— Шухер! Степанна! — выпалил Миша, и Ерохины припустили к актовому залу.

У радиорубки Сережа замедлил шаг.

— Хотел бы туда попасть? — спросил он.

— Чего я там не видел! — соврал Миша назло брату.

— Ну там много чего есть интересного.

— Например?

— Всякая крутая фигня!

Несмотря на наличие ключа, сам Сережа побывал в рубке всего один раз, да и то по уважительной причине. Как-то зимой он дрожащим голосом зачитал фамилии учеников, бегавших на переменах по коридору. Трансляция проходила в рамках постоянной рубрики выпуска школьных новостей «Говорит дежурный класс». Сережа так волновался, что не видел вокруг себя ничего, кроме бумажки с именами провинившихся.

— Пап, хочешь конфетку?

— Не откажусь.

— Осторожно, она вся растаяла, — предупредила Соня.

— Ничего, — папа съел конфету и облизнул бумажку, испачкав шоколадом нос. — Спасибо.

— Пап, а можно попросить у тебя о маленьком одолжении?

— Маленьком? Какого примерно размера?

— Размером с пачечку арбузной жевачки.

— Я бы рад, но нету у меня жевачки. Особенно арбузной.

— А сходи к нам в столовку, у них, я слышала, есть!

— Ну что за блажь! Переживешь как-нибудь и без жевачки.

— Ну пап! Я забыла утром зубы почистить. Мне будет неуютно. И неудобно перед теми, с кем я буду играть!

— Вы что там, целуетесь? — папа с притворной тревогой полез в текст пьесы. — Сама сбегай. У тебя, как положено говорить в моем возрасте, ножки молодые.

— У меня ножки слишком молодые. У нас в буфете давно уже жевачку ученикам не продают. Только взрослым. Приказ Анныстепанны.

— Жестоко!

— Да, у нас строго. Прям как с сигаретами.

— Жуть. Небось пацаны на переменах бегают пожевать за школу.

В столовой не было ни души. На щербатой тарелке, стоявшей на прилавке буфета, лежал одинокий глазированный сырок. Папа побарабанил пальцами по липкому прилавку. Потом покашлял, чтобы привлечь внимание. Никто не появился. Папа покашлял чуть громче, из-за чего подавился воздухом и закашлял уже в полную силу. Переведя дух, папа заложил руки за спину и стал прохаживаться по столовой.

Когда папа с недоумением рассматривал явно надкусанный плакат с рисунком яблочного пирога, сзади раздался шорох.

На буфетной стойке стояла ворона.

— Кыш! — шикнул папа.

Ворона смерила папу презрительным, как ему показалось, взглядом, схватила глазированный сырок и призадумалась.

Папа на цыпочках подошел к прилавку, не сводя глаз с вороны.

— Спой, светик, не стыдись… — сказал папа.

Ворона взмыла в воздух. Папа взмахнул руками, попытавшись схватить воровку за хвост, однако ворона увернулась, сделав фигуру высшего пилотажа. Папа прыгнул следом, но запутался в попавшемся под ноги стуле. Стул с грохотом упал, а ворона вылетела в растворенное окно.

Победа все же оказалась за папой — сырок остался лежать на подоконнике.

Папа взял сырок и выглянул в окно. Вороны нигде не было.

— Что тут у вас за шум?

Папа обернулся. На пороге столовой стояла директриса.

— Я не знаю. Сама перепугалась, — сказала дородная буфетчица, внезапно материализовавшаяся за прилавком.

— Стул упал, — объяснил папа, поднимая стул.

Он подошел к прилавку.

— Арбузную жевачку дайте, пожалуйста, — сказал он. — Сколько она стоит?

— Тридцать рублей.

Папа положил глазированный сырок обратно на тарелку и полез в карман за деньгами.

Анна Степановна все не уходила, следя за папой.

— Это я себе жевачку покупаю, — на всякий случай пояснил директрисе папа. — Детям не достанется. Правда-правда.

Анна Степановна продолжала смотреть на папу.

— А где второй сырок? — спросила буфетчица, взяв папины деньги и бросив взамен жвачку.

— Не знаю. Тут один и был.

— Два было! Уже три дня тут лежат!

Анна Степановна подошла поближе.

— Да не брал я! Это, наверно, ворона, — папа умоляюще взглянул на директрису. — Опять! Честное слово!

— А почему у вас тогда нос в шоколаде? — спросила глазастая буфетчица.

— Значит, ворона? — сказала Анна Степановна. — Ворона?

— Да, ворона! — разозлился папа. — Это у вас надо спросить, почему у вас тут всюду вороны!

— Ворона, — повторила директриса.

— Черт с вами! Сколько стоит этот ваш сырок?

— Тридцать рублей, — сказала буфетчица. — Что еще будете брать? У нас еще пирожки есть. Свежие!

Папа ссыпал горсть мелочи и, коротко кивнув, быстрым шагом вышел из столовой.

— Ворона, значит… — сказала ему вслед Анна Степановна.

Когда Ерохины вошли в актовый зал, пятый «Д» уже переодевался. Лягушки выуживали из большой коробки ободки с ушками и зеленые перчатки. Куклы рисовали друг дружке румяные щеки.

Большинство реквизита было куплено в магазине «Все по 39 рублей», и у некоторых лягушек уже недоставало по уху.

Денис, прилаживая длинный нос, пожаловался Костику:

— Блин! Нос на соплях держится!

Костик на секунду перестал мазать лицо белым гримом:

— В таком случае береги их. Не высмаркивайся!

— Да ну тебя!

Соня поднесла папе два пухлых целлофановых пакета.

— Твое обмундирование.

Папин костюм состоял из видавших виды красных женских сапог, зеленых штанов от теплой пижамы, черной войлочной куртки в стиле восьмидесятых, широкого армейского ремня и пука бороды, сделанной из — папа попробовал на зуб — крашеной елочной мишуры.

Папа спрятался за стоящее в углу сцены фортепиано и, кряхтя, переоделся.

— Ну-ка, сфотографируй меня, — папа вручил Соне телефон.

Соня уже надела хвост и, чтобы тот не волочился по полу, сунула кончик в карман пушистой рыжей безрукавки.

— М-да, — сказал папа, рассматривая получившийся снимок. — Я похож на пятилетнего ребенка, который оделся на улицу без помощи мамы.

— Отлично выглядишь!

— Не верю! Как любил говорить мой коллега-режиссер Станиславский.

Папа достал бороду, распутал и пару раз обернул вокруг шеи на манер длинного шарфа.

— Вперед! Нас ждут дикие дела!

Папа вышел на середину сцены.

— Алё! — призвал он. — Господа! Дети! Начинаем! Папа Карло! Ты где? Подать сюда папу Карло!

Митрофан Белов протиснулся сквозь строй лягушек.

— Я не могу найти полено, — пожаловался он.

Все стали оглядываться по сторонам, ища требуемый реквизит.

— Где полено? Полено! — забеспокоился папа.

Полено не отзывалось.

— Как оно хоть выглядело?

— Ну, такое, — Митрофан изобразил в воздухе полено. — Из двухлитровой бутылки от пепси-колы было сделано. И бумагой обклеено. Виктор Геннадьевич обещал привезти настоящее полено из деревни…

— О! — папа поднял указательный палец, показывая, что ему в голову пришла идея.

Он сходил за пианино и принес огнетушитель, который заприметил, пока переодевался.

— Сойдет?

— Но он красный.

— Красное дерево — самая ценная порода древесины, — утешил Митрофана папа. — Ничего, обернем чем-нибудь. Не переживай. В театре всё условно. Так! Начинаем. Первая сцена! Давай, Карло!

Митрофан сел на стул, прокашлялся и неуверенно сказал, обращаясь к огнетушителю:

— Какое хорошее полено. А вырежу-ка я из тебя куклу!

Митрофан замолчал. Потом он открыл рот и помолчал еще немного.

— Научу ее говорить… — попробовал подсказать текст папа.

— Научу ее говорить, — послушно повторил Митрофан и опять замолчал.

— Тут написано: «Папа Карло режет полено, которое начинает пищать».

— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! — покорно пропищал с края сцены Денис.

— Подожди! — осадил папа. — Он еще не начал тебя вырезать!

— У меня ножа нет, — тихо признался Митрофан. — Я его дома забыл.

— А ты давай руками полено обработай, — подал голос Костик. — Ты ж на карате ходишь. Сам говорил, что вас там учат убивать доски ребром ладони.

— У кого-нибудь случайно есть нож? — спросил папа.