– Потому что у художников острый глаз. Пока будем рассматривать наброски, можно расспросить авторов. Уверена, турецкие штаны Квентина, если не все остальное, стоят того, чтобы их заметить.

Я посмотрела на человека в мешковатых брюках, который волочил ноги по булыжной мостовой:

– Сомневаюсь в этом; здесь хватает подобных клоунов.

– Но надо же с чего-то начать. Выше нос, дорогая Нелл. Я стараюсь рассуждать логично.

– Я вижу очень мало логики в столь грубых мазках. Должно быть, эти люди сумасшедшие. На их картинах вообще не разберешь, где что, – проворчала я, когда мы подошли к столикам.

Дурной вкус местных художников был очевиден. Пальцы у них были перепачканы маслом, пастелью, акварелью и углем. Многие рисовали прохожих, которые присаживались рядом с их малоаппетитными творениями, среди которых попадались вульгарные изображения молодых женщин с задранными кверху ногами в черных чулках, торчащими из пенистых облаков юбок. Трудно сказать, действительно ли предметы туалета танцовщиц были грязными, или сказывалось плохое освещение тусклым газовым светом кабаре. Если честно, я очень сомневалась, что человеческое тело в состоянии принять такую эксцентричную позу.

– Их навыки в изображении анатомии достойны жалости, – шепнула я Ирен, пока мы прохаживались мимо братства художников, увлеченно рисующих одинаково неприглядные объекты. – Смотри! Ноги этой сидящей бедняжки идут в противоположных направлениях – такая поза не только не подобает леди, но и является абсолютно неправдоподобной.

– Она называется «шпагат», Нелл, и это одно из самых изумительных достижений, подвластных настоящей танцовщице. Мне и самой приходилось занимать довольно неудобные – и совсем не подходящие для леди – позиции во время моей исполнительской карьеры, хотя я далеко не танцовщица. Разве ты никогда не смотрела балет?

– Мой отец не одобрял театрализованные пантомимы.

– Тогда тебе непременно нужно увидеть одну из них, – объявила Ирен, беспечно отбрасывая пожелания моего покойного отца. – Парижский балет уже не тот, что был раньше, – первенство в этой области перешло к Санкт-Петербургу, – но остались еще маленькие искры таланта. Мы сходим на балет в новую Парижскую оперу, как только решим загадку исчезновения мистера Стенхоупа.

– Я предпочла бы вовсе его не искать, Ирен! Раз он захотел уйти, значит, у него была причина.

– Конечно, но какая?

– Это его дело.

– Уже нет. Раз мы в курсе, мы обязаны ему помочь. Он отстал от жизни, оторвавшись от цивилизации почти на десять лет.

Я огляделась вокруг:

– Если он поселился здесь, это абсолютная правда.

Тут один из неряшливых художников вынул изо рта толстую сигару, положив ее на край маленького круглого столика, и взглянул на Ирен.

– Мадам желает увезти с собой в Англию один из парижских пейзажей? – спросил он.

Моя подруга взяла маленький холст, который он сунул ей прямо в руки, затянутые в перчатки – на этот раз лилейно-белого цвета, – и стала его поворачивать, чтобы дневной свет во всей красе выхватывал размытые синие, желтые и оранжевые пятна, вероятно, обозначающие сад.

– Я искала что-нибудь яркое, какую-нибудь уличную сценку, – сказала она. – С фигурами.

Наш собеседник снова схватил сигару и грубо отобрал у Ирен полотно.

– Тогда спросите у него. – Он махнул окурком в сторону другого курящего мужчины в дальней группе художников. – Я никогда не рисую человеческие объекты. Они только упрощают правду.

– Боюсь, мне как раз и нужна упрощенная правда, – сообщила Ирен. – Моя спутница ищет близкого друга, которого изрядно потрепал чужеродный климат. Он европеец, но у него смуглая кожа и он одевается в эксцентричной восточной манере.

– Если вам хочется эксцентрики, вы пришли в нужный квартал. – Художник раскинул руки, демонстрируя грубую манишку, разукрашенную пятнами от еды и вина. По моему мнению, она представляла даже б́ольшую художественную ценность, чем его жалкая мазня. – Здесь среди продавщиц, булочников и подметальщиков улиц бродят поэты, художники и бумагомаратели всех мастей, а иногда попадаются даже леди и джентльмены в поисках чего-нибудь оригинального. Но как из всей этой публики можно выделить кого-то одного?

Ирен в ответ по-галльски красноречиво пожала плечами и двинулась дальше.

– Тот художник прав, и не важно, насколько отталкивающе он выглядит, – заявила я. – Как нам найти одного человека среди такой толпы?

– Район поиска совсем не такой случайный, как может показаться. – Кончик зонта Ирен указал на мельницу на холме перед нами. – В кармане нашего гостя я нашла упаковку спичек из «Мулен де ла Галетт», самого известного мюзик-холла на Монмартре и рассадника скандального канкана.

– Ты мне не сказала!

– Зачем? Это же его дело, – повторила она с коварной улыбкой мою предыдущую реплику. – Я решила не говорить тебе заранее. Без сомнения, ты была бы не в восторге, что кумир твоей юности посещает вульгарные французские танцульки, чтобы разглядывать грязное белье сомнительных девиц, пусть и художественно представленное.

– Мужчина, – сказала я медленно, – должен позволять себе развлечения.

Ирен резко остановилась, поскольку в нас едва не врезался смуглый мальчишка.

– Очень толерантное заявление, Нелл! – Она повернулась, чтобы взглянуть, как убегает маленький грубиян. – У тебя сумочка на месте?

– Конечно. Я уже не та глупая провинциальная девушка. После нашей счастливой встречи в конце прошлого десятилетия я уже осведомлена об испорченных уличных воришках. – В подтверждение своих слов я подняла правую руку, с которой свисали зеленые атласные шнурки моей… отсутствующей сумочки!

Ирен уже бросилась в толпу, крича:

– Arrêtez, voleur![31] – голосом, который мог бы разбудить Наполеона в Доме инвалидов[32].

Однако ее красноречия оказалось недостаточно, чтобы остановить вора, срезавшего сумку. Зонтик от солнца, воздымающийся над подругой, как кружевная пика, качался в водовороте людей. Я поспешила следом за Ирен и наконец нашла ее в гуще схватки французов с пострелом, которого мы искали. Мальчишка попытался вывернуться, но Ирен подсунула ему под ноги зонтик. Беглец запнулся, схватился за стол художника и в конце концов рухнул в лавину холстов.

– Ici, Madame[33]. – Владельцем картин оказался именно тот человек, на которого нам указали ранее: темноволосый мужчина с бородой и грубыми чертами, которому очень подходила сигара, брошенная на маленькое фарфоровое блюдце рядом с тошнотворно-зеленым стаканом абсента. Он был довольно хорошо одет: широкополая соломенная шляпа, пестрый галстук, жилет и даже пальто, несмотря на теплый день. Тем не менее вид у него был слегка зловещий, когда он поднял с тротуара паренька вместе с моей сумочкой. – Сомневаюсь, что негоднику нужна такая изящная вещь. – Мерзкий тип подмигнул, протягивая пропажу Ирен.

Та быстро передала ее мне.

– Что будем делать с этим воришкой? – поинтересовался мужчина.

– Отпустите его, – сказала Ирен. Я уже собиралась возмущенно прокомментировать ее снисходительность, но подруга добавила: – У нас недостаточно времени, чтобы тратить его на беспризорников. Мы занимаемся важными поисками.

– Понятно, – произнес мужчина, слишком долго и слишком пристально разглядывая Ирен. – Мадам – замечательная охотница. Подождите минутку, и я вас нарисую.

Подруга отряхнула от пыли пострадавший в схватке зонтик и поправила шляпу.

– Меня уже рисовали и без вас, – заявила она, отворачиваясь.

– Подождите! Я должен поймать то, что я вижу. У вас потрясающее лицо, мадам. Ему положено быть на холсте.

Ирен остановилась – было затронуто ее тщеславие. Оно не имело ничего общего с ее красотой, которую она воспринимала как должное и о которой часто забывала. Нет, хитрый художник привлек ее внимание, игнорируя красоту и подчеркнув вместо этого необычные волю и ум моей подруги. Результат не заставил себя ждать: пока сомнение затуманило черты Ирен редкой для нее растерянностью, мужчина уже принялся царапать углем в блокноте для набросков.