов. Дело в том, что, пробегая через реакторный отсек, наш адмирал, который, кстати, был не чета большинству люксов и ничего не боялся, неожиданно тормознул и потребовал открыть ему аппаратные выгородки, чтобы их осмотреть. Вполне естественно, ему их сразу же открыли, несмотря на умоляющие взгляды командира реакторного отсека, и в аппаратной левого борта, за чистоту которой ответственным являлся я, среди сверкающего титанового оборудования и прочих устрашающих ядерно опасных железок обнаружили пяток аккуратно развешенных по поручням ватников. На этом осмотр корабля и был закончен, в центральном посту было устроено торжественное аутодафе, на которое был вызван я и как ответственный за содержание аппаратной левого борта, и тем более как офицер, хорошо знакомый командиру дивизии по нескольким совместным боевым службам.

— Белов! Ты когда в своей аппаратной последний раз бывал, а? Говори, говори… Здесь все свои!

По большому счету в своей аппаратной я был ровно за день до выхода в море, и не просто так, а с белоснежной бязью в руках и со вспотевшей спиной. Механик, справедливо полагая, что штабные механики перед выходом в море не обойдут своим вниманием реакторы, заставил нас выдраить аппаратные по полной программе, что мы и сделали, с особой тщательностью и совсем уж неприличным прилежанием. После чего прямо в процессе ввода установки в действие, аппаратные осмотрел сам НЭМС флотилии и сделал всего пару мизерных дежурных замечаний. Но уверять в этом адмирала, жаждущего «крови», было бесполезно и даже опасно, поэтому я, понуро опустив голову и стараясь придать голосу высшую степень виноватости, пробормотал себе под нос:

— Виноват, товарищ адмирал… Закрутились с этими проверками… Ну и упустил…

Адмирал торжествующе оглядел окружающих.

— Вот, бл… Закрутились, да? У меня и штаба сложилось впечатление, что кораблем вообще не занимались, а тут мне говорят, мол, закрутились! Что скажете, командир?

Командир, стоявший рядом со своим креслом, на котором восседал адмирал, прокашлялся и довольно уверенно, что он умел, ответил:

— Устраним, товарищ адмирал! В самые кратчайшие сроки! Я думаю…

— Не надо думать, товарищ командир! Надо работать! Думать за вас мне придется, судя по всему! Повторный смотр корабля назначаю на завтра! Белова с вахты снять и чтобы аппаратную лично выдраил! Сам проверю! Вопросы есть?

Адмирал встал с кресла. Командир хорошо поставленным голосом скомандовал:

— Товарищи офицеры!

Все вскочили, и адмирал, что-то буркнув, вышел из центрального поста. Все сразу начали переговариваться, но командир, наконец усевшись в свое кресло, в очередной раз потряс воздух:

— Ну что, военные… Говорить долго не буду, комдив и так все сказал. Завтра повторный смотр. Личному составу запрещаю отбиваться. Свободные смены на наведение порядка. Механик, на левом борту двухсменка, Белова в аппаратную, и пока комдив не поставит ему лично зачет за ее содержание, ему на вахту не заступать! Все свободны! Вахтенный офицер, через 10 минут учебную тревогу, для устранения замечаний по смотру корабля.

На нижней палубе меня тормознул механик.

— Борисыч, как же вы обосрались с этими ватниками-то?

Я совершенно искренне ответил:

— Не знаю даже… Ну сейчас пойду в 7-й отсек… Узнаю.

Все выяснилось в три минуты. Капитан-лейтенант Бузичкин, командир 7-го отсека, которого на удивление обошла вся волна гнева, обрушившегося на меня из-за злополучных ватников, объяснил все просто:

— Борисыч, мои орлы перед выходом в надстройке клапана проверяли по азоту, а там дождь лил. У них все ватники насквозь были. Я после того, как Н ЭМС аппаратные посмотрел, туда их и приказал повесить, чтобы побыстрее высохли. Ну откуда мне было знать, что комдив туда попрется?

В его словах был резон. По большому счету и по всем инструкциям аппаратные выгородки вскрывались только с разрешения командира корабля, с записью в вахтенном журнале и опечатывались печатями. Но, само собой, и ключи от аппаратных у командира отсека, естественно, были, и умением их открыть без участия центрального поста и не повреждая печати, обладал каждый командир реакторного отсека. И то, что в аппаратной командир отсека шхерил что-то из имущества отсека, ни для кого тайной не было. Просто замордованный проверками не менее всех других, Бузичкин перед смотром забыл убрать ватники, и мы очень глупо попали.